– Наверное, у тебя совсем другой путь, чем у меня. Ты не можешь смириться с государством, которое отнимает свободу личности… Ведь так? В глубине души я стремлюсь к той же свободе, что и ты. Именно поэтому я хочу, стоя на стороне государства, прилагать усилия к тому, чтобы каждый человек стал хотя бы чуточку счастливее, чем сейчас. Я хочу работать не в интересах государства, а пусть ненамного, но смягчить его гнет. Вот в чем моя позиция. Я выбрала работу сотрудника ООН, а не поэта или певицы. Я считаю, что у меня есть обязанность добросовестно делать то, что в моих силах.

Значит, Фудзико считает, что быть супругой наследного принца – такая же работа, как в ООН? И никакой игры сладких чувств, никакой любви? Фудзико старалась отнестись разумно к тому нелепому положению, в котором она оказалась. Она считала, что это самый справедливый и безопасный выбор и для Каору, и для наследного принца, и для семей Токива и Асакава. Каору ненавидел ее рационализм. Чувства Каору, которые когда-то вызывали в Фудзико томление и негу, теперь не находили в ней ответа.

– Когда ты отказалась от любви? Перед тем как уехать в Нью-Йорк, ты, я помню точно, сказала: «Я могу уехать куда угодно, потому что знаю: ты меня любишь». А еще ты мне пообещала: «Я постараюсь быть честной со своими чувствами. Давай взрастим нашу любовь, чтобы в будущем она распустила самые прекрасные лепестки». Я помню каждый звук, каждое твое слово. Эх, значит, наша любовь уже умерла, да?

– Любовь не умирает. Живо и обещание, которое мы дали друг другу в Нью-Йорке. Если ты не забыл о нем.

Почему она вновь пыталась напомнить об уговоре, определяющем их отношения? Фудзико не смела отдаться влечению момента, так как же она могла при этом говорить о вечной любви?

– Я не забыл. Что бы ни случилось, я тебя не предам и останусь на твоей стороне. Но и ты пойми, как это тяжело: желать тебя, не зная, когда исполнится это желание. Я не могу забыть той ночи. Дай мне хотя бы один шанс провести ночь вместе с тобой. Дай хотя бы немного помечтать о любви со светлым будущим. Иначе… я сломаюсь.

Каору взял Фудзико за руку и благоговейно коснулся ее щекой. Фудзико погладила Каору по лицу прохладной рукой, запустила пальцы в его взъерошенные волосы. Она не отвергала мольбы Каору, а ободряюще гладила его по голове, по щекам. Каору потупился и уткнулся Фудзико в колени. Восстановились иллюзорные отношения брата и сестры.

Безжалостные часы показывали время расставания. Каору на мгновение успокоился, голова его лежала на коленях у Фудзико, но перед его грустными, покрасневшими от слез глазами проносились кошмарные видения.

Если бы рутинные система и порядок, господствующие в обществе, пришли бы в еще больший упадок, если бы эта страна находилась во власти дурной политики, не дававшей шансов на улучшение, Фудзико тоже превратилась бы в анархистку. Если бы разразилась война, случилось землетрясение или мятеж, похитить Фудзико стало бы проще простого. Но какая власть, какая мудрость, какая трагедия смогли бы растопить заледеневшую любовь Фудзико?

– Мне жалко наследного принца. Он любит тебя, а в твоем сердце пусто. И у наследного принца, и у анархиста одна и та же беда. Однако я могу впасть в отчаяние, а принцу и этого делать нельзя. А-ах, бедное его высочество!

Фудзико была поражена ироничным тоном Каору, она отвернулась от него и посмотрела в окно. Глядя на мертвый пейзаж подземной автостоянки, Фудзико плакала. Каору понял: она плачет потому, что они больше не увидятся. Он поднял голову с ее колен и погладил ее по щеке. Ему хотелось хотя бы вытереть своей рукой слезы, которые были пролиты и по его вине.

– Мне пора, – сказала Фудзико высоким голосом, немного в нос. Чтобы мокрые глаза поскорее высохли, она старалась вести себя как можно бодрее. Боясь натолкнуться на ее холодный ответ, Каору не стал говорить ей: «Давай встретимся еще раз».

Фудзико шумно вдохнула и на выдохе решительно выпалила:

– Береги себя. Я не прощаюсь. – С той же решительностью она открыла дверь автомобиля.

