— За что выпьем? — Джоанна, лучисто улыбаясь, подняла свой бокал.

— Сегодня я заметил за собой неоднократные поползновения к чрезмерному умничанию, — сказал Зоров. — Это нехорошо, и я обязательно исправлюсь. В свое оправдание могу лишь сказать, что я оказался в плену вашего чересчур уж серьезного настроения. Поэтому тост, который я хочу предложить, очень традиционен и прост: за знакомство и за вас, Джоанна!

— Я согласна: за знакомство и за вас, Александр! — произнесла Джоанна. Возможно, чуть более серьезно, чем это предлагала ситуация. Нежный хрустальный звук поплыл под своды зала…

— Замечательно! Целую вечность не пила шампанского. — Джоанна поставила бокал и мечтательно вздохнула.

— Вы знаете, я тоже. Недавно, правда, в очень достойной компании пришлось выпить целую бутылку бургундского.

— Настоящего?! — ахнула Джоанна.

— Абсолютно убежден, что настоящего, — сказал Зоров. — В той компании подделок, суррогатов и «синтезухи» не употребляют.

— Ладно, мы люди скромные, обойдемся шампанским. Однако мы снова чересчур много говорим. Ешьте, ешьте!

На этот раз долго упрашивать Зорова не пришлось, тем более что он в самом деле проголодался, да и еда оказалась отменной. И вскоре — то ли превосходное шампанское и вкусные блюда повлияли, то ли воцарившаяся за столом непринужденная атмосфера оказала свое действие — почувствовал Зоров, что спали путы напряженности, спеленавшие все его естество с того самого мгновения, когда он обернулся на голос Джоанны. Да, он старался не подавать виду и, как ему казалось, вел себя непринужденно: что-то говорил, порой довольно интересно и убедительно, спрашивал, отвечал, философствовал, даже пытался шутить, улыбаться и делать комплименты… но путы держали крепко, и каждое слово, каждая мысль, каждый жест давались с трудом. В какие-то моменты он, правда, увлекался и забывал о путах, и тогда речь лилась легко, мысль была остра, оживало лицо и исчезала сухость во рту. Но длились эти моменты недолго, путы стерегли каждую паузу, чтобы напомнить о себе. И вот они исчезли, навсегда, насовсем, не лопнули, а растворились легко и почти неощутимо, и впервые за время их знакомства Зоров вздохнул полной грудью и улыбнулся безмятежно и открыто. Перемена не ускользнула от Джоанны.

— У вас изменились глаза, — сказала она, чуть наклонившись к Зорову. — Как будто вы из тени шагнули на солнце.

— Наверное, я очень вкусно поел, — рассмеялся Зоров. — А если серьезно, то подобного я не чувствовал со времен работы в Десанте. Знаете, когда после многочасового перехода где-нибудь на Кантосе или Андалуре возвращаешься на базу, сбрасываешь осточертевший скафандр высшей защиты и вытягиваешься в удобном кресле среди друзей в кают-компании…

— Неужели я оказала на вас столь ужасное действие? — Джоанна округлила глаза, в которых резвилась целая орава веселых бесенят. — Кантос, Андалур, скафандр высшей защиты… Бр-р-р!

Зоров старательно изобразил смущение.

— Я сказал это так… образно.

— Исключительно сильный образ!

— Ладно, воспользуемся более слабым. Скажем так: увидев вас, я почувствовал себя не в своей тарелке. А сейчас воспрял и духом, и телом.

— О, это гораздо лучше! И главное, реалистичнее: ведь чтобы почувствовать себя в своей тарелке, вам содержимое этой самой тарелки пришлось съесть! Как тут не воспрять!

Зоров посмотрел на пустую тарелку, стоящую перед ним, расхохотался и поднял вверх большой палец правой руки:

— Ну, Джоанна!.. Один-ноль в вашу пользу.

— Зачем же так? Я женщина строгая, но справедливая. У нас счет ничейный: один-один. Про осточертевший скафандр это вы хорошо сказали…

— Благодарю вас. Будем считать, боевая ничья в пользу прекрасного пола. А теперь предлагаю объявить перемирие, дабы до конца разобраться с шампанским и достойно завершить наш пир десертом!

