— А вы не считаете, что я себя поставлю тем самым в нелепое положение? Перед теми же соседями. Они сами ни сном, ни духом, на них вешают разную дурь, — а потом приходит вдруг милиция и начинает им втолковывать, что это они сами во всем виноваты…
— Ну, зачем так? Просто побеседовать с ними, объяснить: больной, мол, человек, надо отнестись с пониманием… Вопрос о смене ее квартиры уже, кстати, поставлен — есть надежда, что на какое-то время она переключится, успокоится.
— Но, Вера Константиновна! Суворов говорил так: каждый солдат должен понимать свой маневр. Так и со мной: вынося какой-то конкретный документ, я должен знать и конкретную цель, на которую он работает.
— А вы не знаете? Так наивны? Тем самым мы выбиваем козыри из рук наших врагов, которые хотят избавиться от товарища Клюевой под разными надуманными предлогами, вплоть до обвинения в этой… — она брезгливо скривилась, — психической неполноценности. Но мы спасем ее. В этом наша задача. И вы должны нам помочь. Мы вам доверяем. Практические работники правоохранительных органов всегда были нашими большими помощниками, более того — нашима активом. Когда мы будем составлять разнарядку на прием в партию по организациям, я лично буду иметь вас в виду. А там… жизнь покажет. Как, согласны на такие условия?
Вот попал! Что же ответить?
— Есть такие сведения, — заговорил вдруг Витек, — что там, — он кивнул головой вбок, презрительно усмехнулся, и стало ясно: там — это у врагов, — что там Михаилу Егоровичу за документ, устраивающий их сторону, предлагают ни много ни мало — место в дневной аспирантуре.
Носов обмер.
ТАК ВОТ ГДЕ ТАИЛАСЬ ПОГИБЕЛЬ МОЯ!..
— Аспирантура не уйдет от него. Не в его интересах ввязываться сейчас в сомнительные предприятия. Тем более, когда нам известны все их нечистоплотные планы. Там, если не ошибаюсь, Александр Андреич Кириллин руководит этой акцией? Так вы не очень обольщайтесь относительно этого человека. Не пройдет и недели, как он в корне изменит свою точку зрения. И тогда — берегитесь! Пока он будет в парткоме — вы и близко не подойдете к университету. Я его хорошо знаю, сама училась у него. Просто не сориентировался еще, бедняжка… Ну, мы ему поможем. И поменьше думайте о Клыкове — он оказался нулем, дутой величиной и скоро снова уйдет на кафедру. Ну вот, теперь вы все знаете. И если шатнетесь вдруг в сторону от нас — сильно себе навредите…
Она встала, протянула ладонь, улыбнулась. Оглядела его так ласково-горделиво, будто напутствуя в опасную, но славную дорогу. «Смотрит, как Гитлер на Скорцени в кино», — мелькнуло в тяжелой голове следователя. Попрощался и пошел к выходу. Сзади бодро топал Витек. Виктор Сергеевич. Романтик. Певун. Спортсмен. Физик-лирик. Обольстительный мужчина, гроза невинных однокурсниц. Ныне партийный работник средней руки.
— Слушай, — спросил Михаил, когда зашли в кабинет. — Откуда, скажи, просочилась к вам эта информация — насчет аспирантуры?
Инструктор хохотнул, потрепал Носова по плечу:
— Здесь, брат, своя система… И агентура работает не хуже, чем в ваших органах. Причем абсолютно добровольно и бескорыстно. Ну, когда придешь с этим своим, как его — решением, постановлением? Время, учти, не ждет. Наверху торопят, сам Иван Филиппович раз в день обязательно звонит по этому делу.
Носов тяжело глядел мимо него.
— Надо… пойду я… Виктор Сергеевич…
— Что уж ты так сразу официально-то! Мы ведь теперь как друзья разговариваем.
— Да-да… Насчет этого материала — я извещу.
— В обязательном порядке, старик!
Хотел хоть под конец сказать ему что-нибудь насчет Галочки Деревянко — и смолчал все-таки, побоялся чего-то. Здесь ляпнуть лишнего нельзя. Не то место.
