— Я догадывалась… о многом. Хотела услышать подтверждение, так сказать, из первых уст. Видите ли, Энрико очень мало говорил о своей работе и своих… проблемах, так что мне приходилось много додумывать самой. Спасибо вам, что подняли завесу… столь ревниво оберегаемую. Даже не знаю, почему вы именно мне все это рассказали.
— Вы первая приоткрыли свою душу. Мне захотелось сделать для вас что-то подобное. К тому же, уверен, вы имеете на это право.
— Еще раз спасибо. Я хоть и о многом догадывалась, но кое-что из рассказанного вами оказалось… весьма неожиданным. Но есть вещи, которые я по-прежнему не понимаю. И главная из них: ради чего гибнут люди — и какие люди! Неужели есть цели, оправдывающие человеческую смерть? Или у нас по-прежнему цели оправдывают средства? И щепки летят, коль лес рубят?
— Вы задали исключительно трудные вопросы. Я не готов пока ответить на них в полном объеме. Но кое-что скажу. Возможно, на генетическом уровне в человеке заложено неистребимое стремление к движению вперед — в широком смысле. И никакие опасности — даже смертельные — не могут остановить его на этом пути. Зачем первые мореплаватели на неуклюжих плотах и утлых суденышках пускались в путь от родных берегов, не зная, что ждет их за чертой горизонта, и не имея представления о громадности Мирового океана? Зачем уже на более совершенных кораблях, но так же беспомощных против ураганов и других бедствий, моряки средневековья устремлялись на поиски неведомых земель и в кругосветные путешествия? Почему так манил человека в конце концов покоренный воздушный океан? Почему человек достиг полюсов, дна морских впадин и вершин казавшихся неприступными горных исполинов? Почему, наконец, шагнул к звездам? Это риторические вопросы, Джоанна, но согласитесь, что в них много общего с вопросами, которые волнуют вас.
— Много, да не все, — упрямо тряхнула головой Джоанна. — А даже если и все — вас что, полностью устраивает положение вещей? В частности, то, что касается гибели людей?
— Гибель людей не может устраивать никого и ни при каких обстоятельствах. Но это — восприятие смерти, причем субъективное. А объективно смерть происходит, как к этому ни относиться. Рано или поздно умирает любой человек, и это правило без исключений.
— Это схоластика. Я говорю о гибели преждевременной и преднамеренной.
— Ну, во-первых, смерть преднамеренная есть преступление. Что касается преждевременной смерти, то главное здесь — принципы добровольности, свободы выбора и здравого смысла. Сможете ли вы упрекнуть врача, привившего себе смертельный вирус, дабы отыскать лекарство и спасти сотни и тысячи людей?
— Смогу, если ситуация оставляет другие возможности. При современном уровне медицины подобная фантазия врачу даже в голову не придет. Можно поискать альтернативу и десантным исследованиям планет.
— В свое время живых десантников пытались полностью заменить автоматами. К сожалению, ничего хорошего из этого не получилось. На Сцилле угробили восемь «Фениксов», чудо автоматов высшей защиты, управляемых суперкомпьютерами с фантастическим быстродействием и громадной памятью. А произошло все потому, что автоматы столкнулись с очень интересным и в то время неизвестным физическим эффектом, получившим впоследствии название «хронополярного выверта». Автоматы спасовали перед неведомым, а десантник Теодор Храмов благополучно исследовал феномен, который теперь во всех учебниках называется «хронополярным вывертом Храмова — Уилкинсона» — по именам соответственно первооткрывателя эффекта и физика, обосновавшего его теоретически.
— Что ж, возможно, вы и правы. Но… ум понимает, а сердце не принимает.
— Как ни странно это звучит в моих устах, особенно после всех мною приведенных доводов, мое сердце испытывало и испытывает нечто подобное. Возможно, поэтому я и ушел из Десанта.
— Ушли? По собственной воле? — Джоанна спросила так, будто ослышалась.
— Да. По собственной воле, хоть и после долгих и довольно трудных колебаний. Вас интересует причина?
— Признаться, очень. Я хочу понять человека, добровольно оставившего Десант. Энрико говорил, что сделать это практически невозможно. А его друг Витольд Рунге как-то проговорился, что это сильнее любого наркотика. Можно, мол, еще бросить Десант после двух, максимум трех лет, да и то…
— Мой десантный стаж — шесть лет. Что в моем случае составляет 1646 плането-часов штатного режима.