— Возразить ну просто невозможно, — облизнулась Джоанна, глядя на аппетитную горку ананасовых крекеров. Когда крекеры исчезли настолько быстро и загадочно, что Зорову не досталось ни единого, он заметил, хитро взглянув на Джоанну:

— Теперь и у вас изменились глаза. Казалось бы, мелочь — какая-то там дюжина сладких крекеров, — но каков эффект!

— Да ну вас! — Джоанна прижала салфетку к губам, чтобы не прыснуть со смеху.

— Нет, правда, — сказал Зоров, глядя в смеющиеся глаза Джоанны, — вначале я увидел в них далекие, тревожные звезды, а теперь — теплые искры смеха… Замечательная и очень радующая меня метаморфоза.

Джоанна мягко коснулась руки Зорова.

— Если это и произошло, то благодаря вам, Александр, а уж никак не крекерам… которые, каюсь, слопала самым бессовестным образом. Кстати, я не только сладкоежка, но и чрезвычайно любопытна. Признайтесь, что вы прошептали, когда впервые увидели меня?

— Во-первых, не вас, а ваши глаза; всего остального в тот момент я просто не видел. А во-вторых, не скажу. Вы будете смеяться.

— Вы не правы. Что бы вы ни произнесли тогда, это шло от сердца. А над таким не смеются.

— Я не о том. Вы имеете в виду искренность чувств, а я — технику их изложения. Когда обычный человек хочет сказать что-либо о действительно прекрасном, он, как правило, впадает в грех высокопарщины и чрезмерных красивостей.

— Этим грешат многие начинающие поэты, — улыбнулась Джоанна, — и даже иные из великих не избежали сего… Так что давайте, не стесняйтесь.

— Ну ладно, — сокрушенно вздохнул Зоров. — Льщу себя надеждой, что критика не будет чересчур суровой. Так вот, увидев ваши глаза, я, как ни тщился, не смог отыскать сравнения более оригинального, чем «вселенные, полные звезд, озера мерцающей тьмы…»

— А вы знаете, для начинающего неплохо. И в самом деле напоминает отрывок стихотворной строфы. Констатирую проблески таланта, коей, при надлежащем прилежании и упорстве…

— Ну уж нет! — фыркнул Зоров. — Это было бы уже чересчур..

Джоанна рассмеялась, откинув голову:

— Не беспокойтесь, я не дам вам возгордиться. Александр Блок сказал гораздо лучше: «И очи черные, бездонные, цветут на дальнем берегу». Очаровательно, правда?

— Ну, куда уж мне тягаться с Блоком! Хотя, мне кажется, это звучало у него чуть иначе…

— Я знаю, в оригинале «синие». Но что делать, коль у меня глаза черные, а у Незнакомки Блока были синие…

— Вы знаете Блока?

— Немного. Вот послушайте, это оттуда же:

И странной близостью закованный,

Смотрю на темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль…

Чудесно, не правда ли?

— Это не только чудесная поэзия, эти строки едва ли не с абсолютной точностью передают мое состояние буквально несколько минут назад… Разве это не волшебство? И еще одно волшебное открытие я сделал благодаря Блоку: у вас отличный русский! Вы специально изучали его?

— Очень хотела прочесть в оригинале Пушкина, Лермонтова, Блока… По той же причине выучила французский. А вот на большее меня не хватило — так и застряла на четырех языках. Интерлинг, естественно, не в счет. И, если уж разговор зашел о языках, хочу попросить вас говорить со мной по-русски. Вам, надеюсь, будет приятно, а для меня — прекрасная практика.

— С удовольствием. Тем более что эта ваша просьба предполагает продолжение общения.

— Вас это… в самом деле радует?

Глаза Джоанны уже не смеялись, сполохи прежних тревог и сомнений затрепетали в темной бесконечности, наполнили ее знакомым мглистым мерцанием, а голос… таким голосом она читала Гарсиа Лорку. Лицо Зорова стала серьезным, даже строгим; он взял ее тонкие руки, холодные и безжизненные в эту секунду, сжал их между своими большими и теплыми ладонями с еще заметными рубчиками «кауфмановских» шрамов и очень мягко произнес:

— Джоанна, на этот вопрос может быть только один ответ, и этот ответ — да! А разве вы могли подумать иначе?

— Я ведь ничего не знаю о вас… о вашей личной жизни.

— Чтобы быть предельно кратким, скажу, что у меня ее просто нет. Женат не был. Серьезных связей с женщинами тоже не имел.