– Ах вы попрошайки! – возмутилась Карин. Девушки растерянно переглянулись, ничего не понимая.

– Dollars ou francs [9], – повторили они снова.

– Ах, вы хотите доллары! – набросилась на них Карин, вскакивая на ноги и глядя на них сверху вниз. – Эти знатные попрошайки требуют твердой валюты! Do you understand? [10]

Как и все люди, живущие на зарплату, Карин терпеть не могла тех, кто, пробавляясь жульническими сделками, демонстрирует свое превосходство и презирает жертвы своих мелких спекуляций.

Продавщицы вновь заулыбались глупейшим образом, на их лицах, как на рекламных картинках, появилось недоуменное выражение, словно при всем своем желании они никак не могли уразуметь, чего от них хотят.

– Будь у меня доллары, меня бы здесь не было, – продолжала Карин, обращаясь уже, в сущности, к себе самой. – Будь у меня доллары, я была бы уже на отдыхе в Тироле, – уточнила она. – А вместо этого у меня всего лишь жалкие лиры. Sorry [11]. И здесь я на работе. Помимо всего прочего, в данный момент я даже не на службе. А потому – вон! Убирайтесь!

И она подкрепила свои слова недвусмысленным движением руки, прогоняя их прочь.

Бруно Брайан появился на палубе как раз вовремя, чтобы уловить смысл вполне красноречивого жеста Карин.

Он обратился к девушкам по-английски.

– Этой леди не нравятся ваши цветы, – насмешливо заметил он, – впрочем, они и в самом деле уже слегка увяли.

Цветочницы из Сен-Тропеза обменялись сокрушенными взглядами людей, случайно попавших в палату для умалишенных, и пустились в обратный путь к молу, всем своим видом и даже походкой выражая недовольство столь недостойным приемом.

– Вы этого хотели? – спросил он у Карин, ослепительно улыбаясь.

– В общем, да, хотя, – заметила она с упреком, – я вполне могла бы справиться сама, няньки мне не требуется.

– Вы хотите сказать, что я в своем нежном возрасте еще не научился не совать нос в чужие дела? – он говорил шутливо, но в голосе невольно прозвучала досада.

– Я вовсе не это имела в виду, – ответила Карин, покусывая нижнюю губу. Поднявшись на борт после похода за покупками, она надеялась увидеть Бруно и поужинать с ним. Вместо этого выяснилось, что он принимает гостей, приехавших с визитом. Ей пришлось ужинать одной в огромной и совершенно пустой кают-компании, где свободно могли бы разместиться двадцать человек. Она почувствовала себя лишней.

– Надеюсь, Гаэтано был на высоте, – сказал Бруно. При желании он умел казаться таким же легкомысленным фатом, как некоторые из его гостей.

– Гаэтано бесподобен.

Ей хотелось добавить: «А ты отвратителен». Очевидно, кроме нее и Бруно, на яхте больше не осталось гостей, она догадалась об этом по его беспечному виду. Если раньше на борту и была женщина, он, видимо, успел сплавить ее, пока Карин делала покупки. Но почему же тогда он забросил ее одну так надолго, словно башмак без пары?

– Вы хотите сказать, что я не бесподобен? – поддразнил он ее.

Из стереоустановки доносились и разливались в ночном воздухе виртуозные пассажи кого-то из великих скрипачей, вероятно, Ойстраха, исполнявшего знаменитое рондо из Концерта ре мажор Бетховена.

– Вы всегда все схватываете на лету, мистер Брайан.

Это было открытым объявлением войны.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – предложил он.

– Мне кажется, я не нуждаюсь в помощи, – ощетинилась она.

– У вас множество проблем, – стоял на своем Бруно.

Люди прогуливались по молу, разговаривали, смеялись, с любопытством разглядывали стоявшие у причала суда.

– А у кого их нет? – Ответ вышел неудачным, слишком банальным и неискренним.

– Ну, разумеется, – согласился Барон, – но я все же хотел бы что-нибудь сделать для вас. Например, помочь вам избавиться от пояса целомудрия, который вас душит, – добавил он с сияющей улыбкой, никак не пытаясь смягчить грубую непристойность намека.

– Так вот что вы хотели мне сказать? – Карин готова была его убить. Ее глаза засверкали яростью, кровь бросилась ей в лицо, заливая щеки багрянцем. Она успела сообразить, что всякое выражение возмущения сделает ее смешной. – Ваш опыт в общении с женщинами, – продолжала она, стараясь сохранить на лице улыбку, – должно быть, не так уж велик, если он подсказывает вам столь примитивные умозаключения.

