— Ну, — вперил в него ожидающий взгляд Гвин, — и что дальше?

— А дальше, спустя пару дней, он смылся оттуда и скрылся в лесах Нью-Форест. Его, конечно, горожане прошляпили, те, что церковь охраняли. Да и неудивительно, все-таки у каждого есть дела поважнее, чем день и ночь торчать под церковью и следить, не высунет ли нос какой-то воришка. Короче, он пустился в бега и исчез в лесу. А я недополучил свой честно заработанный пенни, потому как на отходящий во Францию корабль он не явился. Одному только Богу известно, где он сейчас.

Гвин хмыкнул в кружку с пивом:

— Не только Богу — я могу сказать. Отсиживается в маленькой деревушке возле Дартмура.

На какое-то время он умолк, размышляя. Неужели Небба замешан в убийстве де Бонвилля? Тот погиб от удара ножом, а Небба, как выяснилось, с ножом управляется с тем же мастерством, что раньше — с луком; с другой стороны, Груффидда, совершенно прав в том, что убийства с применением ножа столь же часты, как крестные знамения Томаса де Пейна. И тем не менее странно, что беспалый лучник объявляется вот уже во втором месте, связанном с погибшим Хьюбертом. Гвин мысленно пожал плечами и, чтобы перевести мысли в другое русло, отхлебнул эля.

— Коронеру будет интересно услышать об этом, вот только не думаю, что то, что ты рассказал, поможет нам разгадать загадку, над которой мы сейчас ломаем головы.

Больше ничего интересного Гвину от Груффидда добиться не удалось, и он, купив валлийцу напоследок кварту пива и поболтав немного о перипетиях Крестовых походов, решил, что настало время отправляться домой. По крайней мере, он выяснил, что де Бонвилль был не сам, а в сопровождении сквайра, узнал имя последнего да еще то, что сквайр исчез примерно за две недели до смерти де Бонвилля. К тому же, в который раз всплыло имя Неббы.

Он вышел из таверны и направился к ночлежке, чтобы забрать коня и пуститься в долгий обратный путь до Эксетера.

По прошествии почти двух суток, незадолго до заката, корнуоллец вернулся в Эксетер и отправился в замок, в кабинет коронера Джона над привратницкой, чтобы доложить ему о своих находках. Он утомленно поднимался по узкой лестнице под голоса церковного хора, доносившиеся до него из маленькой

часовни Святой Марии, расположенной сразу за главными воротами.

Коронер был не один — в кабинете находился Ральф Морин — и Гвин прислушался к тому, что говорил последний.

— Я опасаюсь за его жизнь— боюсь, он настолько плох, что не дотянет до повешения, — рассказывал констебль. — Вся рука, от плеча до кончиков пальцев, загноилась. По-моему, запеленать ее сеном было ошибкой, ему только хуже стало — мне кажется, в заплесневелой траве содержатся какие-то яды, которые и вызывают загноение.

— Его до сих пор держат в сырой камере? — спросил Джон.

— А где же еще — при этом бестолковый Стиганд не имеет ни малейшего представления о том, как надо лечить больного человека. Фитцхай бредит от лихорадки из-за воспалившейся руки. Если не произойдет чуда, он через день-другой отдаст Богу душу. Ну, а де Ревелль и регент, разумеется, истолковывают его состояние как божественный знак, подтверждающий его вину, — хотя, на мой взгляд, шериф предпочел бы повесить его, а не потерять в результате болезни. Констебль повернулся, чтобы уйти, и Джон крикнул ему вслед, что попытается перевести больного заключенного из тюрьмы под опеку монахинь, которые, по крайней мере, знают, что такое гигиена.

— Ну, Гвин, рассказывай, какие новости привез для меня. Устраивайся поудобнее и выкладывай, а наш маленький писарь пусть пока попрактикуется в латыни.

