Он вытряхнул из трубки золу.

Мы поблагодарили его, спустились по узкой лестнице и опять оказались на жаркой улице. Полдюжины молодых людей раскачивали машину из стороны в сторону, а Зоула сидела внутри, вцепившись в переднее сиденье. Один из юнцов, в желтой вязаной фуфайке и надетой задом наперед бейсболке, вожделенно посмотрел на Дебби и сказал:

– Хочешь забраться на мой большой бамбук, белая девушка?

Она одарила его фирменным теббитовским взглядом.

Долтон напустил на себя местную развязную манеру и приблизился к парню. Он встали лицом к лицу.

«Это лишнее, – подумал я. – У них могут оказаться ножи». И тут Долтон заговорил «по-ямайски». Мягко так, примирительно. Я разобрал «брат», «жены» и «что ты сказал».

Его слова совершили чудо. Юнец почтительно отступил, и вот мы уже в машине и несемся прочь. Дебби опять за рулем. Я повернулся к Долтону и обалдело на него посмотрел. Тот ухмыльнулся.

– С меня хватит, – сказала Зоула.

Она была напряжена и сидела с плотно сжатыми губами. Я не знал, что она имела в виду – машину, город или весь остров.

– Они просто валяли дурака, – сказал Долтон.

Дебби тем временем вела машину вполне целенаправленно.

– Куда мы едем? – поинтересовался я.

– В Блу-Маунтинс. Я сняла для нас номер в тамошней гостинице, «Мунлайт-Шале». Тут есть такое место – называется «Край света». Эта гостиница как раз за ним.

– Почему именно туда?

– В журнале «Хеллоу» писали, что там прятался от публики Мик Джаггер.

– К такому совету стоит прислушаться?

– Найди «Край света» на карте, если сможешь, Гарри. Раз Мик Джаггер смог там спрятаться, то мы тем более. Это – нигде.

– Так вы родом с Ямайки, Долтон? – спросил я.

– Вообще-то я из Бирмингема.

Переход от городской суеты к горному одиночеству удивлял своей резкостью. Только что была шумная площадь, очереди на автобусной остановке, и вдруг – однополосная колдобистая дорога, круто берущая вверх, к Блу-Маунтинс. Не прошло и десяти минут, как мы оказались на территории бедноты. Казалось, что отсюда до любого места не меньше миллиона миль. Мимо тянулись лачуги. За нами угрюмо наблюдали потомки беглых рабов.

Подъем стал еще круче. Поначалу вдоль дороги тянулись парапеты, но и они сошли на нет. Дебби с ходу брала «тещины языки», перед которыми не было никаких указаний, что нас ждет по ту сторону. Тут и там были разбросаны валуны – результат проливных дождей и оползней. Я сидел спереди. Ладони у меня вспотели, а челюсти свело от напряжения. Она вела машину так, что до края тысячефутовой пропасти бывало не больше нескольких дюймов. Сзади стояла мертвая тишина. Уже почти на вершине мы въехали в облако, и Дебби включила фары. По крайней мере, теперь я ничего не видел за пределами дороги. Наконец из тумана, словно в фильме про Дракулу, выплыли ворота с надписью: «Мунлайт-Шале». Это место было столь же удаленным, сколь и безопасным – как любая другая точка этого острова.

– Откуда они узнали, что мы на Ямайке? – спросил я.

Мы сидели вокруг джакузи с бурлящей теплой водой. Вдоль края выстроились высокие стаканы с розовым пуншем. На такой высоте воздух был прохладным. Кингстон раскинулся собственной картой, миллионом мерцающих огней внизу. За ним темнело Карибское море. Сквозь облако пробивалась луна. Вокруг едва угадывались силуэты гор, а между ними вкрадчиво пробиралось своими пальцами облако. Джакузи была подсвечена. Такой опрокинутый свет придавал лицам загадочность, даже неестественность. В нескольких ярдах от нас резвилась в бассейне пожилая американская чета.

– Слежки за мной не было – если ты об этом.

Дебби из всех синих бикини выбрала самое крошечное.

– Пикарди-Хаус с дороги не видно, так что об отбытии и прибытии никому ничего неизвестно.

– У нас с Гарри то же самое, – ответила ей Зоула. – Мы приняли меры.

Я согласно кивнул.

– А о моем существовании они вообще не знают, – сказал Долтон. – Во всяком случае, я на это надеюсь.

