Даже сам барон, хотя его слегка покоробила шумная и чисто по-американски безвкусная мизансцена, не смог не оценить широты и щедрости жеста, безусловно свидетельствующего о пламенной любви.

– Чем же мне отплатить за эту сказку? – спросила Аннализа с самой обворожительной улыбкой.

– Расскажи мне другую, еще более прекрасную, – его взгляд горел любовью и желанием.

– Я не умею рассказывать сказки, – она уверенно и умело вела игру.

– Мы их вместе придумаем, – предложил Фил, убедившись, что никто из посторонних их не слышит.

– Что может быть лучше! – искренне обрадовалась она. Вся охваченная мгновенным порывом влечения и нежности к нему, она хотела бы не упускать минутного очарования и сохранить его навсегда.

– Давай сбежим, – прошептал он ей на ухо. – Я буду твоим шофером. У нас заказан номер в гостинице «Вилла Иджея». Поехали!

Его голос, дыхание, все его тело были пронизаны желанием.

После той первой июльской ночи в Пьяцца-Армерине они еще ни разу не оставались наедине. Как и предсказывала Аннализа, барон воздвиг между молодыми людьми непроходимую стену. Потом Филипа перевели в Неаполь, где ему пришлось нетерпеливо ждать свадьбы и медового месяца. В дальнейшем ему предстоял перевод в столицу.

Аннализа тоже с нетерпением дожидалась возможности остаться с ним наедине. Она пребывала в положении человека, охваченного странным недугом, время от времени испытывающего некие загадочные симптомы и вынужденного ожидать результатов лабораторных анализов и клинических исследований, которые прояснили бы истинное состояние его здоровья.

Она была уверена, что уж на этот раз в его объятиях вознесется в рай и в ее мозгу вспыхнет мириадами искр ослепительный фейерверк. Ведь Фил был красив, внимателен, полон обаяния, улыбался как победитель, и речь его звучала музыкой. Ее опять взволновала и увлекла его искренняя нежность, а теперь к этому добавилось восхищение его фантазией при выборе подарка и немалыми возможностями, проявленными при его доставке.

Ей очень хотелось немедленно забраться в «Роллс-Ройс» и отправиться на «Виллу Иджея».

– У нас есть обязанности перед гостями, Фил, – стала оправдываться она. – Обед и все остальное. Мы не сможем остаться наедине раньше ночи.

– Видит бог, я сделал все, что мог, – засмеялся он.

Последовала бесконечная череда объятий и поздравлений, затем торжественный проход по всем парадным залам виллы и свадебный обед.

Джузеппе Сайева хмурился больше обычного, чтобы не подать виду, что он растроган, а принцесса Изгро непрерывно лила слезы. Слышался неумолчный гул голосов, раздавались пожелания счастья и тосты.

Аннализа была весела и беспечна. Только когда солнце стало садиться, у нее опять появилось ощущение пустоты. Она была предметом всеобщего восхищения и зависти, казалось бы, ей не о чем было грустить. Но Кало не было рядом.

Она огляделась по сторонам, ища его, однако верный товарищ ее детских игр по-прежнему отсутствовал.

– Я что-то не вижу Кало, тетя Роза, – сказала она, с трудом пробравшись к принцессе Изгро.

– Кало, говоришь? – рассеянно пробормотала принцесса и вдруг хлопнула себя по лбу. – Во всей этой суете у меня совершенно вылетело из головы.

– Что вылетело? – слова крестной насторожили Аннализу.

– Подарок, – она обвела комнату большими черными глазами, словно пытаясь вспомнить, куда его сунула.

– Какой подарок? – Аннализа почувствовала, как кровь пульсирует у нее в висках.

– Подарок Кало. Он передал мне подарок для тебя, но я припоминаю, что это был какой-то пустяк, – она провела рукой по лбу, чтобы решительно выбросить из головы мысль, явно не стоящую внимания.

– Где он? Что это? – нетерпеливо набросилась на нее Аннализа, даже не пытаясь скрыть свое возбуждение.

– Что это, мне неизвестно. Могу тебе сказать, что он остался у меня в комнате, – принцесса снисходительно улыбнулась детскому капризу крестницы.

– А сам Кало… Где он? – продолжала допытываться Аннализа.

