— Ерунду ты городишь! Как же тогда узнать, что это та самая встреча?

— Да ты в постель-то так сразу не прыгай! Походи с человеком, пообщайся, подумай. Ты ведь не унитаз, чтобы в тебя каждый спустить мог. Да и кому ж они интересны, такие бабы? Хуже проституток. Те хоть на хлеб зарабатывают, там все по-честному. А эти из чистой похоти. Как платок одноразовый — высморкался и бросил. Тебе это надо?

— Да что ты мне мораль-то читаешь?!

— А что тебе читать? Сказки Андерсена? Когда ты губишь себя, разрушаешь…

— Можно подумать, что ты свою жизнь так идеально устроила, что теперь имеешь моральное право…

— Вот потому-то и знаю, о чем говорю. Много я, Зоя, шишек себе набила. Да только кого они остановят, чужие шишки? Кого научат? То-то и оно…

— Ну хорошо. Допустим, ты права. А как тогда Леня вписывается в твою теорию? Ведь мы любили друг друга, ты знаешь. Разве это был не мой человек?

— Нет, Зоя, не твой.

— Ты сама себе противоречишь!

— Леня был больным человеком. Душевнобольным. С инвалидом, с калекой жить можно. А эти — особая статья. Здесь нужно в жертву себя принести. Вот как мать его, Кира Владимировна. Отец-то в сторону ушел, стеной отгородился. А она жизнь свою на него положила, на сыночка единственного. И несла свой крест безропотно. А разве ты, Зоя, готова была к такой жертве? Не твой это был удел — подвижничество. Ты ждала от него совсем другого — нормальной семьи, ребенка, мужского надежного плеча. А пришлось тянуть совсем другую лямку. И ты ее тянула до самого конца, не бросила, не предала — хвала тебе и честь. Но вот этой своей загубленной жизни и разбитых надежд простить не смогла. И судить тебя за это рука не поднимется.

А на чужих слезах, Зоя, своего счастья не построишь. Это я про Артема. На то они и банальные истины, что жизнью многократно проверены. Ушел он, и слава Богу. А обратно придет — не пускай. Тебе и так за свой грех вовек не расплатиться.

— И что же мне теперь, крест на себе поставить?

— Да Бог с тобой, дочка, — заволновалась Ольга Петровна. — Как мы с тобой жить-то станем! Лучше прежнего! Найдешь себе работу, у тебя есть подруги… — На этом слове она будто споткнулась. — Покаяться тебе надо перед Аней. Помирись с ней, сними грех с души.

— А мы не ссорились. И я перед ней ни в чем не виновата, — мгновенно ощетинилась Зоя.

— Да как же не виновата?!

— Послушай, сколько можно талдычить одно и то же! Раз мужик смотрит на сторону, значит, дома его не все устраивает. Была бы она ему хорошей женой, он бы налево не пошел, сколько ни заманивай, хоть медом намажь. Так что это ее проблемы…

— Нет в тебе душевной теплоты, Зоя, — вздохнула Ольга Петровна. — Холодная ты, пустая. Чужой боли не чувствуешь. Ребенка тебе надо. Он научит любить не только себя и свои прихоти… Давай возьмем мальчика из детского дома?

— Давай, — легко согласилась Зоя. — Лет сорока — сорока пяти.

— Я серьезно!

— Я тоже, — усмехнулась она. — Зачем же мне брать мальчика из детского дома, если я могу родить его сама?..

— Какая-то я невезучая. Наверное, меня Лешка такой сделал, запрограммировал на неуспех, когда бросил и к тебе ушел. Как будто клеймо на всю жизнь поставил.

— Да глупости все это, Зоя! Он ведь и меня бросил. Лешка по жизни Колобок. Я от Зои ушел, я от Веры ушел, от тебя, Катя, и подавно уйду. И покатился по дорожке. Только его Катя и видела. А навстречу ему Маша, Глаша, Стеша и Адель Степановна.

— А может, его эта Катя слопает?

— А может, и слопает. Нехай подавится. Так ему, дураку, и надо. Да и ей тоже — получит подарочек.

— Что ж ты так за него держишься, если он такое говно?

