Ранним трамваем он добрался до работы, поздоровался с зевающими дежурными и поднялся в кабинет. Там разостлал проходящие по делу с базы полушубки, накрылся одним и снова уснул.

Разбудило его клацанье ключа: появился Фаридыч.

— Что убежал? Вместе бы чаю попили, поехали…

— Да ну! — ответил Носов, подымаясь. — Там Сония, поди, все голосовые связки сорвала…

— Это она могет! — весело согласился Фаткллин. — На это она здорова. Да еще Ахметкина баба с утра набежала, такой хай на пару подняли… Ему ведь днем улетать надо, на встречу к однополчанам. Ну, да мы люди бывалые. Потом — что за шум может быть, вообще? Тридцать лет победы — это они понимают? Он что — каждый день бывает? Нам скоро новые юбилейные медали вручать станут. И капитанское звание я с Равилем и Ахметкой еще не обмывал…

В кабинете было грязновато, пахло вчерашним дымом. Фаткуллин распахнул окно, позвал уборщицу.

— А ведь амнистия, парень! — он взмахнул принесенной с собою газетой.

— Да что-о ты?! — воскликнул бреющийся Михаил.

— Да. К тридцатилетию Победы. Еще одна на нашу голову…

— Я пойду пройдусь немного, Фаридыч, — Носов взял со стола газету. — Голова очень болит, слабость… посижу в аллейке, почитаю заодно.

Какое было утро! Солнечное, сухое, молодая зелень лезет наружу. Чудесный запах весны донесся до прокуренного, запаленного водкой и едким духом следственных кабинетов нюха; Носов чихнул. Еще четыре-пять лет назад такого утра было достаточно, чтобы целый день чувствовать себя сильным, красивым, дерзким, и — все впереди! А теперь…

Он двинулся вдоль улицы, к недалекой аллейке. Так захотелось посидеть одному под деревьями, вдали от людей. Хоть и не делал в последние сутки ничего особенно предосудительного, но не проходило чувство осквернения, — будто его публично позорили, пачкали, исплевали. Господи, что за мука! И не верится, что возможна какая-то другая жизнь.

Сильно, близко гуднула машина; Носов оглянулся — на «жигуленке», весело махая ему руками и смеясь, промчались мимо председатель суда Анатолий Геннадьевич с Машенькой Киреевой.

Маша, Маша… Ах ты, бедняга! И сама еще не знаешь, куда залезла. Доносились слухи, что они живут уже, почти и не скрываясь, ночуют по дачам у знакомых, капитан Пашка извелся, почернел с лица. Однажды Носов видел, как Киреев сидел на лавочке возле суда — видно, ждал жену — но не мог заставить себя подойти и заговорить с ним. О чем, зачем?.. Что тебе предстоит, Маша, какой крестный путь — ты, счастливая сейчас, еще и представить не можешь. Ну, доживай, кати последние денечки. А машина уже запущена на полный ход: совещаются люди, бегут по следам быстрые и зоркие машины, пишутся и подшиваются бумаги, составляются планы мероприятий. Горько, горько будет плакать обоим! Одному — по утраченной разгульной воле, другой — по опоганенной любви.

Нет, весне не вылечить его. Он сел на скамейку в аллее и развернул газету.

Амнистия. «В отношении участников Великой Отечественной войны»… Ну, этих не так много. «Судимых впервые, на сроки лишения свободы до трех лет»… Ого, какое ограничение! Чепуха, не амнистия. Больше шума. Там ее почти не заметят. Вот когда была женская амнистия, к Международному году женщины — это да! Бабы ведь редко сидят с большими сроками, их и суды жалеют. Хлынул из лагерей такой поток шалашовок — воровок, тунеядок, проституток — страшное дело! Запрудили все притоны, подвалы, вокзалы. Пьяные хмыри из сексуально озабоченных не рыскали теперь по городу в поисках бабы, а прямиком валили на вокзал: партнерши встречали их уже на остановках. Сифилис и триппер приняли характер эпидемий. Быстро сколотившиеся парочки устраивались где угодно; там же мужиков и грабили, а порою и убивали — часто по сговору, при участии самих баб. Дивились многие: гуманная вроде бы акция дала столь огромный, пышный букет!

Однако надо было идти, что-то делать: впереди опять много выходных!

