Альфонс де Мартиньи чувствовал, что за наивностью Бруно что-то кроется, что молодой человек преследует какую-то скрытую цель.

– Я мог бы выступить посредником, – неожиданно заявил Бруно.

– Выхватить дело из-под носа у араба? – воскликнул банкир, пораженный до глубины души, хотя за годы работы повидал множество самых грязных трюков и запрещенных приемов.

– Скажем, просто опередить его. – Барон попытался смягчить удар.

Альфонс де Мартиньи решил дознаться, что за игру ведет с ним Барон.

– Извини за банальность, но дело есть дело. Допустим, я принял твое предложение, что же я получу взамен? Ты можешь предложить больше, чем бедуин?

– В графе доходов – ноль, – уверенно улыбнулся Бруно.

– Стало быть, я не получу ни на грош больше сверх уже обещанного, – подвел итог банкир, – но наживу себе врага. Сильного врага, который когда-нибудь подстережет меня на узкой дорожке.

Бруно выпил оставшееся в бокале шампанское и повернулся к собеседнику с белозубой улыбкой:

– А вы предпочитаете нажить себе врага в лице будущего зятя?

Он закурил сигарету и прямо взглянул в изумленное лицо де Мартиньи.

– Моего будущего зятя? – переспросил тот, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

– Мы с Клодин решили пожениться, – объявил Барон.

Они летели над Сахарой на высоте десять тысяч метров. Барону опять удалось сделать ход в нужный момент. Удар попал в цель.

Клодин де Мартиньи и Бруно Брайан Сайева, барон Монреале, были объявлены идеальной парой года и стали героями светской хроники, лакомой дичью для охотников за новостями. По популярности они превзошли Габриэллу Савойскую и Роберта Балканского. Даже известие, пришедшее с острова Скорпиос, о готовящейся свадьбе Жаклин Бувье и греческого судовладельца Аристотеля Онассиса было оттеснено на второе место, тем более что вдова Джона Кеннеди своим выбором разрушила миф о верной и безутешной вдове, столь близкий сердцу американцев и утвердившийся во всем мире.

Не желая отставать от массовых иллюстрированных еженедельников, серьезные обозреватели тоже не обошли вниманием событие года, однако если первые, в полном соответствии с ожиданиями своих читателей, расписывали предстоящую свадьбу в духе волшебной сказки, то вторые писали о ней с лицемерной иронией блюстителей общественных нравов. Менялся угол зрения, но объект внимания оставался неизменным: шик, роскошь, громкие имена, любовь, секс, деньги, то есть все, о чем говорят в великосветских салонах и о чем мечтают миллионы, еще верящие в золотую легенду о высшем обществе.

Фотографы и журналисты сновали по огромному залу ресторана «У Регины», где собрался «весь Париж»: самые известные представители высшего света и международных финансовых кругов. Все делали вид, что веселятся, многие скучали, но никто не мог отказаться от участия в блистательном параде.

Пестрая карусель, сверкающая огнями и бриллиантами, приводимая в движение виртуозами злоязычия, начала вращаться, как пузырьки, вскипающие в бокале шампанского.

Лишь герои дня позволили себе опоздать: он, последний отпрыск старинного сицилийского аристократического рода, золотой представитель семейства калифорнийских миллионеров, кумир женщин, и она, капризная и тщеславная наследница династии женевских банкиров, сумевшая отхватить самого завидного жениха, о каком можно было только мечтать.

– Дорогую игрушку она себе купила, – отметила одна из дам, сверкавшая, как витрина ювелира.

– Говорят, у всех остальных не было надежд. Только ему удалось удовлетворить ее аппетиты, – не без зависти намекнула другая.

Клодин вела себя на публике как неприступная девственница, но ничего не предпринимала, чтобы опровергнуть скандальные слухи о своих беспорядочных сексуальных связях. С тех пор как распространилась весть о ее официальной помолвке с Бруно Брайаном, рефлекторы освещали каждый ее шаг.

– Это невеста Барона, – повсюду шептали ей вслед.

