Повинуясь его указанию, стражи поволокли волосатого разбойника из зала. Шериф же спустился с помоста и зашагал прочь, направляясь к своему кабинету в замке; за ним последовали молчаливый констебль и Генри Риффорд, всем видом показывающий, что не имеет желания оставаться в компании своего инакомыслящего коллеги или коронера. Когда голоса присяжных и зрителей, оживленно обсуждавших перепалку между офицерами, стихли, охранники вытащили в центр зала светловолосого парня, поставив его перед Джоном. Коронер описал полученные Эдредом ранения и призвал главу присяжных подтвердить, что они видели рану в груди. Он сообщил, что раненый, пребывая в страхе и ожидании близкой и неизбежной кончины, обвинил светловолосого юношу в том, что тот напал на него с ножом.

В данном случае не нужно было выносить приговор, однако Джон суровым тоном обратился к молодому человеку:

— Во-первых, кистень и нож я объявляю орудиями убийства и ранения. Посему я конфискую их, и они будут проданы, а вырученные деньги за них будут переданы семье Эдреда. Во-вторых, нет никаких сомнений в том, что вы напали на Эдреда из Доулиша с намерением ограбить его, и, хотя ваш план не удался, вы нанесли потерпевшему серьезные увечья. Может быть, он умрет, может, выживет. Если потерпевший не останется в живых в течение года и одного дня, вас снова приведут сюда. Вы предстанете предо мной и будете осуждены за убийство, точно так же, как несколько минут назад был осужден ваш сообщник. Если же потерпевший выживет, вас приведут сюда и будут судить за нанесение увечий, но вам, возможно, удастся избежать виселицы. — Коронер вытянул длинный палец в сторону парня. — Таким образом, я передаю Эдреда под вашу опеку и заботу вашей семьи, ибо считаю, что это даст вам наилучшую возможность помочь ему выжить и тем самым облегчить свою участь. Я определяю вам и вашей семье штраф в размере пяти марок в качестве залога вашего появления на следующем заседании генерального выездного суда. Если же Эдред умрет, то у меня нет сомнений в том, что шериф с огромным удовольствием снова посадит вас под замок в ружмонскую тюрьму.

Дрожа от облегчения, молодой человек, освобожденный из-под стражи, бросился в дальний конец зала к своим находившимся во взволнованном ожидании родственникам, которые были рады тому, что парень остался в живых, но потрясены огромной суммой, которую им придется заплатить в том случае, если он сбежит и предпочтет прятаться от закона в лесах.

Присяжные и зрители постепенно расходились, и Хью де Релага подошел к Джону.

— Не миновать нам неприятностей из-за этого нового закона, — сказал он. — Шериф привык к тому, что собственность преступников достается ему, привык прибирать к рукам часть из вырученных за продажу орудий преступления денег, привык брать свою долю из штрафов. Конечно, значительная часть все-таки добиралась до казны графства, но, готов держать пари, немало оседало и в его кошельке.

Они шагали по внутреннему двору замка к расположенной у ворот будке охранника. Джон согласился с ним:

— Потому-то он и хотел, чтобы на должность назначили кого-нибудь бессловесного и послушного, вроде Жиля де Мандевилля, управлять которым было бы очень просто.

Де Мандевилль был фаворитом и выдвиженцем де Ревелля, епископа и Генри Риффорда, и вся троица была чрезвычайно разочарована, когда связи Джона де Вулфа с главным юстициаром и самим королем помешали исполнению их замыслов.

У ворот Джон попрощался со своим другом, мысленно уже присоединившись к Гвину, который наверняка уничтожал в кабинете коронера хлеб с сыром, запивая нехитрую снедь пивом.

— Ведите себя поосмотрительнее, Джон. Не суйтесь в темные переулки по ночам, иначе рискуете наткнуться на затаившихся там недоброжелателей!

На полнощекой физиономии помощника мэра расплылась озорная улыбка. Повернувшись, он пошел по подвесному мосту в город.

Джон, чувствуя, как у него потеплело на душе, некоторое время провожал друга взглядом, а затем вернулся по ступенькам в свой мрачный кабинет.

