Сначала я подумал, что вокруг темно, хоть глаз коли. Однако это лишь люк оказался задраен. Мне удалось его открыть, хотя с другой стороны давил ветер. После темноты в трюме серый дневной свет ослепил меня. Брызги ожгли лицо, словно осколки. Чтобы не свалиться, пришлось ухватиться за поручень, а мои ноги болтались над водой. Корабль перевалился на левый борт, и люк с грохотом закрылся.

Над волнами неслись низкие темные облака, а сами волны смахивали на небольшие горы: „Тигр“ был куда ниже их.

Матросы все как один занимались парусами, от кливера до бизани, а мистер Солтер, держась за ванты, выкрикивал ругательства и приказы. Из-за этой какофонии ни я, ни, уверен, матросы не понимали ни слова.

Глаза у Солтера почернели от усталости.

Волна перед кораблем размером не уступала холму у нас в Туидсмьюре. Я тупо смотрел и ждал, что сейчас нас разнесет на куски. Но „Тигр“, словно чайка, оседлал волну и взмыл по ее крутому склону.

Оказавшись на вершине волны-чудовища, я увидел, что кругом полно таких же волн, увенчанных шапками пены. Они тянулись до самого горизонта. Их закрывала пелена горизонтально летящих брызг и дождя. Вдали виднелась одинокая мачта. „Тигр“ ринулся вниз, и спуск его был не менее крутым, чем недавний подъем.

На бушприте, вцепившись руками и ногами, держались четверо, тянувшие за канаты. „Тигр“ разогнался, люди ушли под воду, а когда бушприт появился вновь, матросов на нем осталось лишь трое. Через несколько секунд на поверхности воды показалась голова, неистово замахала рука, но корабль начал взбираться на очередную волну, и человека унесло назад. Я узнал мистера Тренора, ирландца. Нас разделяло всего несколько ярдов. Он кричал, захлебывался, я видел ужас в его глазах, однако голос уносило бурей. Помочь ему было нечем. Он исчез за ближайшим гребнем.

Порыв ветра повернул корабль, почти уложив его на борт.

– Лезь наверх, слышишь?! – заревел Солтер, указывая на матросов, держащихся на ноках реев фок-мачты. – Шевелись, шотландский ублюдок! Полезай к ним, помоги разобраться с парусом!

Его голос сорвался, он был почти в истерике. Я понятия не имел, о чем он говорил, но, глядя, как Солтер, согнувшись пополам, с топором в руке, идет ко мне, видя его лицо, я понял: чем не подчиниться, лучше сразу броситься в воду. Он всучил мне топор, я дождался, пока палуба очередной раз качнется, побежал к мачте и вцепился в нее. Вода оказалась от меня всего в нескольких дюймах. Еще одна пробежка по скользкой палубе, наперегонки с волной, и вот я уже карабкаюсь по треплющейся на ветру веревочной лестнице. Ругань Солтера за воем ветра была едва слышна.

Лысая голова Турка блестела, на шее пульсировали вены. Он выхватил из моей руки топор и принялся рубить канат, зацепивший край паруса. Мне приходилось изо всех сил цепляться за рангоутное дерево, а Турок каким-то чудом умудрялся одной рукой держаться, а другой рубить. Мачта при этом раскачивалась страшно! Ветер здесь дул сильнее, бьющая в лицо вода даже на такой высоте была соленой – что брызги, что дождь. Теперь я видел величественное море и разбросанные по нему мачты других кораблей. Мистер Солтер что-то вопил. Мы летели вниз. Я сидел на рее фок-мачты и смотрел на приближающуюся исполинскую волну. Она прокатилась по палубе, мистер Солтер оказался по пояс в воде, не удержался, и волна увлекла его за собой. Его протащило по палубе и ударило головой о фальшборт. Он остался недвижим и, казалось, не мог подняться. Подоспела вторая волна. Палуба накренилась ей навстречу. Мистер Солтер делал отчаянные попытки встать, но его вот-вот должно было накрыть.

Я заторопился вниз, наперегонки с приближающейся стеной воды. Волна добралась до Солтера первой, и на какое-то мгновение он исчез в бурном водовороте. Когда вода отступила, он висел, уцепившись за фальшборт, а его тело раскачивалось над океанской бездной.