Каору машинально вытянул руку, пытаясь коснуться плеча выходящей Фудзико, но рука поймала лишь аромат ее духов. Он смотрел на удаляющуюся спину Фудзико, и пульс в висках стучал все сильнее. Он поднял и опустил плечи, стараясь унять сердцебиение. В груди все сжималось от страха потерять Фудзико. Как утопленник, хватающийся за соломинку, Каору выскочил из машины и побежал за ней.

Когда стоявшая в лифте Фудзико заметила Каору, в мольбе тянувшего к ней руки, двери уже начали закрываться. Но она придержала железные створки, не дав им спрятать себя. Каору проскользнул в лифт, решительно обнял Фудзико и попытался поцеловать ее.

Лифт медленно пошел вверх. Фудзико не отвергала поцелуя.

Они оторвались друг от друга, и лифт тут же открыл свои двери на первом этаже, полном опасности. Оставив Каору в одиночестве, Фудзико вышла в шумный холл и исчезла в толпе. Спускаясь на лифте, Каору произнес:

– Поверю Фудзико. Любовь не умирает.

Как только он открыл дверь, в нос ему ударил омерзительный запах: воняло потом и табаком. О непрошеных гостях говорила и снятая обувь, которая валялась в прихожей. Он решил посмотреть, что творится внутри, но, войдя в комнату, заметил перед собой черную тень и в то же мгновение получил удар в бок Потеряв равновесие, он свернулся калачиком на полу, туг его пнули в подбородок, и он потерял сознание.

Он пришел в себя от запаха жареного мяса. Глаза завязаны плотной повязкой, ничего не видно, руки заведены за спину и связаны, он лежал на животе и даже ногами пошевелить не мог. Он не понимал, что произошло, и не представлял себе, что будет дальше. Жарилось мясо, и в сладком запахе пригоревшего сахара и соевого соуса ощущалось что-то жуткое. Непрошеные гости молча ели жареное мясо. Что они задумали, было непонятно. Видимо, они раздели Каору, поскольку он лежал в одних трусах в неловкой позе, лицом вниз. Парни, похоже, не собирались ни красть деньги и драгоценности, ни похищать Каору. Наверное, мясо было съедено, они рыгали и курили. Скорее всего, мучения только начинались. Не в силах вытерпеть зловещее молчание, Каору спросил:

– С какого перепугу вы жрете мясо в моем доме? Ответил мужик с низким голосом:

– Пока ты торчишь здесь, в Японии, мы будем приходить сюда поесть каждый день.

Мужик картавил, но, судя по всему, он был японцем. Наверняка он связан с теми, кто посылал ему письма с угрозами.

– Кто вы такие? Кто вас прислал?

Теперь ответил второй, он говорил на диалекте района Кансай:

– А мы добровольные помощники. Научим тебя раскаиваться в своих поступках.

– Я понял. Мне надо уехать из Японии. Я сделаю так, как вы хотите, теперь можете убираться отсюда.

Но, как видно, они никуда уходить не собирались. Вдруг его ударили по спине, стало трудно дышать.

– Выпей-ка коктейлю.

Они перевернули Каору на спину и засунули в рот что-то вроде воронки. Он догадался: его хотят лишить голоса. Он резко выдохнул, вытолкнул воронку и взмолился:

– Остановитесь!

В ответ последовал удар кулаком в висок.

– Заткнись. Все равно тебя никто не услышит. Здесь отличная звукоизоляция.

Парни явно получали удовольствие от издевательств над Каору. Он перестал оказывать бесполезное сопротивление. Одного только он не мог вынести: ни за что ни про что лишиться голоса.

– Что там у тебя за коктейль? – спросил парень из Кансая, и второй ответил ему:

– Водка, бутылка соуса «табаско», порох, и еще я отбеливателя добавил.

– Разве от такого голос пропадет? Нам-то надо, чтобы он больше петь не смог. Давай ему пасть порвем, что ли.

Рана на виске саднила. Лишиться голоса – то же самое, что потерять мать или Фудзико. Голос был для Каору молитвой, его прошлым и будущим. Голос должен принадлежать ему, пока над его телом не закроется крышка гроба. Нужно вступить с ними в сделку. Какая им польза от того, что они лишат его голоса, той неотъемлемой составляющей, которая делает его самим собой? Что же придумать, чтобы они поняли это?