— Нет, конечно. Но оно вызывает определенные ассоциации, созвучные с вашей милой внешностью.
— Имя Гена тоже вызывает определенные ассоциации.
— Вы имеете в виду крокодила?
Мелодия смолкла, но он не отпустил ее. На крохотную эстраду вышел приблатненный молодой человек и с тюремным надрывом запел:
Запретный плод свою утратил сладость.
Наверно, в этом есть моя вина.
Но та, чужая, что дарила радость,
Сегодня мне и даром не нужна.
И вот иду, свободный и беспечный,
Без обязательств скучных и долгов.
Моей жене другой целует плечи
И обещает вечную любовь.
Пока я баб чужих по койкам лапал…
— Я не хочу танцевать под эту песню, — отстранилась Вера. — Пожалуйста, проводите меня на место.
— А вы позволите мне проводить вас до дома?
— Я подумаю, — вежливо улыбнулась Вера.
И вернулась за столик под перекрестный допрос подруг. И весело от них отбивалась. И ела утку по-пекински, и пила изумительное чилийское вино «Эразмо», и даже, кажется, немного переборщила. И каждый раз, вскидывая глаза, видела, что он неотрывно смотрит на нее своими черными восточными очами. И это было тревожно, и, пожалуй, приятно, и немного смешно. Потому что нельзя же всерьез воспринимать ухаживания не первой молодости дядьки с явно намечающимся брюшком!
И все-таки она поглядывала в его сторону. И даже немного огорчилась, когда, в очередной раз подняв глаза, обнаружила, что за соседним столиком никого нет.
Но он ждал ее на улице, стоя у своей сверкающей «БМВ» с темными, непроницаемыми стеклами.
«А почему бы и нет?» — подумала Вера.
— Смотри, Верка, мы его совсем не знаем, — предупредила Оля, почувствовав эту ее готовность. — А может, он серийный убийца?
— Значит, это будет его последняя серия, — ответила Вера. — Заключительная…
Она решительно направилась к шикарной машине, и он с готовностью распахнул перед ней дверцу.
— Хочу вас разочаровать, Гена, — сказала она, удобно устраиваясь в комфортном салоне. — А может быть, обрадовать. Я живу совсем рядом. У вас, я вижу, номер московский, а наш городок маленький.
— Значит, мы поедем в объезд?
— Через Москву? — усмехнулась Вера. — Поздновато уже кружить по городу, вам не кажется?
— Вас ждут дома?
— Конечно. Дочка, я думаю, давно спит. А вот свекровь, наверное, считает минуты.
— Вы замужем? — догадался Геннадий.
— В некотором роде…
— А что же муж? Разве не ждет?
— Муж объелся груш.
— Он в больнице?
— О нет! — засмеялась Вера. — Жив-здоров и, по-моему, предельно счастлив. У него теперь другая женщина.
— Не может быть.
— Отчего же?
— Таких, как вы, не бросают.
— А он и не бросил. Просто открыто живет на два дома. Считает, видимо, что это круто. А… какая я?
— Вы чудесная! Милая, нежная, изящная, как статуэтка. Словно птичка…
— Ворона…
— Зачем ворона? Маленький печальный воробушек, выпавший из гнезда. Хочется взять вас на руки и прижать к груди, укрыть от ветра. Согреть ваши пальцы, обнять за плечи…
Он съехал на обочину, заглушил двигатель и повернулся к ней. Свет уличного фонаря тускло пробивался сквозь затемненные стекла. Она почти не видела его лица. Но голос! Голос, страстный, зазывный, словно песнь сладкоголосой сирены, чаровал, обволакивал мягким коконом, погружал в гипнотический дивный транс.
— …И целовать эти глаза… Такие сейчас испуганные. Почему?.. Такие красивые, серые, ясные… Чтоб никогда ты больше не плакала, моя девочка… Чтобы никто не посмел тебя обидеть… И губы твои как мед, как прохладный нектар, как амброзия — не оторваться… Ты словно хрупкий цветок — страшно тронуть и нельзя пройти мимо… Моя женщина… я сразу понял… едва увидел твое родное лицо… Ты моя пристань… мечта… моя капелька счастья…
14
ЗОЯ
Ольга Петровна вошла в пустую темную квартиру и в сердцах грохнула об пол тяжелой хозяйственной сумкой.