Мул Томаса — резвое неноровистое животное — мерно трусил по дороге. Несмотря на то, что он причинял немалое неудобство измученной спине клерка, ему все же удавалось проделывать добрые четыре мили в час. Поддержанию этой весьма приличной скорости способствовало хорошее состояние дороги, поскольку путь Томаса лежал на восток, по главному тракту, который наиболее часто избирали путники, покидающие Эксетер.

Всего одного погожего дня хватило, чтобы подсушить все лужи, кроме самых глубоких. Голая земля не походила более на трясину, но и не была пыльной. Та часть дороги, что проходила по старому римскому тракту, который использовался вот уже более тысячи лет, по-прежнему была в некоторых местах вымощена булыжником.

Незадолго до наступления ранних сумерек бывший каноник достиг Хоунитона, где дорога раздваивалась и далее вела к двум древним римским поселениям — Йлчестеру и Дорчестеру. В привычном к путникам поселении имелись несколько постоялых дворов, предлагавших еду и ночлег странствовавшим между Эксетером, Корнуоллом, Саутгемптоном и такими крупными городами, как Винчестер и Лондон. Одним из них являлась таверна «Плуг», располагавшаяся прямо на тракте, неподалеку от центра деревни. Она представляла собою обширное одноэтажное строение с высокой соломенной кровлей и несколькими конюшнями и пристройками, неопрятно лепившимися по бокам и на заднем дворе. Передняя дверь была увенчана грубым деревянным плугом, крепившимся на железных скобах.

Писарь направил мула во двор таверны, где спешился, передав поводья десятилетнему мальчугану, исполнявшему обязанности конюха. Перекинув через плечо седельную сумку, он отправился внутрь, где за пенни договорился с хозяином о ночлеге и ужине.

К тому времени, как Томас покончил с обильной порцией жирной баранины, хлеба и сыра и пристроился у огня с кружкой сидра, его раздражение по поводу того, что его отослали из Эксетера, полностью улеглось. Как и его хозяин в «Буше» предыдущим вечером, он погрузился в блаженную мечтательность, порожденную плотным кушаньем и сидром. Он подумал, что если удача будет на его стороне и наутро хозяин таверны не возьмет с него плату за завтрак, то, благодаря щедрости сэра Джона, он станет на целых два пенса богаче. На какое-то время писарь предпочел позабыть о данном ему поручении, удобно расположившись на краю скамьи и наслаждаясь согревающим душу напитком и атмосферой спокойствия и уюта.

Где-то через час он неохотно поднялся от потрескивающего поленьями камина и направился к дальней стене комнаты. Там хозяин таверны вышибал пробку из непочатого бочонка с элем, пытаясь вставить на ее место деревянный кран, прежде чем некоторая часть содержимого выплеснется в подставленное снизу кожаное ведро. Полагая разумным не выдавать свою причастность к властям, клерк начал расспрашивать о покойном как о давнем приятеле.

Сие, однако, ни к чему не привело, поскольку дородный хозяин был более озабочен тем, чтобы не пролить эль, и, казалось, не мог припомнить своего прежнего постояльца.

— Это самая оживленная таверна на пути между Эксетером и Бридпортом. Я не помню и четверти народу, что здесь бывает, — убежденно ответил он.

— Даже человека с сарацинским мечом в изогнутых ножнах? У него еще была серая лошадь в яблоках с черным пятном на глазу.

Хозяин на мгновение задумался, придерживая бочонок на подставке. Затем он покачал головой.

— Нет, раньше тут много такого народу бывало, с мечами и лошадьми, но чтобы недавно — не припомню. Ты лучше конюхов расспроси, они чаще видят постояльцев и лошадей их тоже.

Томасу пришлось удовлетвориться таким ответом. Вздыхая и противясь сильному желанию разозлиться, он направился к двери и остановился на пороге. Тьма на дворе стояла кромешная, и, несмотря на отсутствие церковных колоколов, отбивавших время, он догадался, что оставалось всего несколько часов до полуночи. Когда глаза Томаса привыкли к темноте, он разглядел мерцающий свет за правым углом строения, видимо, от смоляных факелов, освещавших стойла. Он решил последовать совету хозяина таверны и направился в сторону конюшни.