– Он уехал обратно в город. Кажется, сказал, что у него там срочное дело. Но ты же знаешь, Пьяцца-Армерина для него – все равно что мед для мухи. Там его поджидает Стеллина Патерно, – и она умчалась, захваченная потоком светских обязанностей.

Аннализа под предлогом того, что ей необходимо привести себя в порядок, торопливо вошла в апартаменты принцессы и на столике в гостиной обнаружила маленький плоский сверточек, упакованный в спешке и явно неумело. Она сняла обертку. Внутри был шелковый платок, когда-то белый, а теперь пожелтевший. Аннализа вертела его в руках, внимательно рассматривая, в надежде понять смысл подарка. В одном углу были вышиты инициалы: К. К. Калоджеро Коста. Теперь она кое-что припомнила.

Это случилось, когда ей было тринадцать, а Кало пятнадцать. Они играли в дворцовом саду в Пьяцца-Армерине, дело было летом. Аннализа спряталась за живой изгородью из кустов мирта. На нее нашла тоска, и ей захотелось плакать.

Она лежала, свернувшись калачиком на траве, закрыв лицо руками, слезы дождем катились из глаз, просачиваясь сквозь пальцы. И тут она услышала голос мальчика.

– Что с тобой? – Он был готов на все, лишь бы она перестала плакать.

Девочка покачала головой, не в силах ничего объяснить. Он присел на корточки рядом с ней, глядя на нее с нежностью, участием и пониманием.

– Скажи, что я могу для тебя сделать, Аннализа? – Попроси она сейчас, чтобы он убил кого-нибудь ради нее, Кало был готов и на это.

Плач Аннализы перешел в судорожные рыдания.

– Я не знаю, Кало, – призналась она. У нее бывали приступы черной тоски, наступавшие безо всякой видимой причины; просто смутное ощущение печали вдруг становилось огромным, как грозовая туча, и разрешалось бурей рыданий и слез, высвобождавших ее из тьмы. – Мне так грустно и одиноко.

Он развязал узел шейного платка из белого шелка – это был рождественский подарок барона – и протянул ей.

– Держи, – улыбнулся он. – Вытри слезы. Вот так-то лучше. А теперь поедем кататься верхом. Я тебе покажу, как гоняют зайцев по полям. Вовек не забудешь.

Аннализа вытерла слезы, вернула мальчику платок и улыбнулась в ответ.

– Спасибо, Кало. Мне иногда бывает так грустно, ты даже представить себе не можешь.

Буря миновала, и опять засияло солнце.

Кало взял платок и сунул его в кармашек рубашки.

– Я могу себе представить, баронесса, – ответил он. Перед глазами у него встали его собственные детские годы, когда он, беспомощный, брошенный, обращал свое обожженное солнцем лицо к бесконечному небу и мечтал о матери, которой в действительности никогда не знал. Ему грезилось, как она берет его на руки и прижимает к груди, осыпая нежными и утешительными словами любви. – Я знаю, что ты чувствуешь, Аннализа, – вновь заговорил он, – но ведь я здесь, чтобы ты улыбалась.

Он помог ей подняться, и они вместе направились в конюшню. А потом Аннализа совершенно забыла об этой сцене и больше не видела белого платка. У нее слегка закружилась голова при мысли, что Кало хранил его все эти годы. Он подарил ей этот платок, чтобы вытирать слезы испуганной девочки, словно хотел повторить: «Я знаю, что ты чувствуешь, Аннализа, но ведь я здесь, чтобы ты улыбалась».

Она держала в руках подтверждение тому, что Кало ее любит и всегда любил, уважал, почитал. Теперь она твердо знала, что он уехал в город отнюдь не по делам, а главное, не сомневалась, что он сейчас вовсе не в объятиях Стеллины Патерно. Он сбежал, боясь выдать себя, чтобы не присутствовать при торжестве американца.

Продолжая машинально перебирать пальцами пожелтевшую ткань платка Кало, она сняла трубку.

– Синьорина, говорит Аннализа Сайева, – сказала она, совершенно позабыв, что уже несколько часов назад стала синьорой Брайан. – Соедините меня, пожалуйста, с Пьяцца-Армериной. Это срочно.

Телефон зазвонил через несколько минут. Она услышала голос Кало, и по ее неподвижному лицу покатились тихие слезы. Они сразу узнали друг друга, как будто заранее условились об этом звонке.