Глаза у Санни припухли и покраснели, но он не плакал.

– Ты устал, малыш, – сказал Бруно.

– Воины никогда не устают, – решительно ответил мальчик.

Он хорошо владел собой, и Бруно посмотрел на него с гордостью.

– Когда воины еще маленькие, они иногда устают, – старался он убедить сына.

– Я уже не маленький, папа, – возразил мальчик. – Я зулусский князь.

– Ты вел себя очень храбро, – похвалил его Бруно.

– Да, папа. – Мальчик крепился, но губы у него вздрагивали.

– Я должен уехать, – он не знал, какой реакции ему ждать.

– Знаю. – Санни неподвижно стоял перед отцом, маленький и непреклонный.

– Береги дедушку. – Бруно старался отвлечь его, взывая к чувству долга.

– Я буду его беречь, – сказал мальчик, – обещаю.

Бруно хотел заговорить с ним о матери, необходимо было заговорить о ней, чтобы вызвать слезы, иначе горе могло бы раздавить сына тяжелым камнем.

– Ты должен молиться за маму, – напомнил он.

– Почему этот человек ее убил? – спросил Санни холодно и безучастно.

– Это была ошибка. Он хотел убить меня. – Нет, ему решительно не удавалось расшевелить сына.

– Почему он хотел тебя убить? – спросил мальчик.

– Потому что без меня князь Асквинда остался бы в одиночестве, – ответил Бруно. – А когда человек одинок, стар и болен, его легче победить.

– Чего хотят наши враги?

– Хотят захватить рудники Бурхваны, хотят разрушить все, что твой дед, Асквинда Умпоте, построил для своего народа.

– Но ты же не дашь его в обиду, правда? – мальчик хотел, чтобы отец, которого он так любил и уважал, обнадежил его.

– Мы вместе будем его защищать, Санни.

– Я буду тебя ждать, – голос малыша прерывался от волнения. – Папа?

– Да, Санни.

– А что будет, если воин заплачет?

– Ничего. Был один великий воин, может быть, самый великий из белых воинов, его звали Ахиллом. Так вот, когда враг убил его лучшего друга, он заплакал. И ничего не случилось. Все по-прежнему считали его доблестным бойцом.

– Спасибо, папа, – мальчик крепко обнял его и разрыдался.

Великан с серебрящейся от седины головой, шагавший ему навстречу на фоне массива Монте-Пеллегрино по асфальтовой дорожке аэропорта Пунта-Раизи, словно возник из летнего марева. Термометр показывал тридцать пять градусов в тени.

Бруно сошел по трапу рейсового самолета, прибывшего из Рима, и подошел к встречавшему. Густая шевелюра, светлая в молодости, а теперь попросту седая, оказалась выше темноволосой головы Барона, когда они крепко обнялись и замерли, не отпуская друг друга.

– Как я рад снова тебя увидеть, Кало, – воскликнул Бруно. Теперь он чувствовал себя в безопасности и в полной боевой готовности.

– Поехали домой, – сказал Кало.

На площадке стояли люди, ожидавшие немногочисленных прибывших пассажиров. – Все в порядке? – спросил Барон, кивнув в сторону небольшой группы встречающих.

– Проверены все до одного, – успокоил его великан.

Бруно кивнул и последовал за ним к временному навесу, служившему аэропортом Палермо.

– Домой.

– Все уже готово.

Асфальт плавился под нещадно палящим солнцем, от него пахло керосином и жженой резиной. Громкоговоритель объявил посадку на ближайший рейс в Милан. Один из «ДС-9» включил двигатели и стал выруливать на взлетную дорожку.

Директор аэропорта, высокий и худой господин с непроницаемым лицом дипломата, пожал руку Бруно и проводил его в свой кабинет.

– Добро пожаловать домой, Барон.

– Барон спешит, – предупредил Кало.

– Спасибо, – сказал Бруно.

– Сделаем все, что в наших силах, – развел руками директор и, почтительно поклонившись, занялся скорейшей выдачей багажа.

Бруно занял место рядом с Кало, севшим за руль синего «Фиата-132». На заднем сиденье разместились два элегантно одетых молодых человека с гладкими, невыразительными, как у актеров в полицейском боевике, лицами. У обоих были густые волосы, рельефные мускулы и быстрые рефлексы. Под мышкой у каждого был спрятан «магнум-спешел», и оба знали, как им воспользоваться при случае.

