А между тем его с тоскою ждали в этом салоне. В течение первого часа в этот вечер, совершивший переворот в сердце Люсьена, г-жа Гранде царила, как обычно. Затем ее охватило изумление, а потом и сильнейший гнев. Она ни на минуту не могла отвлечься мыслью от Люсьена. Для нее такое непрерывное внимание было чем-то необычным. Состояние, в котором она находилась, немного удивляло ее, но она была твердо убеждена, что единственной причиной этого состояния были только гордость или оскорбленная честь.
Порывисто дыша, неподвижно опустив веки, словно испытывая физическую боль, она задавала короткие вопросы каждому из депутатов, пэров или других людей, живущих за счет государственного бюджета, появлявшихся один за другим в ее гостиной. Ни при ком из них г-жа Гранде не осмеливалась произнести имя, на котором в этот вечер было сосредоточено ее внимание. Она то и дело поощряла этих господ к бесконечным рассказам, все время надеясь, что имя г-на Левена-сына вдруг всплывет как дополнительное обстоятельство.
Наследник престола объявил, что он устраивает в Компьенском лесу охоту на косулей. Г-жа Гранде знала, что Люсьен бился об заклад, поставив двадцать пять луидоров против семидесяти, что первая косуля будет затравлена меньше чем через двадцать одну минуту после того, как ее заметят. Люсьен попал в столь высокое общество благодаря протекции старого генерала, военного министра. Для молодого человека, близкого к правительственным кругам, в эту пору не было более лестного отличия. Разве человек, охотившийся в числе десяти лиц с наследником престола, не должен рассчитывать, что лет через десять сможет урвать жирный кус от государственного бюджета? Наследный принц ограничил число участников охоты десятью, так как один из его приближенных, писатель, установил, что сын Людовика XIV и дофин Франции, устраивая охоту на волка, допускал на нее лишь это количество придворных.
«Быть может, — думала г-жа Гранде, — наследный принц неожиданно объявил, что ждет к себе сегодня вечером участников предстоящей охоты на косулю?» Но жалкие депутаты и пэры, посещавшие ее салон, были люди положительные и имели слишком отдаленное отношение к тем кругам, из которых пытались воссоздать двор; они не были в курсе подобных вопросов.
Придя к такому выводу, она отказалась от мысли узнать что-нибудь от этих господ. «Во всяком случае, — подумала она, — разве он не должен был бы показаться здесь хоть на пять минут или, по крайней мере, черкнуть хоть слово? Его поведение ужасно».
Пробило одиннадцать часов, половина двенадцатого, полночь. Люсьен не появлялся. «О, я отучу его от таких повадок!» — мысленно воскликнула г-жа Гранде вне себя от гнева.
В эту ночь сон не коснулся ее вежд, как выразились бы люди, умеющие хорошо писать. Снедаемая яростью и скорбью, она попыталась отвлечься при помощи того, что ее поклонники называли «занятиями историей». Ее горничная принялась читать ей «Мемуары» г-жи де Мотвиль, которые еще позавчера казались ей руководством для женщины высшего света. Любезные ее сердцу мемуары показались ей в эту ночь совсем неинтересными. Пришлось прибегнуть к тем романам, против которых г-жа Гранде уже восемь лет, защищая нравственность, выступала в своем салоне.
Всю ночь г-жа Трюбле доверенная горничная, должна была ходить в библиотеку, расположенную в третьем этаже, что казалось ей весьма утомительным. Она принесла оттуда один за другим несколько романов. Ни один не пришелся по вкусу, и, наконец, спускаясь все ниже и ниже, великолепная г-жа Гранде, которая терпеть не могла Руссо, была вынуждена остановить свой выбор на «Новой Элоизе». Все, что г-жа Трюбле читала ей в первую половину ночи, она находила холодным, скучным, ничто не отвечало ее мыслям.
Немного педантичная напыщенность — заставляющая мало-мальски разборчивых читателей сразу же закрывать эту книгу, оказалась как раз тем, чего требовала непритязательная мещанская чувствительность г-жи Гранде.