Популярность Барона в избранных кругах высшего света затмевала даже престиж ее семьи. Самолюбию Клодин льстило всеобщее внимание, но ее возмущало, что имя Барона идет первым в афише спектакля, который они разыгрывали вместе. Мысль о том, что приходится сиять отраженным светом, вызывала у нее глухое раздражение, и никакая влюбленность не могла его заглушить.

Подарки, приготовленные для гостей, тоже несли на себе печать баронов Монреале. Мужчинам были преподнесены золотые брелоки для ключей работы Картье в виде трилистника, а дамам – подвески той же формы.

Клодин и Бруно прибыли в ресторан «У Регины» с некоторым опозданием. Герои спектакля завладели вниманием публики и удерживали его с большим искусством, однако зоркие глаза наблюдателей подметили на безупречно накрашенном личике прелестной невесты следы недовольства.

Все дело было в том, что, пока шла подготовка к празднику, ей позвонила одна из ее коварных подружек.

– Дорогая, ты видела заметку во «Франс суар»?

Морис, ее личный парикмахер, ученик Кариты, наводил последний блеск на ее черные кудри.

– Ты что, считаешь, что во всей этой кутерьме у меня было время читать газеты?

Клодин говорила правду. Для обладательниц состояний в миллиард и выше каждое появление в свете сопровождается сложным подготовительным ритуалом, напоминающим одевание тореадоров и оперных примадонн.

– Хочешь, я тебе прочту?

Она продала бы собственную мать, лишь бы подпортить настроение любимой подруге в день ее торжества.

– Ну, если ты настаиваешь… – Клодин решила, что легче уступить, чем спорить.

– Вот послушай, – с наигранным сочувствием начала приятельница, – они тут выставляют тебя какой-то Золушкой…

– Ладно, Жозетт, хватит, – попыталась остановить ее Клодин.

Но коварство глухо к мольбам, и подруга в упоении продолжала:

– «Барон Монреале представит тремстам приглашенным свою маленькую швейцарскую миллиардершу. Дочь банкира, золотая Золушка, нашла своего прекрасного принца».

– Это издержки демократии, Жозетт, – серебристым голоском прощебетала Клодин, прежде чем повесить трубку, оставив собеседницу в мучительном недоумении.

Несколько секунд она сидела неподвижно, потом взвилась как ужаленная, набросилась на Мориса, нежными уговорами и лаской пытавшегося ее образумить, и, истошно рыдая, разодрала в клочья платье от Ива Сен-Лорана.

Затем она позвонила Бруно.

– Ты читал газеты?

Это был идиотский вопрос, предвещавший начало новой сцены по никчемному поводу.

– Газет много, – ему не хотелось ссориться.

– Ты читал «Франс суар»? – не отставала она.

– Нет. Но раз ты настаиваешь, могу прочесть, – Бруно был готов на все.

– Они назвали меня Золушкой. – Она рыдала в голос. – Ты должен вмешаться!

Просьба была еще более идиотской, чем вопрос.

– Написанного назад не вернешь. – Это замечание показалось ему самому вполне разумным. – И потом я не вижу здесь ничего обидного.

– Тогда никакой помолвки не будет, – отрезала Клодин.

– Возмездие, вполне адекватное нанесенному оскорблению, – усмехнулся Бруно. Он не был без ума от Клодин, решение жениться было отчасти продиктовано стремлением перехватить инициативу в сделке с Бурхваной, тем не менее он был готов сдержать данное слово. Альфонс де Мартиньи доверил ему посредничество, оттеснив Акмаля, и сделка была заключена. Однако, если Клодин решила разорвать помолвку, он не собирался лезть из кожи вон, чтобы ей помешать.

– И это все, что ты можешь мне сказать? – истерически всхлипывала она.

– Постарайся прийти в себя, а потом перезвони, – спокойно ответил он.

Вместо этого ему перезвонил сам Альфонс де Мартиньи с просьбой вмешаться.

Приехав в парижский особняк де Мартиньи на авеню Маршала Нея у площади Этуаль, Бруно застал Клодин в плачевном состоянии. Сделав над собой усилие, он попытался улыбнуться этой пустой и тщеславной девчонке, глупой, испорченной, самовлюбленной, неспособной взглянуть в глаза реальности.