Фамильный сапфир уже был надет на ее палец, а Филип так бездумно снял его, чтобы отдать неуловимой мечте.

– Думаю, нам следует пожениться, – сказал он ей несколько дней спустя.

Милая Мэри-Джейн, не сказав ни слова, взяла его руку и запечатлела на ней долгий поцелуй. Потом подняла на него растроганный, любящий взгляд нежных голубых глаз.

– Как приятно осознавать, – ответила она с благодарностью, – что моя жизнь не прошла напрасно в столь долгом ожидании.

Никогда нежный овал ее лица с чуть заметной сеточкой морщинок на лбу не светился такой хрупкой и возвышенной красотой. Филипу осталось только посвятить сына в свои планы, что он теперь и сделал. Пристально глядя на него большими серыми глазами, Бруно все понял и порадовался за отца.

– Эта… синьора, – с трудом выговорил Филип, – станет… – Слово было не из приятных, но другого просто не существовало. – Станет твоей мачехой. И мне будет очень жаль, если вы с ней не подружитесь.

– Раз ты ее выбрал, – Бруно говорил с проникновенной искренностью, – значит, она замечательная. – На мальчика нахлынули мысли о матери, и он не мог не вспомнить, в какой страшной ситуации они все оказались. Тогда он был слишком мал, но за годы, проведенные с дедом и с Кало, многое научился понимать, хотя кое-какие вещи все еще оставались для него загадкой.

Словно молния вспыхнула у него в мозгу, осветив на миг в самом темном и укромном уголке памяти тайну, известную только ему одному, секрет, которым он не поделился даже с Кало и с дедушкой, ту боль, что ему предстояло нести в душе до конца своих дней. Ослепительная вспышка выхватила из темноты образ матери в объятиях дяди Джорджа, обнаженные, сплетенные в клубок тела, взгляды, полные ужаса и стыда. Теперь воспоминание об этой сцене вызывало у него сожаление; он не мог ни осудить, ни простить, ни оправдать, но интуитивно и смутно начал понимать, что даже священный брачный союз может рухнуть, если связывает людей, не подходящих друг другу.

Голос отца оторвал его от горьких размышлений.

– Ее зовут Мэри-Джейн, – сообщил Филип.

– Красивое имя, – рассеянно кивнул Бруно, погруженный в собственные мысли.

– Она очень хочет с тобой познакомиться. – Филип смотрел на него с опаской, заметив, что первые восторги сменились болезненной задумчивостью.

– Мне бы тоже этого хотелось. – Очаровательное детское личико вновь засияло улыбкой.

– Значит, вам предстоит познакомиться, – обрадовался Филип.

– Только не говори мне, что она уже в Италии и ты прятал ее от меня все это время.

– Нет, она в Сан-Франциско. – Он готов был броситься на шею сыну. – Я мог бы позвонить и пригласить ее сюда.

– Звони прямо сейчас, папа, – сказал Бруно. – Пусть летит первым же рейсом. Мы подождем ее в Милане.

– А как же Портофино? – насторожился Филип.

– Портофино никуда не денется. Приедем на день-два позже. – В качестве друга Фил ему очень нравился. – Мы проведем каникулы вместе.

Филип поставил чашку на блюдечко.

– Спасибо, Бруно. – Он взял руки сына в свои и ласково сжал их через стол. – Ты славный мальчик.

Два дня спустя прелестная Мэри-Джейн вышла из самолета в миланском аэропорту Мальпенса.

В отеле «Сплендидо» в Портофино дни бежали быстро. Бруно ожидал увидеть молодую женщину, похожую на мать, прекрасную, как юная весна, однако юность Мэри-Джейн давно уже отцвела, она выглядела на свои тридцать семь лет. Но и у нее был свой дар: она распространяла вокруг себя чувство покоя, умела быть веселой, не будучи шумной, была любяще-нежна с Филом и заботлива с Бруно. Она никогда не навязывала своей воли, но делала все, что было в ее силах, чтобы исполнить желания других.

Все трое отлично ладили друг с другом; мирные дни в Портофино Бруно суждено было запомнить навсегда. На якоре у пристани стояла яхта Дэвисов, американской семьи, дружившей с Брайанами. Популярнейшим летним шлягером была «Банановая лодка», карибский мотив, напетый Гарри Белафонте.

Чуть ли не каждый день Брайаны встречались с Дэвисами, поднимались на их яхту, и все вместе отправлялись в открытое море, чтобы не купаться на пляже. Бруно свободно чувствовал себя в новой компании и, говоря о Мэри-Джейн, называл ее «папина невеста».

