Наверное, из-за того, что он в пятницу ночью напился как свинья и вернулся домой только под утро, Каору проснулся во второй половине дня. Он ходил по дому в пижаме с бутылкой яблочного сока в руке и рассеянно смотрел на цветочную клумбу. Андзю спросила:

– Тебе что, делать нечего?

– А мы вчера ходили в зал Сирануи, бились с борцами низшего разряда, все тело болит, ничего делать не могу.

– Что за бред!

– Я победил одного придурка, сто тридцать килограммов весом.

– Да он в два раза тяжелее тебя! Как же это тебе удалось, интересно знать?

– А я его защекотал.

– Так это не по правилам.

– Мы поспорили. Нужно было победить, плевать как: хоть по правилам, хоть без. Проигравший неделю шестерит у победителя. А выигравший неделю жрет хлебалово сумоистов сколько влезет.

Каору пропадал в залах сумо, по ночам развлекался с Ханадой, и, наверное, поэтому речь его стала как у шпаны. Если не занять его чем-нибудь, он так и будет проводить дни в драках и спорах, играя в азартные игры и заключая пари. Пытаясь утихомирить свою злость, Каору увлекся тем, что ему было совершенно несвойственно. Андзю подумала: Каору подходит только одно – любить. И чем сложнее эта любовь, тем лучше.

– Может, погуляем, как раньше?

Каору догадался: Андзю предлагает погулять не просто так, и поплелся за ней, еле волоча свое ослабевшее тело.

Андзю направилась было в парк, где Каору часто играл сам с собой, но он остановил ее.

– Ты уже вырос из этого парка? – спросила Андзю, а Каору, со слабой улыбкой, сказал:

– Я недавно увидел тут мальчишку, который разговаривает со стеной, и как-то не по себе стало.

«Стена плача» в парке когда-то показала Каору полезные стороны одиночества, а теперь воспитывала его последователей.

Они обогнули парк, прошли мимо дома Фудзико и вышли к вокзалу. Андзю предложила:

– Давай съездим к реке.

– Ну давай.

И они сели на электричку.

Похоже, Каору с недавних пор перестал ездить к реке, чтобы разобраться в своих чувствах, перестал скучать по дому Нода.

– Ты что-то хотела мне сказать? – Каору решил поторопить Андзю, которая никак не могла начать разговор.

– Фудзико вернулась.

На зеленоватом, наверное от похмелья, лице Каору проступил румянец. Неужели и раньше упоминание ее имени имело такой живительный эффект?

– Когда она приехала? – Даже хриплый голос в одно мгновение приобрел певучее металлическое звучание.

– Четыре дня назад. Позавчера я встречалась с ней.

– У нее все в порядке?

– Да. Она просила передать тебе, что будет рада, если ты не забыл обещания, которое вы дали друг другу.

– Да? Она так сказала? Разве я мог забыть? Она хотела со мной встретиться? – Каору так светился от радости, что Андзю почувствовала себя преданной. Даже в детстве он очень редко проявлял свои чувства, но радость от новой встречи с Фудзико Каору и не пытался скрывать. Это так изумило Андзю, что она совсем забыла о своей ревности.

– А что вы с Фудзико пообещали друг другу в Нью-Йорке?

– Я не могу тебе сказать. Это секрет.

– Фудзико говорила то же самое. Каору! – окликнула его Андзю и пристально посмотрела ему в лицо.

Каору показалось, что ее взгляд, будто лиана, обвивает его, и он спросил:

– Почему у тебя такие грустные глаза?

Ресницы у Андзю задрожали, она отвела взгляд и посмотрела вдаль, на водонапорную башню. Теперь наступил черед Каору заглядывать ей в лицо. В ее глазах стояли слезы, нижние ресницы намокли.

– Что случилось? Я чем-то тебя обидел?

– Нет, мне просто взгрустнулось.

– Не надо грустить, если на то нет причин.

А причины были. Радость Каору печалила Андзю. Она сама себе была противна: как можно грустить, когда брату хорошо! Андзю пыталась объяснить, что с ней происходит, но нахлынувшие на нее чувства не признавали логических объяснений.

– Ты мой младший брат, но ты мне не родной. Поэтому и тяжело.

– Можно подумать, что раньше ты об этом не знала.

– Помнишь, перед твоей поездкой в Америку мы приходили сюда, на реку? С тех пор во мне что-то изменилось. Все из-за тебя. И дело не только во мне. Изменилась вся семья Токива.

– А что я такого сделал?

– От одного твоего присутствия все теряют рассудок – Андзю путалась в словах, она и корила его, и превозносила; ее смятение пугало Каору.

– Из-за меня? Я всех свожу с ума? То есть лучше, чтобы меня не было?

– Нет. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Без тебя мне плохо.

– Андзю, я не понимаю. Что мне делать? – На самом деле Каору наверняка догадывался, что хочет сказать Андзю. Знал он и почему Андзю не может говорить об этом прямо.

– Ты можешь делать все, что угодно. Я не стану тебя упрекать. Ты должен быть свободен. Никто не имеет права ограничивать тебя, ты не обязан подчиняться ничьим приказам.

– Ты хочешь сказать: освободись от дома Токива?

– Не только. Я хочу, чтобы ты был свободен и от всех соблазнов, и от всех любовниц.

«И от Фудзико… – хотела сказать Андзю, – свободен настолько, что мог бы полюбить как женщину свою старшую сестру». Вероятно, Каору разгадал мысли Андзю, или, может внутреннее чутье подсказало ему перевести разговор в другое русло.

– Хочешь, чтобы я стал инопланетянином? Да я всегда был как инопланетянин.

До его отъезда в Америку они приезжали к этой реке вдвоем, и Андзю влюбилась в Каору, что приводило ее в крайнее смятение. Но она изо всех сил пыталась оставаться ему старшей сестрой, не давая воли своей ревности к Фудзико. То чувство неловкости, которое возникло между ними, стало предвестником ее любви к младшему брату. Тогда победила нерешительность. Теперь бабушки уже нет в живых. Ни отец, ни мать не станут пускаться в рассуждения о любовной добродетели и морали. Узы дома Токива распались. Нерешительность ушла, осталась ненависть.

– Каору, я больше не считаю тебя своим младшим братом. Поэтому и ты меня… – Андзю решила продолжить признание, которое она не завершила в прошлый раз у реки. Но Каору тут же потянул Андзю за руки и сказал умоляюще:

– Прошу тебя. Оставайся мне старшей сестрой.

Он пытался предотвратить признание Андзю. А она с надеждой смотрела на него, ожидая объятий и поцелуев. Каору, должно быть, понимал, чего она от него хочет, но не пытался разбить невидимую стену, существовавшую между ними.

– Ты не поцелуешь меня? Как тогда, в аэропорту, в тот день, когда уезжал в Америку?

Андзю обхватила шею Каору и смотрела на него полным томления взглядом, не давая ему отвернуться.

– Дети смотрят. – Каору попытался отодвинуться от Андзю.

– Знаю. Ты не можешь жить без Фудзико. Но я тоже не могу жить без тебя. Не называй меня больше сестрой. Я не понимаю, кто я. Чем больше я думаю о том, что мне нельзя тебя любить, тем тяжелее мне становится. Я знаю, мои признания все испортят. Но я подумала: мне станет легче, если я откроюсь тебе.

Признание – вроде мгновенной лотереи: выигрыш выдается сразу. Андзю вздохнула, отвернулась от Каору и закрыла лицо руками. Наверняка сейчас ни у кого в мире нет такого потерянного выражения лица, как у нее, подумала она.

– Что я за дура. Ненавижу себя!

Замешательство Каору вмиг охладило ее возбуждение. Теперь Андзю, наверное, придется раскаиваться бесчисленное количество раз. Новых отношений не начать, пока чего-нибудь не разрушишь. Это действительно так, но бывает, старые отношения разрушаются, а ничего нового и не возникает.

– Могу догадаться, каково тебе сейчас, сестра, – сказал Каору в спину Андзю. Сказал грубо, явно намекая, что утешать он ее не собирается. – Я вернусь к тому, к чему должен вернуться. И когда это произойдет, мне хотелось бы, чтобы ты была рядом. В прошлом году на этом месте ты мне пообещала: если, превратившись опять в Каору Ноду, я останусь твоим младшим братом, тебе этого будет достаточно. И я тоже не хочу тебя терять. Не хочу, чтобы ты была несчастной в любви.