В отделе его ждал представитель базы «Сельхозтехники»: он приехал за полушубками. Носов отдал ему под расписку все три, и тот унес их. Так и прошло это дело мимо Розки Ибрагимовой: то ли она замешкалась, то ли не достучалась до того начальства, от которого зависит судьба полушубков. Ну что ж! Следователь здесь ни при чем. А коньяк уже выпит, его не вернешь.

Потом он писал постановление на арест вора; тем временем Фаридыч с нагрянувшими в кабинет Хозяшевым и Шишкиным из БХСС обсуждали злободневные новости. Все они были, как декоративные офицерики с плакатов: начищенные, наглаженные, при наградах. Приятно смотреть.

Зазвонил телефон. Михаил аж съежился: наверняка Лилька! Кивнул соседу: «Возьми трубку, послушай!»

— А? Да, привет. Спасибо, спасибо. И тебя тоже. Здесь, здесь, живой. Ты уж его больно не ругай, это я вчера его утащил… Решили отметить тридцатилетие, да так вот получилось. Извини. Да ну, что ты! Сегодня разве только маленько… не каждый ведь день. Передаю ему трубку.

— … Здравствуй, Мишенька, дорогой мой муженек.

— Привет, Лиль.

— Ну, что ты мне скажешь хорошего?

— Да… сама знаешь…

— Жаль, жаль…

— Вот поступлю в аспирантуру — и все, вот увидишь, будет по-другому.

— Ладно, хватит мне зубы заговаривать. Ты будешь сегодня дома ночевать?

— Как-кой разгово-ор… У нас вот собрание намечается… потом я с Фаридычем граммульку тяпну, чтобы уж не предавать старого друга, и — домоиньки. Лады?

— Ты бы хоть словами-то такими не бросался: не предавать, то-се… Случись — ты и меня предашь спокойно.

— Опять обидела… Какая у тебя ко мне все-таки злоба!

— Да уж, это есть…

Вот тебе и нежная юная Лиличка, верная женушка. Словно бы и не ее слышал в трубке. Давно ли чирикала: «Нет положительных эмоций, давай купим диван…» Черта лысого тебе, не эмоций!..

Собрание еще не началось: входили и усаживались последние. Носову махнул Фаридыч: «Я занял, иди сюда!» Таскаев сел рядом с пустым еще столом президиума. Пошептавшись о чем-то с Мониным, вышел на середину сцены:

— Товарищи, я тороплюсь, не могу ждать, поэтому скажу сразу: с праздником вас! От всей души. От работников нашей прокуратуры! Фронтовиков отдельских поздравляю. И вы их поздравьте, пускай выпьют сегодня, поговорят между собой… Только войну пусть не вспоминают. А то врут больно много, противно иной раз и слышать.

Все засмеялись.

— Ну, счастья всем. Поехал я.

— Так оставались бы, Иван Степаныч! — подала голос Демченко.

— Не могу. В три часа торжественное в облпрокуратуре, не велели опаздывать.

После его ухода поднялся замполит Ачкасов и объявил:

— Товарищи! Для сегодняшнего торжественного собрания необходимо выбрать президиум. Прошу вносить предложения.

Поднялся майор Фураев и стал по бумажке зачитывать фамилии. Первым назвал заместителя начальника управления Брезгина — тот сидел в первом ряду, поэтому Носов не увидел его сразу. Он был высокий, худощавый, весьма аскетического и высокомерного вида. Михаилу приходилось с ним сталкиваться несколько раз, и каждый раз он уходил с тяжелым чувством: слишком уж полковник старался показать следователям, какие они тупые ничтожества, ничего не понимающие в своем деле.

Когда зачитали список президиума, оказалось, что из фронтовиков туда попало лишь три человека: секретарь партбюро Анна Степановна, зам по оперработе Федя Коротаев — эти скорее по должности — и инспектор по разрешительной системе майор Илья Иванович Варушкин, — как бы представителем от простого люда. Стариков — Хозяшев, Шишкин и Фаткуллин сидели рядом — это покоробило: они переглянулись, лица их напряглись.

— Значит, повестка такая, — объявил Ачкасов. — Сначала я зачитаю небольшой доклад, затем товарищ Логвиненко из районного общества «Знание» выступит с лекцией о международном положении; после нее несколько слов скажет заместитель начальника управления полковник Брезгин. В заключение — чествование ветеранов и вручение им подарков.