— Да что ж это за наказание Господне на старости лет! — завела она горестную песню, которую позволяла себе исполнить только в полном одиночестве. — В собственном доме ни вздохнуть, ни охнуть! Сутки отмудохаешься, доползешь до родного порога, ни тебе поспать толком, ни пожрать, ни покакать, пока всю ораву не обиходишь. Тарелки за собой никто не вымоет. Стакан они тебе подадут на старости лет — держи карман шире. Они сначала всю кровь высосут…
Она включила на кухне свет и громко вскрикнула — Зоя сидела за столом, как восковая кукла, и смотрела перед собой пустыми глазами.
«Ушел! — догадалась Ольга Петровна. — Ну и слава Богу! Слава тебе, Господи!»
А вслух сказала:
— Ты чего, дочка, в темноте сидишь? Сумерничаешь? О чем задумалась?
Зоя медленно повернулась. Лицо исказила уродливая гримаса.
— Ну что, теперь ты довольна? Конечно, довольна! Получила что хотела! Ведь это из-за тебя он ушел. Ты его прогнала! Все для этого сделала. Шныряла по дому со зверским лицом, шипела как змея.
— Ну спасибо тебе, дочка! — в пояс поклонилась Ольга Петровна. — Приложила мордой о стол — нашла виноватого. А то бы он у нас тут прижился, если бы не я. Ты сама-то в это веришь?
— Господи! — заплакала Зоя. — Что во мне не так? Почему меня все бросают?
— Да все в тебе как надо, — в сердцах отмахнулась Ольга Петровна. — Просто ты, словно дитя неразумное, хватаешь чужие игрушки. Чужие, Зоя! А чужое рано или поздно приходится возвращать. Или уж так дорого за него платить, что не приведи тебе Господи.
— Лешка был ничей.
— Лешка! Вспомнил пень, как березкой стоял. Он-то, может, и ничей, только ведь и не твой.
— Почему же?
— Да потому же. Не любил он тебя нисколечко. Просто взял, что дают. А с нелюбимым жить — хуже тюрьмы. Вон хоть нас взять с твоим отцом. Он-то меня обожал, надышаться не мог. «Оленька, Оленька!» А я за него пошла, потому что замуж мечтала выскочить. Ну как же? Все подружки парами, только я одна. Думала, стерпится — слюбится. А того не учла, что с этим ненужным мне человеком придется каждую ночь в постель ложиться. И ведь, по сути дела, он меня насиловал, потому что все его прикосновения были мне противны до слез, до отвращения. А как не дашь? Муж! Имеет полное право. И до того я его возненавидела — хоть волком вой. Смотреть спокойно не могла. Поверишь, утром на работу бегу, вижу — на остановке стоит, так я за углом пряталась, пережидала, когда уедет, чтоб только на рожу его поганую не глядеть. Вот как он меня раздражал.
И оба мы на стороне искали то, чего дома обрести не смогли. Может, он поэтому и пить начал. А пьяный да нелюбимый — это такой коктейль… И так мне на ту пору тошно было — жить не хотелось. Ноги сами мимо дома несли. Ты, я знаю, всегда мне в вину ставила, что я тебя отца лишила. Для тебя-то он, хоть ссаный, хоть сраный, все равно отец, я понимаю. Может, как-то иначе мне себя вести надо было. Но, Зоя, в том-то и беда, что все мы знаем, как надо, а ведем себя, как умеем, как у кого получается. Есть, наверное, умные бабы, способные переломить любую ситуацию. Я вот не сумела. Потому и одна. С этим жить не смогла, а другого — любимого — не встретила. Но по мне, уж лучше одной, чем абы с кем — лишь бы замужем. Недостойно это как-то, унизительно. А главное, тяжело очень, мучительно — вот чего бабы понять не могут.
А вот ты, я думаю, понимала на подсознательном уровне, на нас с отцом наглядевшись. Потому и Артему по морде дала перед самым алтарем. Все в тебе противилось этому браку. Не любила ты его. И сейчас не любишь. Страшно тебе, одиноко, горько, что не выпало бабьей счастливой доли. Но ведь, Зоя, это только в песне поется, что кто ищет, тот всегда найдет. А в любви искать — только портить. Всю себя истратишь, в грязи изваляешься, а толку не будет. Эти встречи случайны…