— Это же больше четырех лет! Вы все сильнее удивляете меня. А кто у вас был командиром?
— Джон Хоггинс.
— Постойте… Это же группа «Ниагара»!
— О, вам знакомо это название?
— Да кто же не знает Большого Джона и его «Ниагару»?! Еще Энрико с восхищением отзывался о вашей работе, а Витольд так вообще называл «Ниагару» суперэлитной группой Планетарного Десанта.
— Насчет «суперэлитной группы» — явное преувеличение. Да, мы были на хорошем счету у руководства, нам поручали, как правило, ответственные и трудные задания. Возможно, нам чуть больше везло, чем другим. Но главную роль в нашей группе играл, конечно, командир. Джон — замечательный человек и великий десантник. О его интуиции до сих пор легенды ходят.
— Он жив, насколько я знаю?
— Да, ушел в отставку по возрасту, в сорок пять лет. Сейчас он первый заместитель начальника отряда.
— Теперь расскажите о себе.
— Мое решение уйти из Десанта было трудным, как я говорил. Кстати, на эту тему я много раз беседовал с Джоном, и в конечном итоге он согласился со мной.
— Даже так?
— Да. Он убедился, что я не могу реализовать себя в Десанте в той мере, какую требует мое естество.
— Я не совсем понимаю… — Джоанна закусила губу, лоб перерезала тонкая вертикальная морщинка.
— Это трудно объяснить. Попробую по порядку. По образованию я астрофизик, некоторое время работал по специальности, небезуспешно, так как защитил докторскую диссертацию и даже получил серебряную медаль Академии. Однако исподволь во мне начала накапливаться некая энергия, она требовала выхода, а занятия теоретической астрофизикой такового дать не могли. Я помучился немного… и подал заявление в Планетарный Десант. После двухлетней спецподготовки — вначале в Высшей школе имени Армстронга, а затем в группе Ямото Сузуки — меня зачислили в отряд. Первое время я был по-настоящему счастлив. Переполнявшая меня энергия, казалось, нашла достойную точку приложения, после каждого выполненного задания я испытывал наслаждение; нечто подобное, наверное, ощущает альпинист, покоривший неприступный горный пик… Смутное неудовлетворение настигло меня где-то на четвертом году работы в Десанте. Некоторое время я не обращал на эту «блажь» внимания, пока… пока не вынужден был обратить, скажем так. Как передать свое тогдашнее состояние? Так, наверное, мог бы чувствовать себя запущенный на мелкий каботаж десантный звездолет сверхдальнего радиуса… Внутреннее неудовлетворение не могло не вылезти наружу: я стал замкнут, раздражителен и, что хуже всего, начал неоправданно рисковать на заданиях. Тогда и состоялся первый разговор с Джоном на эту тему, первый в длинной цепи, которая и закончилась моим рапортом и весьма необычной резолюцией Хоггинса: «Сожалею, но считаю необходимым рапорт удовлетворить». Так я ушел из Десанта.
Зоров замолчал, устремив слегка затуманенный взор в перспективу пустынного туннеля с редкими прохожими, куда несла их, тихонько пощелкивая, самодвижущая лента. Он вспомнил лихой «прощальный банкет» на Плутоне, когда энергетик Базы, черноглазый носатый Левон Шенгелия по прозвищу Хрящ ухитрился в сменном ремкомплекте с тау-линзами протащить через частокол бдительных кордонов целых двенадцать литров спирта-ректификата, и вся десантура к чертям перепилась и после тихого Содома и Гоморры рухнула в нирвану… А на следующий день вернулся на Базу звездолет «Мираж» с группой «Порыв», которая недосчиталась двух человек, и банкет превратился в поминки, и хмурые десантники молча сидели за длинным столом в «кают-компании», допивая остатки спирта, и тогда Зоров едва удержался, чтобы не порвать свой рапорт… Колодцы памяти неохотно отпустили Зорова. Он встрепенулся, рывком вынырнув из прошлого, виновато взглянул на Джоанну, молча взиравшую на него своими глазищами, и пробормотал:
