— Гм… Тебе, наверное, легче сказать, где ты не был?

— Ну, в Эквадоре, например, не был… Да трудно перечислить! Ведь в мире двести семьдесят стран.

— А я слышал, что вроде двести сорок…

— Это как считать. Какие признавать, какие нет, — тут дело вкуса и личных симпатий. Некоторых стран, где я был, уже нет, например Восточного Пакистана. И потом, считать ли самопровозглашенные и никем не признанные? Пять лет назад официально считалось, что стран — 265. И за это время пяток должен был прибавиться, в русле общей логики событий… Но если честно, из того, что помню, кроме Эквадора, еще в Гондурасе не был и в Албании, ну и еще в паре стран Африки: в Египте, Алжире, Марокко. Но во всех больших странах уж точно был. Какая б страна не пришла моему собеседнику в голову, всегда оказывается, что я в ней обязательно был.

Это он рассказывает как заведенный, конечно, все задают одни и те же вопросы профессиональному путешественнику…

Мы познакомились с Дэниелом в ресторане, он там завтракал с женой и друзьями. Слово за слово, ну и позвали меня в гости. Вот поят ледяным чаем. Кстати сказать, в Америке надо специально оговаривать, чтоб чай был горячий, а то подадут со льдом, такой народ. Холодный чай в здоровенных стаканах похож на кока-колу, только вкусней.

Дом — дом замечательный, да хоть размером. Этажа там два, и на каждом, кроме разных комнаток, которые нет смысла считать (сейчас поймете почему), по здоровенному такому спортзалу — и по площади, и по высоте потолков. Один спортзал — гостиная, а другой — как бы мастерская, студия.

— И вы тут вдвоем живете?…

— Да как-то так получилось. Ездили смотрели дома, и этот был самый дешевый: сорок семь тысяч.

— Сколько-сколько?..

По следам масонов

Оказалось, дом был нежилой, тут был офис местных масонов. (Их вообще там полно, в каждой деревеньке имеется ложа, о чем сообщает табличка, прибитая к столбу на въезде; а вы думали, патриоты вас зря пугают, думали, врут…) Ну и вот масоны съехали куда-то, видимо, надо где-то масонский заговор устраивать, дом продали чуть ли не задаром одной местной, ее зовут Ребекка (масоны, уж конечно, не Фекле продавали). Она не знала, что с ним делать, выставила на продажу. А по масонскому условию, при перепродаже владение дробить нельзя, а то б, конечно, устроили там Воронью слободку имени Бертольда Шварца. А для семьи куда такой манеж? И топить дорого, и ремонтировать.

Сейчас, когда Гротты тут обжились, соседи завидуют и кусают локти: "Мы б сами могли купить, но вот лимитчики понаехали и заняли лучшие места". Что сказать, люди везде одинаковые, и жилищный вопрос пока что нигде их не улучшал.

Дом, правда, стоит при дороге, ну да у всех там так. Зато есть участок, и по нему протекает замечательный дикий ручей Воланпопек Крик (индейское название).

На этом ручье, от дома сто метров, Гротты устраивают пикники. Или просто сидят там и читают в свое удовольствие книжки… Тихий маленький ручеек иногда весной делается страшным. Здешние старожилы помнят (в отличие от наших старожилов, которые ни черта вообще не способны вспомнить) весну 1955 года, когда ручей вышел из берегов и натворил дел. К примеру, он размыл старинное кладбище на теперешнем участке Гроттов, и по улицам плыли гробы… Так одна дама, она, кстати, приходится Салли родной тетей, по коротким волнам (она радиолюбительница) связалась с кораблем, на котором служил ее сын, а тот, болтаясь в далеком океане, связался с берегом и с него отправил в далекую Пенсильванию спасательные вертолеты. Через двадцать лет этот же самый морячок опять отличился — познакомил свою кузину Салли с модным репортером Дэниелом. Он им организовал blind date (так называлось кино, где Ким Бэсингер грязно напивалась и устраивала подлянки Алеку Болдуину), то бишь свел, организовал встречу людей, не знакомых друг с другом. А дальше они уж сами:

— Через три недели после знакомства он мне сказал: "Мы поженимся". — "О, да?" — ответила я. То есть он у меня не просил согласия, и мне пришлось отвечать вежливым междометием.

Мезальянсы

Я рассматриваю их вместе и порознь: странные люди, экзотическая семья. Он — тихий медлительный джентльмен академической внешности, пятидесяти четырех лет, рисунком лица схожий с Денисом Хоппером. Он как будто робкий и застенчивый, невозможно поверить, что в молодости был неистовым репортером и не вылезал с войн. Дэниел словно только что оторвался на минутку от вечного чтения книжек (до них он точно охотник, правда, по-американски простодушно считает это не доблестью, но пороком). И на покорителя дамских сердец он как будто не тянет; откуда ж взялась при нем эта яркая дама Салли, которая блистала на подиумах, — брюнетка с большими откровенными глазами, вся такая живая и сценическая? Она точно его моложе, ну лет на десять. Им нелегко дружить с кем-то семьями. Тут ведь, в глуши, все женятся на тихих одноклассницах, с которыми еще в школе тискались на заднем сиденье старенького "кадиллака"; жены после объедаются пиццей и топают в кроссовках-говнодавах, никаких там особых женских мод или нью-йоркских фокусов типа похудений или "качалок". А тут молоденькая жена из артисток, и все комплексуют… Как-то к ним пришли при мне гости, семья. Муж ну чуть, может, постарше Дэниела, солиден и благообразен. А жена его — бабушка уже, с рассыпающейся походкой, дряблыми пятнистыми руками и кожей на шее, какая бывает у поживших куриц. Она вполне годилась Салли в мамаши. Бабушкин муж, это было видно по убитому лицу, отчаянно страдал от жестокого и неотвратимого сравнения, от несправедливости и безысходности, которая усиливалась строгостью глухих провинциальных нравов. Бабушке тоже было несладко, и она через десять минут уехала, сказавшись больной — ей-де надо лечь. Да… Жизнь — это такая жестокая мясорубка, которая колотит вас по затылку, причем с каждым годом все сильнее. Так вот, Салли проводила бабушку, всю зеленую, к машине и легко взбежала к нам на второй этаж, чтоб смотреть на мужа веселыми бесстрашными глазами и то и дело говорить ему что-нибудь ласковое.

Авантюрист на войне

Он между тем рассказывает мне, как оно все было.

У него за жизнь скопилась только одна профессия — журналист. Вот в этом качестве он и катался по глобусу. Нет, все-таки не катался, он же только потом стал простым журналистом, а поначалу-то был, надо вам сказать, военным корреспондентом.

К примеру, в 1965 году в Нигерии — мы уже вскользь упоминали ту первую поездку — шла гражданская война. И вот он, будучи двадцатилетним романтическим юношей, туда и поехал, free lance. В шестьдесят шестом она там кончилась, и он переехал на другую войну — в Гану, далее на третью — в Анголу.

— Ты делал это за деньги?

— Деньги? О нет… Там я не заработал денег.

— Ты тогда был богатым?

— Никогда я не был богатым… И родители не были состоятельными. Я зарабатывал достаточно, чтобы выжить. И чтобы купить камеру и диктофон.

— То есть тебе просто это нравилось?

— Нравилось? Нет. Война, армия — это мне не нравится. Я такой человек, что не могу взять в руки оружие, а уж убить кого-то… Я… — он не знает, как точней объяснить, но уж и так понятно, что он за человек. — Это не то слово. Но если спросить иначе: получил ли я ценный опыт? — то да, конечно получил.

Я был молод… Это был новый опыт. Я был молодым человеком, который хотел узнать о себе, не трус ли он, и себе доказать, что он смелый. И получить опыт в реальной политике. Узнать, что правда, что ложь… Это был опыт худших проявлений человечества. Но и парадокс: там же — романтическое фронтовое братство. Делиться последним. Жертвовать собой. Готовность положить свою жизнь за других… Жестокость, конечно… Мне кажется, я до сих пор еще обращаюсь к тому опыту и обдумываю его…

После я был в Индии — во время бангладешского кризиса. Я занимался контрабандой — возил еду через границу. Мы рисковали жизнью! У нас было несколько столкновений с пакистанской армией… Пятьдесят тыщ пакистанских солдат не пропускали еду в голодающие районы — в Восточный Пакистан; так им выгодно было для политики.