Павлик нашарил в темноте еще с вечера приготовленную лопаточку, которую Татьяна Владимировна купила, чтобы летом разбить в саду клумбы. Они многое покупали заранее, и у них всегда было много бесполезных вещей, потому что им больше удавалось мечтать, нежели исполнять свои желания. Зимой они покупали удочки… чтобы ни разу не выбраться к реке летом: то из-за болезни Павлика, то из-за театральных неувязок Татьяны Владимировны. Покупали среди лета лыжи, а зима приходила бесснежная. Так уж везло им. Но помечтать – ведь это тоже здорово. Это почти все равно, что в действительности сходить на рыбалку, покататься на лыжах… Раз не выходит иначе.

Только на улице, убедившись, что никого нет поблизости, Костя спросил:

– Куда мы, Павка? Ты сердишься на меня из-за Вики и ничего не говоришь. Давай, командуй, куда…

А Павлик все не мог решить, к лучшему или к худшему то, что они вдвоем. Когда продумаешь заранее все свои действия, любое вынужденное изменение в них беспокоит.

– В лес я, Костя… – тихо-тихо, так, чтобы в двух шагах его уже не было слышно, ответил Павлик. – Просто проверить одно место… – Большего он и не мог сказать теперь. Но спросил: – Может, ты подождешь меня?

Костя легонько стиснул ему локоть.

– Идем…

– Я в лесу, Костя, видел ночью человека… И стреляли в нас тогда из леса. Понял? – так же тихо говорил Павлик, пока они крались между деревьями к штакетнику, чтобы оттуда, как планировал Павлик, вдоль садовых оград незаметно пробраться далеко влево, где река и сосновый бор вплотную приближаются к садам, чтобы подойти к тому кусочку леса, что в районе тополя, не с улицы Буерачной, а с прямо противоположной стороны.

Костя ждал продолжения.

– Я тебе не мог всего рассказать… Но Аня что-то искала там, что-то видела… И этот – я не знаю его – тоже ищет… Это они убили ее! Понимаешь, Костя?! Вот я и хочу найти, что она видела… Есть там одно место… Тридцать шагов от секвойи… От тополя. Аня говорила!

Вряд ли Костя мог разобраться в этом. Но переспросить ни о чем не успел.

Они были возле штакетника, как раз в том месте, откуда прошлой ночью Павлик наблюдал за толпой против дома Мелентьевых, когда в монотонный гул далекого города, в шорохи ночи ворвался какой-то посторонний звук: скрипнул гравий под сапогами или звякнула щеколда…

Теперь уже Павлик предостерегающе схватил Костю за руку.

Присели на корточки за штакетником. И не видели, а, наверное, чувствовали, может быть, слышали, как медленно отворилась калитка дома Вики.

Именно в это мгновение у Павлика опять зародилась какая-то очень важная догадка. Он уже несколько раз готов был до конца осмыслить ее, но из-за каких-нибудь внешних причин терял ход рассуждений, как потерял и теперь.

Он, по существу, ничего не успел рассказать Косте. А тут стало не до объяснений: Викин постоялец двинулся по направлению к Жужлице, и нельзя было терять время.

– Костя! Я тебе потом все! – торопливо зашептал Павлик. – После! Нужно посмотреть, куда он! Ты иди за ним, Костя, ладно?! Проследи!

– А ты?.. – встревоженно спросил Костя.

– А я здесь! – Павлик ткнул в темноту вдоль штакетника. – Я посмотрю то место! А ты – слышишь, Костя?! – если он повернет в лес, ты свисти! Ну, два раза, лишь бы он тебя не видел! Слышишь?! За Жужлицу не ходи! А то мы потеряемся!

Павлик тормошил его, и Косте некогда было возражать, потому что баптист уходил. Надо было спешить… Либо не идти вовсе. А Павлик, догадываясь о его колебаниях, не давал вставить слова:

– Здесь встретимся, Костя, ладно?!

– Ладно… – коротко вздохнул Костя. – Но только ты смотри, Павка…

– За меня не беспокойся!

Костя одним движением перемахнул через штакетник.

Павлик ошибся, наблюдая сквозь щель в ставне за одинокой звездой: небо, что с вечера темнело лишь по горизонту, на его счастье, опять заволоклось облаками. И в темноте даже островки снега едва просматривались призрачными пятнами. Лишь иногда за мешаниной облаков сумеречным сиянием проглядывала луна.