Заметив, что рассвет уже пробивается сквозь щели ставней, она отпустила г-жу Трюбле. Ей пришло в голову, что утром она получит письмо с извинениями. «Мне принесут его в девять часов, и я сумею как следует на него ответить». Немного успокоенная мыслью о мщении, она наконец уснула, придумывая фразы для ответа.
В восемь часов г-жа Гранде нетерпеливо позвонила: ей показалось, что уже полдень!
— Мои письма, мои газеты! — недовольным тоном потребовала она.
Звонком вызвали швейцара; он явился, держа в руке только грязную пачку газет. Какой это был контраст с изящным, аккуратно сложенным письмом, которое она жадным взором отыскивала среди этих газет! Люсьен обладал особенным искусством складывать свои письма, и это, пожалуй, было тем из его светских талантов, который г-жа Гранде особенно ценила.
Утро прошло в том, что она строила планы забвения и даже мести, но, тем не менее, оно показалось ей бесконечным. За завтраком она была чрезвычайно сурова с прислугой и с мужем.
Увидав его в веселом настроении, она язвительно напомнила ему, как глупо он вел себя у военного министра, хотя г-н Левен, рассказав ей об этом, взял с нее слово хранить вечное молчание.
Пробил час, половина второго, два часа. Повторение этих звуков, напоминавшее г-же Гранде проведенную ею ужасную ночь, вызвало у нее приступ ярости. Она долго была как бы вне себя.
Внезапно — кто бы мог ожидать этого от натуры, исполненной самого ребяческого тщеславия? — ей пришло в голову написать Люсьену. Целый час она боролась со страшным искушением написать первой. Наконец она сдалась, нисколько, однако, не закрывая глаз на весь ужас своего поступка.
«Какое преимущество я дам ему над собой! Сколько дней мне придется быть с ним суровой, чтобы заставить его забыть о том отношении, которое вызовет в нем мое письмо!.. Но в конце концов что такое любовник? — заговорила любовь, надев маску парадокса. — Только источник удовольствия, который мы сами избираем для себя… В настоящую минуту единственное удовольствие, которое может доставить мне этот юнец, — это удовольствие писать ему. Какое мне дело до того, что он при этом испытает? Я же испытаю удовольствие, — с дикой радостью подумала она, — только это и имеет для меня значение». Ее глаза в эту минуту были бесподобны.
Госпожа Гранде написала письмо, но осталась им недовольна, потом сочинила второе, третье. Наконец она отправила седьмое или восьмое следующего содержания:
«Мой муж, милостивый государь, имеет кое-что вам сообщить. Мы ждем вас, но чтобы не ждать без конца, несмотря, на то, что время встречи точно обусловлено, и зная, вашу забывчивость, я решилась написать вам.
Примите мой привет.
Огюстина Гранде.
P. S. Приезжайте до трех».
Между тем было уже больше половины третьего, когда она отправила это письмо, которое она сочла наименее неосторожным и в особенности наименее унизительным для своего тщеславия.
Лакей г-жи Гранде застал Люсьена спокойно сидящим у себя в кабинете на улице Гренель; но вместо того чтобы приехать, Люсьен написал:
«Милостивая государыня!
Я вдвойне огорчен: я не имею возможности засвидетельствовать вам мое почтение ни нынче утром, ни, пожалуй, сегодня вечером. Я прикован к столу спешной работой, которую имел глупость взвалить на себя. Вы ведь знаете, что в качестве почтительного чиновника я ни за что на свете не хотел бы рассердить моего министра. Он, конечно, никогда не поймет, как велика жертва, которую я приношу служебному долгу, не предоставляя себя в распоряжение господина Гранде и ваше.
Примите благосклонно и в этот раз мои уверения в самой почтительной преданности.
Люсьен Левен».
Госпожа Гранде двадцать минут была занята тем, что высчитывала, сколько времени необходимо Люсьену, чтобы очутиться у ее ног. Она напрягала слух, стараясь уловить стук колес его кабриолета, который она уже научилась различать. Вдруг, к ее великому изумлению, лакей, постучав в дверь, подал ей записку Люсьена.