Этот ответ показался ей удачным.

– Вы так глупо сжигаете лучшие годы своей жизни, – атаковал он. – Напяливаете проржавевшую кольчугу целомудренности на великолепное тело, жаждущее освобождения.

– Вы вспоминаете об этом теле, – заговорила она с исступлением, которого сама в себе не подозревала, – когда в голову приходят мысли, недостойные порядочного человека, или когда надо разобрать мелкие пометки на полях ваших дел? Можете меня расспрашивать и критиковать, если это касается моей работы, за это мне деньги платят. Но я не позволю вам рассуждать о моей частной жизни, потому что вы, уважаемый мистер Брайан, со всем вашим непомерным самомнением, можете судить о женщинах только в горизонтальном положении.

– Даже не смею выразить, как вы прекрасны в эту минуту, – сказал он совершенно серьезно. – Прямо-таки львица, обороняющая свою территорию.

– Такова ваша философия, – продолжала она, не слушая его, – видеть жизнь в горизонтальном положении. Вы циник, мистер Брайан.

Слово было сказано, дальнейшее притворство теряло всякий смысл.

– Секс, деньги, власть, – подхватил Барон.

– Стандартная, но, по сути, точная фраза. Секс, деньги, власть. Мне нет места в этой формуле, мистер Брайан. – Пусть он считает ее озабоченной, неудовлетворенной и закомплексованной, но она все-таки выложила ему все, что о нем думает.

– Это все? – он пристально поглядел на нее бездонными серыми глазами, которые, несмотря ни на что, по-прежнему приводили ее в дрожь.

– Нет, есть еще кое-что. Хочу добавить, что обо мне вы ничего не знаете. Абсолютно ничего, – она повысила голос, стараясь уязвить его как можно больнее. – Я никому не разрешаю вмешиваться в свою личную жизнь. А теперь, если позволите, я поблагодарю вас за гостеприимство и вернусь в Милан. Вы прекрасно обойдетесь и без меня.

Бруно невозмутимо выслушал этот горячий монолог, но, когда Карин двинулась с места, чтобы спуститься в каюту, схватил ее за руку и сдавил так, что ей стало больно.

– Перестаньте строить из себя примерную ученицу, – сухо сказал он. – Если уж вам изменяет чувство юмора, значит, дела ваши плохи.

Он знал о Карин гораздо больше, чем она могла вообразить. Он всегда знал все, что нужно было знать о людях, с которыми ему так или иначе приходилось соприкасаться.

– Отпустите меня, или я закричу, – взбунтовалась Карин.

– А вы полагаете, – он вернул ее к реальности, – что до сих пор говорили шепотом? Посмотрите вокруг. Мы устроили бесплатный спектакль для жителей Сен-Тропеза.

Это было правдой. На молу собралась небольшая толпа, соседние яхты походили на театральные ложи. В толпе находились и обманутые в своих ожиданиях цветочницы, наслаждавшиеся реваншем, а давешний фоторепортер, высунувшись из окна ближайшего дома с видом на порт, яростно щелкал аппаратом, снабженным пятисотмиллиметровым телеобъективом. Было весьма мало шансов уловить что-то определенное, но он готов был на что угодно, даже наступить на труп собственной матери, лишь бы хоть как-то досадить надменному Барону, нанявшему пару «горилл», чтобы не подпускать его к своей яхте.

Ссора на борту «Трилистника» стала безусловным достоянием светской хроники.

Карин вырвалась из рук Бруно и с горящим от гнева и стыда лицом бросилась по лесенке вниз. Несколько долгих мгновений она простояла, держась рукой за массивную латунную ручку двери, прежде чем войти в каюту. Ее мучили угрызения совести за сказанные слова и резкие жесты, ей было стыдно за безобразную ссору, начавшуюся и продолжавшуюся по ее вине, ей было страшно думать о неизбежном теперь скандале. Хотелось вычеркнуть из памяти череду последних событий, сжегших все мосты у нее за плечами. Но назад хода не было. И тогда она расплакалась, как ребенок над сломанной игрушкой. Она так страстно желала его, но именно в тот момент, когда появилась надежда получить желаемое, потеряла его навсегда.