Надо было или уйти, или заявить о своем присутствии, но Вера, секунду поколебавшись, осторожно прикрыла дверь и присела на низенькую скамеечку для обуви.

— Ведь это же немыслимо, Таня, так издеваться над женщиной! Над женой, матерью своего ребенка! Я понимаю, в жизни всякое бывает. Но если мужчине дорога семья, он тщательно скроет свои интрижки, а если новая зазноба дороже — уйдет к ней. Но чтобы вот так откровенно жить с другой бабой и таскаться домой менять рубашки, которые Верка-дура ему стирает, — это же просто неслыханная наглость, жестокость какая-то патологическая! Если уж у тебя такая большая любовь, что ты не можешь с собой совладать…

— Да какая там любовь, Света! Одна неприкрытая похоть. Он мне, когда про нее сознался, думаешь, говорил, какая она хорошая, нежная, ласковая, какая хозяйка замечательная? Какие у нее глазки, ручки-штучки необыкновенные? Не-ет! Он мне про то рассказывал, какая у нее квартира шикарная, да у бабушки еще одна, да у отчима. «Что ж ты, — говорю, — у нас тут маешься угловым жильцом? Живи с любимой — площадь позволяет». «Нет, — отвечает, — я к чужим людям примаком не пойду. Мне, — говорит, — ее мать предлагает половину суммы, чтобы мы свою квартиру построили. Но я ни с кем не хочу делить свою частную собственность». Ты понимаешь? Это он на самом пике отношений уже прогнозирует будущий разрыв!

Я говорю: «А мы-то почему должны страдать от твоей неприкрытой гульбы?! Снимайте тогда квартиру, если уж такая тяга неодолимая». «Зачем же, — отвечает, — я буду деньги на ветер бросать? И вообще, я еще ничего не решил и уходить никуда не собираюсь». «А жить-то, — кричу, — дальше ты как собираешься?! Нас-то, дочку свою пожалей хоть немного!» Молчит!

Вот такой, Света, урод у меня сыночек. «Я, — говорит, — наверное, карму отцовскую отрабатываю». «Да отец-то, — говорю, — сразу меня убил, не мучил, не резал кусочками по живому. А твою карму кто отработает, такую безобразную? Дочка твоя несчастная? Или тебе теперь на все наплевать? Ну смотри, — сказала я ему, — уйдешь из семьи — ни тебя, ни твою вертихвостку, ни детей твоих новых видеть не желаю! На порог не пущу! А если приведешь — сама уйду!» «Да, — говорит, — это я знаю». Но видно, плевать ему на меня с высокой колокольни.

Вот, Света, на старости лет одна я останусь. Вы теперь от меня отвернетесь. Зачем я вам сдамся, мать предателя? Перенесете на меня свою ненависть — и ты, и Вера, и Ма-ашенька… — заплакала свекровь.

— Таня, Таня, успокойся! — заволновалась мама. — Ты и всегда-то мне была дорога, с первого дня, а теперь и вовсе родной человек, ближе сестры. На смертном одре не забуду, как ты мою дочку поддержала в трудную минуту. Другая бы встала на сторону сына…

— Да как же мне встать на его сторону, если он ведет себя как последний подлец? «Прими, — говорю, — наконец, мужское решение! Уйди или останься, но не болтайся туда-сюда, словно дерьмо в проруби!» «Хорошо, — говорит, — я подумаю». А чем он сейчас думает, нам известно. Хреном он своим думает, скотина.

— Тань, — заставила себя Светлана Аркадьевна соблюсти объективность. — Алексей, конечно, ведет себя непорядочно. Но вот эта его… девочка? Может, она действительно любит?

— Девочка! — взвилась Татьяна Федоровна. — Да она забыла, когда девочкой-то была в последний раз! — Она помолчала и, понизив зачем-то голос, призналась: — Я ведь звонила ей, Света.

— Да ты что? — ахнула та. — Зачем?

— Да тоже вот вроде тебя извелась вся насчет любви-то. А вдруг, думаю, чистая, нежная, полюбила, голову потеряла, а я препятствую? Скажет мне: «Я люблю вашего сына. Жить без него не могу. Знаю, что у него семья, дочка, мучаюсь. Но что же мне делать? Вот вы, взрослая, мудрая женщина, подскажите мне, научите. Нет мне без него жизни». И что я на это отвечу? Ни-че-го! Разве ж против этого возразишь? И все! Аллес капут! Полный абзац.