– Ты кому-нибудь говорила, что собираешься на Ямайку, Дебби?

Она свирепо на меня посмотрела.

– Разумеется, нет! Что я, идиотка?

И добавила:

– Только дяде Роберту. Разругались мы вдрызг.

Он считает тебя мошенником, захотевшим получить мои денежки.

Вот оно что! Дядя Роберт…

Дебби охнула.

– Что ты можешь рассказать нам о своем дяде Роберте? – спросила ее Зоула.

Дебби махнула рукой:

– Я понимаю, к чему вы клоните, но все это глупости. С какой стати дядя Роберт стал бы трепаться? Откуда ему вообще знать этих людей?

– Все равно расскажи, – продолжала осторожно давить Зоула. – О своем дяде. Например, как у них складывались отношения с твоим отцом?

Дебби сделала несчастное лицо. Ее голос звучал теперь как-то подавленно.

– Каждый приезд дяди Роберта заканчивался ссорой. Я не должна была это слышать, но я слышала и знаю, о чем они ругались.

– Вам долить?

Из темноты возник служащий с чем-то вроде длинной рыболовной сети в руках. Мы отрицательно покачали головами, и он исчез в темноте, словно корабль ночью.

– Речь шла о деньгах, – продолжила Дебби. – Дядя Роберт держал лошадей. Он все время выставлял их на скачках, все время ставил на них деньги, все время проигрывал и все время попадал в переделки.

Я предполагаю, что папа то и дело выплачивал за него залог. Из моих денег. Или, – добавила она, – из денег, которые должны были стать моими.

– Значит, твой дядя – идиот. Вот и все, – сказала Зоула.

Я не знал, как перейти к следующему пункту. К вопросу о наследстве.

– Полагаю, Пикарди-Хаус завещан вам? – спокойно спросил Долтон.

– Скорее всего. А что?

Я почувствовал себя эдаким чурбаном.

– Дебби, а если ты попадешь под автобус, кому перейдет собственность?

– Какая чушь!

Я ждал. Наконец Дебби произнесла:

– Разумеется, дяде Роберту. У папы не было других братьев или сестер.

И она заплакала.

– Мы устали, у нас сбиты биоритмы и все такое, – сказал Долтон. – Я иду спать. А ты, Дебби?

Дебби, обливаясь слезами, кивнула. Когда они ушли, Зоула на меня накинулась:

– Ты что, не понимаешь? Дядя Роберт, возможно, ее единственная родня! А ты тут рассуждаешь о том, что он может захватить икону или вообще угробить собственную племянницу!

– Тогда почему он ведет себя так враждебно? Я что, единственный из присутствующих, кто не утратил чувства реальности?

– Чувство? Она – ребенок, оставшийся без отца! А ты, Гарри Блейк, самый бесчувственный идиот из всех встреченных мною идиотов!

«Георг Третий, милостью Божией Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии король и защитник веры.

Верным и любезным моему сердцу Патрику Смиту и Уильяму Фарреллу, эсквайрам, да будет известно, что мы учреждаем, одобряем и назначаем – и настоящим объявляется, что мы учреждаем, одобряем и назначаем, – каждого или любого из них исполнить обязательство, данное Томасу Хиггинсу и Уильяму Миддлтону, джентльменам, в том, что они, справедливо и не кривя сердцем, со всей рассудительностью и по совести, учтя и оценив все личное движимое имущество, права и кредиты Эдварда Сент-Клера, проживавшего в Трилони, землевладельца, врачевателя и хирурга, ныне усопшего…»

Следуют подписи, и потом:

«… от имени его светлости Уильяма, герцога Глостерского, главнокомандующего и правителя вышеупомянутого острова и главы Йаго-де-ла-Вега.

Писано в 1815 году anno Domini [15], ноября 11-го, на 56-й год нашего правления.

Джордж Клейтон, письмоводитель».

– Эй! – горячо зашептала Дебби мне в ухо. – Сент-Клер!

В помещении государственного архива работал кондиционер. Мы сидели за массивным круглым столом, сделанным из тикового дерева. Рядом стояла тележка с переплетенными томами, каждый дюйма три в толщину и восемнадцать в высоту. Раскрытые перед нами листы издавали отчетливый пряный запах. Они потемнели от времени, а чернила выцвели. Некоторые записи стали совсем нечитаемыми.