– Похоже на название кинокомедии, – смеялся Филип.

Однажды в середине июля, когда Бруно принимал душ после целого дня, проведенного на море и на солнце, зазвонил телефон. Он завернулся в купальный халат и снял трубку.

– Как дела, малыш?

Представлений не потребовалось: в трубке раздавался густой, звучный и уверенный бас Кало.

– Где ты? – Он вспыхнул от радости, его охватило небывалое ощущение счастья.

– В Милане, – послышалось в ответ. – Целые сутки ехал. Теперь я в Милане. Но ты не сказал, как ты там?

– Со мной все в порядке, Кало. Я по тебе соскучился.

– Я тоже, Бруно. Поэтому я и приехал в Милан.

Мальчик вытер волосы, чтобы вода не текла по лицу.

– Я попрошу папу отвезти меня домой.

– Не стоит прерывать каникулы, – великодушно ответил Кало. – Денек-другой можно подождать. Разве тебе не нравится в Портофино?

– Мне хорошо, но с тобой еще лучше. А почему бы тебе не приехать в Портофино? – спросил он.

– Не бери в голову.

По решительному тону великана Бруно понял, что настаивать бесполезно, но тем не менее сделал еще одну попытку:

– На машине ты бы добрался сюда за три часа.

– Нет, – наотрез отказался Кало. – Я слыхал, что там полно важных господ, задирающих нос, а мне такие не по душе. Я подожду тебя в Милане.

– Скоро увидимся, – сказал Бруно на прощание.

– Я буду тебя ждать, – ответил Кало и повесил трубку. Слово великана было нерушимо, как подписанный контракт. В тот же вечер, во время ужина на яхте Дэвисов, Бруно улучил минутку, чтобы объявить о своих намерениях.

– Папа, – сказал он, – я хотел бы вернуться в Милан.

– Разве тебе плохо здесь с нами? – нахмурился Филип.

Мэри-Джейн одарила его нежной улыбкой.

– Что-нибудь случилось? – спросила она.

– Ничего не случилось, – объяснил мальчик, – а с вами, – добавил он, обращаясь к Мэри-Джейн, – мне отлично живется.

– В чем же дело? – удивился отец.

– Кало вернулся, – честно признался Бруно. – Он в Милане. Мне хотелось бы его повидать.

– Ах вот в чем дело, – разочарованно вздохнул Филип.

Он знал, какая глубокая привязанность существует между громадным сицилийцем и его сыном, и теперь, после стольких беззаботных дней, вновь вспомнил, что потерпел неудачу как муж и как отец, вновь почувствовал горечь, но к ней уже не примешивалась ревность. Возмущение улеглось, осталось в прошлом, в той части книги его жизни, которую он, хоть и не всегда успешно, старался держать закрытой.

– Могу я узнать, что это за таинственный и важный человек? – спросила Мэри-Джейн.

– Это мой крестный, – быстро ответил Бруно, невольно перехватив инициативу у Филипа, который собирался сказать, что речь идет об одном из слуг в доме Монреале.

Прошли годы, поменялась ситуация, но он так и не смог забыть стычки в саду палаццо и той лютой ненависти, что полыхнула тогда в глазах сицилийца.

– Ты же хотел провести август с Бранкати в Санта-Маргерите, – напомнил он сыну, стремясь заставить его одуматься.

– Я передумал, папа, – упрямо не сдавался Бруно. – Если ты не возражаешь, – добавил он четко и внятно, – я хотел бы вернуться в Милан.

– Когда? – это был бесполезный вопрос.

– Как можно скорее, – ответил Бруно, – если это не сложно.

– Посмотрим, что тут можно сделать. – Филип будто вновь видел перед собой Аннализу: ничто не могло заставить ее отказаться от принятого решения.

– Спасибо, – сказал Бруно, бросив смущенный и извиняющийся взгляд на остальных гостей.

Филип возобновил прерванный за столом разговор, но не в силах был сосредоточиться на пустяках, на банальной беседе, шедшей своей накатанной колеей. Настроение у него все больше портилось. За время быстро промелькнувших каникул он надеялся вновь привязать к себе сына и даже рассчитывал, что Бруно скажет ему о перемене планов и о своем желании лететь с ним и с Мэри-Джейн в Калифорнию. Звонок Кало разбил все его надежды. Опять этот чужак его обставил.