Бруно глядел прямо перед собой в глубокой задумчивости, жадно впитывая краски родной земли, не изменившиеся по прошествии веков, несмотря на урон, нанесенный острову особенно в прибрежной зоне безудержной спекуляцией земельными участками под застройку.

За кромкой шоссе им навстречу неслись поля и низкие каменные ограждения, ощетинившиеся рассаженными тут и там колючими кактусами и укрытые вьющимися побегами бугенвиллеи. Там, где весной рос клевер, земля была желтая, словно усыпанная золотистой цветочной пыльцой. Ему казалось, что он уже слышит волнующий, чувственный аромат померанцевых деревьев, видневшихся на горизонте в раскаленном мареве августовского утра.

Внутри машины кондиционер создавал неприятное и искусственное ощущение прохлады.

– Едем домой, а, Кало? – спросил Барон. Он вновь увидел себя ребенком, когда этот молчаливый великан привез его, после смерти матери, обратно на Сицилию. Вот и теперь, в эту трудную минуту, два обстоятельства служили ему утешением и поддержкой: встреча с Кало и перспектива возвращения домой.

– Едем домой, сынок, – подтвердил Кало.

Бруно рассказал ему о Маари, о маленьком Санни, о старом Асквинде.

– Скверное дело, Бруно, – только и сказал Кало. – Мне очень жаль. – Какой смысл много говорить там, где хватает двух слов? Правда, Кало никогда не одобрял его брака с Маари, но это был уже другой разговор.

– Это не должно было кончиться таким образом. – Барон закурил сигарету от автоматической зажигалки.

«Могло быть и хуже», – с ревнивым эгоизмом подумал Кало, а вслух добавил:

– А как мальчик?

– Приедет, когда все будет кончено, – для Барона это было ответственное обещание.

Кало искоса следил за ним. Они мчались на полной скорости по шоссе, ведущему в Энну, к самому сердцу Сицилии.

– Наши предки, – заметил он, – научили нас одному: что предначертано, должно исполниться. И ты мало что можешь сделать, чтобы изменить ход судьбы. Если так суждено, так и будет.

– Только не жди, что судьба накажет того, кто пытался меня убить, – усмехнулся Бруно.

– Я и не жду, – лицо Кало помрачнело, в его взгляде читалась непреклонная решимость. – Судьба не вершит правосудие. Наши предки учили нас молиться так, будто все в руках божьих, а действовать так, будто все зависит от нас.

Вот теперь Бруно слышал голос своего советника: слова Кало вселяли в него спокойную уверенность.

– Это был тяжелый удар, – перед глазами у него вновь всплыло прекрасное лицо принцессы на залитой кровью траве под баобабом.

– Знаю. – На этом Кало посчитал разговор оконченным. Он понимал, какую боль испытывает Бруно, но понимал и то, чего Барон пока не мог осознать: его жизнь на этом не кончается, его еще ждут новые чудесные мгновения.

Двое сопровождающих сидели неподвижно, как восковые куклы. Казалось, они не дышат. И уж, конечно, они были глухи и немы.

– Три дня дул сирокко, – принялся рассказывать Кало. – Куры перестали нестись.

Бруно вспомнил свое детство, вспомнил, как закрывались все ставни, двери и окна палаццо, как все домочадцы собирались в «комнате сирокко» в самом центре дворца баронов Сайева, как они, сгрудившись в кучу, испуганно жались друг к другу, пережидая, пока не утихнет пышущее жаром дыхание земли.

– А как наши гости? – спросил он, чтобы переменить тему.

– Все тут, – с готовностью ответил Кало, – ждут только тебя.

– И Бранкати тоже? – Барон погасил окурок в пепельнице.

– И Бранкати, – начал перечислять Кало, – и мистер Хашетт, и тот адвокат из Вашингтона.

– А Карин? – воспоминание о ее синих глазах и огненно-рыжей гриве волос молнией вспыхнуло у него в голове.

– Она ждет тебя, – ответил Кало, слегка повернув к нему лицо. Но Бруно ничем себя не выдал.