— Да потому что это мое говно! — заволновалась Вера. — И никто больше не смеет в него вляпаться! А впрочем, я и сама не знаю. Не так уж мы с ним счастливо жили в последнее время. Он ведь тот еще эгоист. Как кошка — гуляет сам по себе и ни с кем не считается. Не то что ради меня, ради Машки лишнего телодвижения не сделает. Он, мне кажется, и не уходит-то только потому, что ему задницу лень оторвать с насиженного места и с нуля свою новую жизнь налаживать. Он ждет, чтобы я ушла, потому, наверное, так сильно и мучает.

— А что же ты тогда не уходишь? На кой хрен он тебе такой сдался?

— Зой! Он мне жизнь сломал, и я же еще должна из собственного дома уйти? Да я бы, может, и ушла, если бы одна была. Но с Машкой! Куда?!

— Всегда можно найти выход.

— Ну найди мне его, найди, если ты такая умная! Может, я просто не вижу, а он лежит на поверхности? Куда мне уйти с Машкой и наладить там нормальную жизнь? На Север завербоваться?

— Ну я не знаю…

— Вот и я не знаю. С родителями жить не буду — толкаться вчетвером в двухкомнатной квартире. Да и с какой стати мне вешать на них свои проблемы и лишать элементарного удобства и покоя на старости лет? И папу моего ты знаешь. Можно с ним жить под одной крышей? Денег на новую квартиру у меня нет. Платить за чужое жилье, отказывая себе во всем, я не хочу. Но дело даже не в этом. Он нас с Машкой и так обездолил. Так что же, еще и на улицу гнать? Пусть это будут его проблемы, раз он такой любвеобильный.

— А если он так никуда и не уйдет? Есть же мужики, которые годами тянут эту бодягу.

— Значит, буду жить параллельно, своей жизнью. Как в коммунальной квартире.

— Думаешь, для Машки так будет лучше?

— А для Машки теперь по-всякому плохо, как ни крути.

— А почему ты с ним не разведешься?

— А что от этого изменится, если он не уходит? Только хуже станет. И не буду я таскаться по судам. Надо ему, вот пусть и разводится.

— Дура ты, Верка. Ты все еще надеешься его удержать. Думаешь, если он останется, все вернется и будет как прежде, как в самом начале, когда вы были счастливы. Но так не получится. Правильно моя мать говорит: «Разбитую чашку не склеишь, а в ту же реку нельзя войти дважды».

— Самое ужасное, что я не смогу наладить свою новую жизнь, пока он не уйдет.

— Даже если он уйдет, ты никогда не сможешь наладить ее в этой квартире. Не обольщайся.

— Почему же?

— Да потому что это его частная собственность! И он не подарит ее за здорово живешь чужому дяде. Так что ищи себе богатенького Буратино без жилищных проблем. Вот тебе и выход. В твоей ситуации, наверное, действительно единственный.

— А в твоей?

— И в моей тоже, — вздохнула Зоя.

— Ну вот ты поискала, и что из этого вышло?

— Да ничего хорошего. Но ведь все мы крепки задним умом. Наверное, это и называется «учиться на собственных ошибках». Но это я дуреха. А ты, Верка, всегда была умная. Вот я вчера прочитала, что несчастье — это окно в новую жизнь. Просто теперь она будет другая. Не плохая, а просто другая, понимаешь?

— Да я и сама теперь много об этом читаю. «То, что меня не убивает, делает меня сильнее».[3] И все такое. Только вот умнее не становлюсь. Веду себя как последняя идиотка. Если бы ты знала, Зойка, какая идиотка! Стыдно сказать.

— А ты скажи. Я же тебе все рассказала. Говорят, надо делиться своими проблемами, просто говорить о них с близкими людьми. О том, что мучает именно сейчас.

— И тебе стало легче?

— Ну…

— Баранки гну…

Она пристально смотрела на Зою, словно прикидывая, можно ли доверить ей то стыдное, что камнем лежало на сердце и неудержимо рвалось наружу.

— Я недавно познакомилась с одним мужиком, армянином, — наконец решилась она. — Пошла в кафе с девчонками, выпила вина, села к нему в машину и… все у нас случилось. И знаешь, мне понравилось. Наверное, он сказал мне именно то, что я хотела услышать, нашел слова. Поднял мою самооценку, которую Лешка опустил ниже плинтуса. И я все ему о себе рассказала — о родителях, о Машке, обо всей этой ужасной ситуации с Лешей. Домой прилетела как на крыльях. Свекровь говорит: «Ну и правильно! Будет у тебя отдушина. Только о ребенке не забывай».