Хорошо, что до полуночи было еще не близко, и мерцали в окнах большого города множественные ярусы огоньков. Эти далекие переливчатые огни согревали Павлика, не давая почувствовать одиночества, в котором он оказался, проводив Костю. Огни – это люди. Много людей. И он шел против неизвестности не один…

Все это было, конечно, весьма обманчиво… Но когда ночь подступает к тебе со всех сторон и ничего не видно в десяти шагах перед собой, тогда и это становится важным.

Может быть, точно так же, как он, выходила Аня… И с ней были санки…

«Только я сама знаю, что трусиха», – она записала это накануне, в тот вечер. И совсем не была трусихой.

Павлик боялся наверняка больше…

В углу двора, когда за домом Кузьмича Павлика стало не разглядеть с улицы, он тоже перевалил через штакетник и вдоль садовых оградок, вслушиваясь в ночную тишину, зашагал быстро, почти не остерегаясь, потому что удалялся при этом от Буерачной, от всего, что память связывала теперь с опасностью.

Остановился и, неразличимый на фоне тесовой загородки, медлил какое-то время лишь на повороте, где надо было перебежать от ограды к лесу. Если бы кто-нибудь наблюдал за ним отсюда, со стороны бора, Павлик ненадолго оказался бы как на ладони, беспомощный.

Но пригнулся и, перебежав эту мертвую зону, припал к земле, у самых крайних сосенок. Холода, что должен бы проникать сквозь пальто, даже не ощутил.

Минуту или две всматривался.

И скоро стал различать отдельные стволы перед собой, между которыми тяжело, медленно ворошилась чернота.

Поднялся. И, не углубляясь далеко в сосны, двинулся теперь в обратном направлении, в сторону Буерачной.

Переходил от сосны к сосне, стараясь не зашуршать корочкой обледеневшего снега, не хрустнуть веткой. Потом задерживался ненадолго, чтобы высмотреть новое дерево впереди, и шел опять…

Чувство времени было утеряно с самого начала.

Приостановился и выжидал дольше прежнего, когда где-то слева от него должна была оказаться горка с черной полыньей внизу… Теперь, даже пригнувшись, идти было опасно. Дальше можно было пробираться лишь с удесятеренной осторожностью: ползком, на четвереньках…

Выбрался на опушку и с облегчением удостоверился, что находится именно там, где хотел: прямо перед ним, за кустами вереска, возвышался корявым силуэтом тополь…

Передвинулся еще метров на пять вперед и, обессиленный, вытянулся на снегу, чтобы отдышаться, отдохнуть, осмотреться… Корочка снега на прошлогодней хвое, где сосны плохо прикрывали ее от солнца, была уже совсем тонкой и проминалась легко, чуть слышно похрустывая…

В слабом разрыве облаков опять проглянуло фиолетовое сияние луны. Ее-то и ждал Павлик. Все было правильно, как он рассчитывал! И ключ к разгадке Аниной тайны должен был находиться где-то здесь, рядом…

Потому что ветер, когда они с Костей (на свою голову) похищали Вику, дул почти по направлению тополиной тени. И, налетая от случая к случаю, не менялся все эти дни. А у Ани сказано: «Против бури…»

Павлик был как раз между луной и тополем – на линии ветра, если бы он поднялся теперь…

От тополя до кустов молодого вереска – шагов двадцать «против бури»: мысленно Павлик все и много раз перемерил за день.. Следовательно, ему от этих кустов или от первых сосенок надо отползти в глубину бора еще на десять шагов… Мерять их не имело смысла. Потому что он был уверен – Аня точно так же определяла расстояние на глаз, откуда-нибудь со стороны, из укрытия… Тогда у нее не было возможности отмерять эти шаги против бури… На место, которое она таким образом пометила для себя, Аня отправилась уже с темнотой. И только с темнотой!.. Когда не вернулась.

Днем Павлик обшарил глазами как будто каждый пятачок земли на этой линии – «против бури». И теперь обеими руками вместе со снегом разгребал хвою под каждым деревцом, под каждым кустиком – в местах, которые днем казались ему пригодными для тайника… Пытался ковырять лопаткой. На черенок ее был насажен острый металлический наконечник, и Павлик раз за разом всаживал его в примерзшую землю… Но безрезультатно.