4
Он дошел до небольшого скверика, бросил на скамейку портфель и шлепнулся рядом, обессиленный, опустошенный, почерневший. Каждый день приносит новую тяжесть, скоро ноша станет вообще неподъемна. Сейчас тяжко не оттого, что томит судьба какой-то сумасшедшей доцентши — ну ее к лешему вообще! — а оттого, что некие силы бьются над головой, стоят насмерть друг против друга. И силы-то вроде бы какие-то призрачные, полуреальные, и цели-то у них не то чтобы фантомные, а попросту ненужные, бестолковые, общественно бесполезные, а вот поди ж ты — бросает, бьет конкретного человека, и в свалке той решается его судьба. Накрылась, что ли, аспирантура-то? Как теперь туда идти? Если прослеживается и взвешивается каждый твой шаг. Но, с другой стороны — какие могут быть формальные зацепки? Ведь место есть. И он, как нормальный специалист с высшим образованием, имеет право претендовать на него. Подать документы, сдать экзамены, выдержать конкурс… Кто может помешать? Свои годы по распределению он отдал. Да главное — почему он должен слушать дурной, вредный обществу совет: содействовать тому, чтобы спятившая с ума по-прежнему отравляла людям жизнь, несла студентам разную галиматью с кафедры?.. Но, впрочем, торопиться не следует. Баланс, как можно понять из слов секретарши, должен скоро нарушиться: Кириллин встанет на их сторону. И все равно, свалить проректора — это дело не одного дня, не недели, может быть, даже не месяца.
Да, угодил ты между двух огней… И все-таки надо сейчас сделать все, чтобы попасть в аспирантуру: сдавать документы, готовиться к экзаменам. Отсечь это дело тоже ведь не так просто: место-то есть, оно реальность, его надо заполнить! И Морсковатых неплохо вроде бы отнесся к нему. Нет, надо бороться, драться, там только спасение, иначе — все, гибель, в этой конторе тоже больше оставаться нельзя, Лилька же верно, по сути, говорит, что он спивается здесь и не может остановиться. Поди остановись, когда такая кругом глушь. Глушь и мрак. Мрак и туман… И уйти невозможно. Сколько ребят порывалось! А в кадрах делают очень просто: не увольняют, и все. И зарплату не платят. Сидит человек месяц, три, полгода… И, обезумев от нагрянувшей нищеты, снова выходит на работу. Получает вдогонку выговор и служит, как раньше. Система еще та… И — куда пойдешь? Устроиться адвокатом трудно, невозможно почти без мощной протекции — откуда она у него? Прокуратура — то же следствие, та же муть… Юрисконсультом — больно уж муторно это, скучно! Остается только — обратно в гараж. Правда, там с дипломом можно попробовать толкнуться вверх, есть перспективы. Если прорваться в партию. На производстве с этим проще. И — пошел, пошел… Тем более что на следствии он кое-что повидал, кое-чего нахватался, — такой опыт тоже не проходит зря.
Однако — нет, так просто меня не взять. И я не сдамся, сначала потрепыхаюсь…
Потому что я папа Мюллер.
Характер мой нордический, стойкий.
Беспощаден к врагам рейха.
5
В отделе металась возле дежурки Демченко, ждала его:
— Миша, Миша! Ну чего там, Миша?!
В меру откровенно он обрисовал ей сиуацию. Она вздохнула с облегчением: ну слава Богу, теперь хоть ясно, что делать!
Со двора бодро несся заплетающийся голос дяди Васи, руководящего процессом воздвижения кованых ворот. Шатающиеся монтажник с газосварщиком тащили, гогоча, баллон с ацетиленом.
Фаткуллин встретил его словами:
— Слушай, тебя тут какой-то парень ждал. В коридоре болтается…
И тотчас в дверь толкнулись:
— Можно? Следователь товарищ Носов, Михаил Егорович, не вы будете?
Парень был модный, чисто одетый, в красивом галстуке, начищенных штиблетах. Лет двадцать пять, средний рост, энергичное лицо с волевым ртом.
— Вы по какому делу? Свидетель? Потерпевший? Вроде я не вызывал на сегодня…
— Нет, я к вам по другому вопросу. Личному, так сказать… Я, видите ли, студент-дипломник с юрфака, Томилин моя фамилия…
— Томилин, Томилин… что-то вспоминаю такое…
— Я у Григорь Саныча в кружке занимался…
— А! Так это вас он в аспирантуру хотел взять?
— Ну да. Я, собственно, по этому делу…
Фаридыч оторвался от бумаг и с жадным любопытством ждал продолжения разговора. Нет уж, милый друг, эта информация не для тебя.