Еще очень я боялась голос ее услышать. Тоже ведь большое дело. Иная только рот откроет — заворожит. Но опасения мои, Света, не оправдались. И голос у нее оказался нахальный, а любовь там и рядом не валялась. Я ей представилась, хочу, мол, понять, что вас связывает с моим сыном. «Вот вы, — говорит, — у своего сына и спрашивайте. А я с вами вообще разговаривать не собираюсь». И трубку бросила. Вот тебе и вся любовь.

И знаешь, Света, что я тебе скажу? Верке в этой мутной воде ловить нечего. Не отпустит его проклятая баба, пока своего не добьется, или другого найдет, покруче нашего, или надоест он ей хуже горькой редьки своей инфантильностью. Да и стоит ли он ее слез?

— Любит она его…

— Сегодня его, завтра другого. Мужика ей надо найти хорошего, вот что. Сразу все слезы высохнут.

— Да где же его найти-то, хорошего?

— Да хоть какого! Лишь бы хрен стоял и деньги были. Чтоб отошла она душой, встряхнулась. Чтоб отвлеклась от мрачных мыслей и женщиной себя почувствовала. Не брошенной, а желанной. Клин, как говорится, клином вышибают, то бишь хреном в нашем случае…

Вера поднялась со скамеечки и вышла из квартиры, осторожно прикрыв за собой дверь.

«Никого мне не надо, — думала она, шагая по вечернему бульвару к кинотеатру „Звездный“. — Никого и ничего. Только Лешку. Или я по инерции за него цепляюсь? Потому что пренебрег и отталкивает?»

В кармане завозился, зачирикал мобильный.

— Ты где? — недовольно спросила Машка.

— Иду домой, — развернулась Вера. — А ты где?

— А я уже дома.

— А где была?

— Гуляла с Дашей Кузнецовой.

Спали они теперь вместе на широком и жестком диване. Лежали, прижавшись друг к другу: Машка, нежно окутанная своим детским счастьем, и Вера, тяжело придавленная своим женским горем.

— Мусенька, ты не спишь? — сонно спросила Машка, чутко улавливая настроение матери.

— Еще нет.

— А почему?

— Слушаю тишину.

— А разве тишину можно слышать?

— Конечно.

Машка затихла, старательно прислушиваясь, и удивленно заметила:

— Ой! Она звенит!

— Это течет время.

— А чем же оно шумит, время?

— Минутки ссыпаются в Вечность и шуршат…

— Осуждаете меня, Ольга Петровна?

— Да я, Артем, давно уже никого не осуждаю, все больше диву даюсь.

— И чему удивляетесь?

— Да вот, думаю, насколько же инстинкты сильнее разума. Смотришь, вроде умный человек, ответственный, а занюхался — и рванул за девкой, как кобель за пустующей сучкой, не разбирая дороги. А что там сзади — крики, слезы, изломанные судьбы, — ему и дела нет. Одна забота — догнать и спариться.

— На меня намекаете?

— Догадливый, — усмехнулась Ольга Петровна. — Только мне намекать без надобности. Нам, надеюсь, с тобой детей не крестить, а потому я тебе прямо скажу — не дело ты делаешь.

— Каждый человек имеет право…

— Конечно, — согласилась Ольга Петровна. — Имеет каждый, может не всякий. Боюсь, мы с тобой о разных правах разговариваем. Если ты об Ане, так это не твой случай. Ведь ты же не любишь Зою… — Она пытливо на него посмотрела.

Артем молчал.

— Ну вот тебе и ответ. Красноречивее всяких слов. А я своей дочери такого счастья не желаю. Хотя кто ж меня спросит… Зойка много в своей жизни намудрила. Но сюда она тебя за руку не тянула, это я точно знаю. Ты сам пришел. Что уж у вас там с Аней приключилось, мне неведомо. А только сделал ты это ей назло. Под влиянием минуты.

…Молчишь? Значит, правильно я угадала. А ты думал, она узнает, что муж у нее под носом к соседке бегает, и до земли тебе поклонится? А ты еще и обиделся, по своей, по мужской логике. Не поняли тебя, как же! А чего ж к родителям не пошел? Стыдно стало свой блуд на поверхность выносить? А перед Аней не стыдно? Перед дочкой своей? Большая уж, все понимает. Когда вы с ней на лестнице встречаетесь, ты ей что говоришь? «Здравствуй, Стася! Как дела?» И дальше идешь? А она тебе вслед смотрит и замирает от ужаса?

Господи! Я-то не знаю, куда глаза девать перед соседями! А вам, кобелям, все хрен по деревне. Я Зойку свою не оправдываю, но ты ведь и ее предаешь. Потому что бросишь, когда наиграешься. Разве нет? И что тогда? Обратно к Ане вернешься? А если не примет? Так и будешь скакать, как мячик для пинг-понга? Одна ударила — к другой полетел, другая выставила — к первой вернулся?