Томас сидел за столом, заканчивая описание подробностей состоявшихся утром казней. Необычным в них было то, что один из казненных преступников являлся весьма состоятельным торговцем зерном, которому принадлежали и земли за пределами города, в Сазернхее, и поместье в Тейнмауте. Его поймали на том, что он мухлевал с весом зерна и при покупке, и при продаже. Ходили слухи, что занимался он этим с ведома и под прикрытием нескольких влиятельных горожан, за что последние получали свою долю от нечестной прибыли. Власти, однако, смогли удержать их имена в тайне, а торговец в результате оказался козлом отпущения. Джон испытывал сильные подозрения по поводу Годфри Фитцосберна, живущего по соседству на Сент-Мартин-лейн, однако доказать что-либо было невозможно. Как бы там ни было, когда суд графства под негодующие крики членов гильдии признал торговца виновным и приговорил к повешению, многие знатные горожане наверняка вздохнули с облегчением оттого, что купцу навсегда закроют рот. Теперь коронер считал своей главной задачей проследить, чтобы деньги и имущество, конфискованные в пользу королевской казны, попали в казначейство, а не исчезли бесследно, разворованные кем попало. Поэтому он велел Томасу составить полный перечень всего имущества торговца, чем тот в данный момент и занимался, скрупулезно записывая все на пергамент.

Пока клерк возился с пером и чернилами, Джон выслушал отчет Гвина о счастливой встрече с валлийцем в Саутгемптоне.

— Теперь, по крайней мере, мы знаем, что он был со сквайром, и что де Бонвилль послал сквайра, чтобы тот предупредил семью о его прибытии, — завершил повествование помощник коронера. — И вот что интересно — то и дело, то тут, то там всплывает имя Неббы, хотя при чем он тут, просто ума не приложу.

Джон задумался над полученной информацией, и морщины на его сосредоточенном лице, уходящие вниз от уголков рта, стали глубже. После долгой паузы он произнес:

— Один вопрос влечет за собой новые проблемы. Во-первых, труп с раной в спине и перерезанным горлом — это труп Эльфгара или нет? И почему тогда в Питер-Тейви никто не справился о сквайре Хьюберта?

Устроившись на своем любимом месте на подоконнике, корнуоллец запустил пальцы в рыжие усы.

— Скажем, на последний вопрос ответить несложно. Насколько мне известно, о существовании Эльфгара они просто не знали. Когда Хьюберт отправлялся в Крестовый поход, он присоединился к компании воинов из той местности, что прилегает к Тейвистоку. Вся группа села на корабль, пересекавший пролив. Хьюберт мог познакомиться где угодно.

Джон согласился с таким объяснением.

Но это означает, что у нас нет возможности опознать тело, даже если бы оно и сохранилось в достаточно хорошем состоянии, чтобы разглядеть черты лица или хотя бы особенности фигуры. И как же, будь оно все проклято, мы теперь узнаем, он это или нет?

Зато нам известно, что он из Тотнеса, — рассудил Гвин. — Если поспрашивать там, что-нибудь наверняка выяснится. Сложность заключается в том, что он, в отличие от де Бонвилля, пострадал от разложения так, что его мать родная не признает.

— Кроме того, от его одежды и вещей тоже мало проку, если он провел в Леванте год или два… Но постой-ка! Мы совсем забыли о странном распятии.

Гвин соскочил с подоконника и направился к стоящему в углу грубому деревянному сундуку, в котором хранилась всякая всячина. Покопавшись, он извлек на свет украшение, снятое с шеи покойника, а заодно и пустые ножны от кинжала.

— Хотя, как знать, может, эту штуковину он тоже в Палестине раздобыл, — заметил он.

Джон взял у него маленький крест и принялся внимательно его изучать, вертя в крепких грубых пальцах.

— Нет, он сделан почти из чистого олова. А большая часть олова в мире добывается в Девоне и Корнуолле, так что, скорее всего, он захватил распятие с собой, как напоминание о доме. Может, кто-то и узнает его — во всяком случае, мне раньше ничего похожего видеть не приходилось.

Он щелкнул пальцами, привлекая внимание писаря:

— Завтра встаешь вместе с петухами, Томас. Тебе придется прокатиться на своем звере до Тотнеса, а затем подняться в Дартмур. Попытаешься выяснить что-нибудь об Эльфгаре.

Томас застонал в ответ, и Гвин, которого здорово рассмешило отчаяние писаря, выхватил перьевую ручку у него из пальцев и заткнул за ухо клерку.

— Радуйся, святоша! Тотнес знаменит своими красивыми девушками. Клянусь, ты у них будешь нарасхват — лучше, чем гоняться за будущими монахинями, правда?