На лбу у Солтера вздулась большая фиолетовая шишка. Я попытался втащить его обратно, но вместе с намокшей одеждой в нем было, наверное, два моих веса. Как он смог удержаться – этого мне понять не дано. Тут подоспел туземец Мантео, и мы втащили тяжеленное тело Солтера на палубу. Из его рта лилась вода, глаза закатились. С Божьей помощью и ценой многих усилий мы оказались у люка, открыли его, спустили бездыханное тело по лестнице и уложили в мой гамак.

Я отправился в обратный путь, к каютам джентльменов, по дороге переступая через солдат с посеревшими лицами. Мне был нужен лекарь, мистер Оксендейл.

Я нашел его храпящим в койке, закутанным в простыни. Голова лекаря в такт движениям корабля билась о переборку. По полу катались две пустых бутыли из-под вина. Его сосед, Энтони Рауз, стоял, вцепившись в потолочную балку. Он смотрел на меня глазами загнанного животного и не говорил ни слова. Я презирал их, сам того не желая. Я повернулся и ушел.

Не знаю, сколько времени мы провели в темноте, держась за балки. Время от времени казалось, что мистер Солтер не дышит, и я гадал, не умер ли он. Тогда дикарь подносил палец к носу моряка и бурчал что-то успокаивающее. Я почувствовал тошноту, зубы у меня застучали. Сначала я решил, что виновата качка, но дальше стало еще хуже: меня начало бросать то в жар, то в холод – по очереди.

Где-то за час до рассвета сверху полетели брызги. Непорядок в моем животе перерос в сильную боль. Сначала я подумал, что люк открыло ветром, но тут по лестнице, держась обеими руками, спустился капитан. Хватаясь за верхние балки, он дошел до нас и молча посмотрел на мистера Солтера. Я не знал, позволено ли мне говорить, и все-таки сказал:

– Он жив, сэр.

Сэр Ричард держался за край гамака. Его синие пронзительные глаза молча меня рассматривали.

– Паренек, у тебя жар. Раз ты счел возможным уступить мистеру Солтеру свой гамак, найди его койку и устройся там.

Дикарь, похоже, все понял. Он кивнул и помахал мне, чтобы я уходил. Я вскарабкался наверх и опять пробрался мимо спящего лекаря и перепуганного мистера Рауза к каюте мистера Солтера и Саймона Фладда, архитектора.

Саймон Фладд лежал на полу. Его лицо было пурпурным, вывалившийся язык – почти черным. Глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Они тоже были черными. Потом я понял, что это так расширились его зрачки. Руки и ноги вытянулись, как у скандалящего ребенка, их сотрясала крупная дрожь. Дышал Фладд с большим трудом. Его глотка исторгала звуки, похожие на кашель.

Я понял, что Сатана еще не закончил с нами. „Тигр“ вот-вот должен был перевернуться. Он стонал и сотрясался от ударов, мистер Фладд хрипел и кашлял, а меня била дрожь. По-моему лицу катился пот, к горлу подступала блевотина. Я решил, что стал очередной жертвой. Мне пришло в голову, что все это теперь неважно – отравитель и его жертвы, капитан и остальные джентльмены, матросы и солдаты… Корабль сейчас пойдет ко дну и унесет с собой все наши тайны и умыслы. Бездна не пощадит никого и ничего».

«Потом мне рассказали, что жар не отпускал меня три дня. Я смутно припоминал сухость во рту, горящий пищевод, тряпку, промокавшую лоб и лицо, а когда я открывал глаза – как Мантео подносит чашку к моим губам и льющееся в глотку теплое козье молоко…

Утром четвертого дня я проснулся в собственном гамаке, слабый как девочка, но уверенный, что хворь – яд ли, жар ли – покинула мое тело. Матросы, оставив нарды, помогли мне выбраться из гамака и довели до лестницы. Я медленно поднялся на палубу. Паруса наполнились свежим ветром, посветлевшие облака хоть и закрывали небо, но держались высоко. Воздух был теплым, а море – спокойным. Мистер Чандлер, уроженец Девона, приветственно помахал мне рукой.

– Тут нескольких повесили. Двоих. Да уж, пока ты болел, мы времени даром не теряли…

– Повесили?

– Двоих солдат. Они вздумали устроить мятеж – заявили, что корабль проклят и живым до Нового Света никто не доберется. Что ж, они и не добрались.

Я спустился в каюту мистера Хэрриота, который вместе с Фернандесом изучал карту.