Это было не совсем так, кое-что она знала по рассказам своей кузины, принцессы Изабеллы Флорио, согрешившей в ее же возрасте с учителем верховой езды, флорентийцем, которому разоблачение грозило смертью.

Со слов кузины Аннализа пыталась разгадать для себя волнующую тайну секса, но сумела понять лишь одно: речь идет о неистовом кипении крови, о грубом сладострастии чувств, о греховном слиянии тел, за которым следует стремление к покаянию и искуплению. Образ мужчины, подавляющего женщину своей мужской силой, был ей навеян некоторыми страницами «Золотого осла» Апулея, которого она тайком прочитала в отцовской библиотеке. Мысль об учителе верховой езды с континента, оседлавшем Изабеллу, как кобылицу, рождала в ней волнение, распространявшееся по всему телу и исходившее теплой росой в хрупкой раковине ее пола.

Это была сладкая пытка, которой она не в силах была сопротивляться, жестокая лихорадка, сотрясавшая ее тело и заливавшая лицо краской стыда. Она отдавалась неизведанному томительному ощущению, зарывшись головой в подушку, пока сон не спасал ее от греховных действий, но не от мыслей. На следующий день она бежала в церковь молиться и просить Христа о прощении: ведь ее помыслы были смертным грехом.

Желание согрешить и потребность в покаянии доводили ее до головокружения, становились всепоглощающей страстью. Вот и теперь, лежа рядом с незнакомцем, ласкавшим ее с такой томительной нежностью, она трепетала на грани возбуждения и ужаса, впервые в жизни ей пришло в голову, что безудержная притягательность совокупления, пожалуй, в значительной степени обусловлена тем, что оно сопряжено с преодолением стольких запретов.

В последние секунды лихорадочного ожидания она чувствовала, как безвозвратно уходит целая пора ее жизни, как сгорают за плечами мосты, связывающие ее с юностью. Решающий момент наступил.

Глаза ее были закрыты, когда мужчина накрыл ее своим телом, она не оказала сопротивления. Их дыхание смешалось, слова перешли в невнятный шепот и стоны, Аннализа позволила полноводному потоку, о котором столько грезила, проникнуть в себя.

Она инстинктивно следовала за Филипом в его движениях, однако ее собственный пыл уже угас, она ждала, когда же разрядится его напряжение, совершив в ее теле желанное и так долго предвкушаемое чудо. Но фейерверк не состоялся, ее сознание не вспыхнуло и не рассыпалось мириадами ярких звезд, напряжение не нашло выхода, оно разбилось, раскрошилось, как старый глиняный горшок. Желание исчезло, остался стыд и невыносимое чувство неловкости.

Филип оказался неуклюжим, стеснявшим ее незнакомцем, он больше не горел пламенем и не находил слов, он был озадачен и явно пребывал в сомнении.

– Ты так себе представляла «первый раз»? – он был смущен и чувствовал, что говорит не те слова, да еще в самый неподходящий момент.

– Не знаю, – Аннализа была разочарована своим первым, слишком поспешным сексуальным опытом и отказывалась верить в непоправимость конечного результата. Она была холодна, в ясном сознании и хотела бы сейчас оказаться как можно дальше от него, но вместо этого была вынуждена переживать похмелье, нелепый разговор, к которому совершенно не была готова и не могла даже вообразить, что он возможен. – А ты? – спросила она в надежде, что он поможет ей выбраться из дурацкого положения.

– Ты изумительна.

– Значит, вот как вы, американцы, разговариваете с женщинами… после? – Она была сумрачной и грозной, как угли, тлеющие под слоем пепла.

– Ты сердишься? – Он попытался обнять ее, справедливо полагая, что после всего случившегося ее отношение более чем оправданно. Филип тоже в глубине души был озадачен, хотя и по другим причинам. Он овладел самой волнующей женщиной, какую когда-либо мог возжелать мужчина. Но его смущало одно обстоятельство: его проникновение, которому она инстинктивно содействовала, не вызвало ни разрыва, ни кровотечения. Ничего.

– По-моему, это ты нервничаешь, – ответила Аннализа. В отличие от него, она настолько была уверена в собственной девственности, что ей и в голову не приходило волноваться по этому поводу.

– Нет, – солгал он, – я просто счастлив.

Он где-то вычитал, что девственная плева не всегда разрывается и что дефлорация не всегда сопровождается небольшим кровотечением, составляющим гордость мужчины, но почему это должно было случиться именно с ним? Отсутствие классического признака привело его в замешательство. Он попал в тягостное положение сицилийского мужа, усугубляемое тем, что ни с кем не мог поделиться мучившим его ужасным сомнением.

В проеме открытой балконной двери показались первые, светло-коралловые краски, готовые вот-вот расцвести ослепительными лучами утренней зари. Аннализа наблюдала вечное чудо рассвета с детским восторгом. Она чувствовала, что внутри ее что-то изменилось, но эта перемена не вызывала торжества и радости. Волшебство, о котором она так мечтала, все еще было скрыто пологом тайны.

Филип оделся и теперь возился с чемоданом. Аннализа тоже надела снятое им платье.

– Мне нужно уходить, – сказал он. – Сборы не займут много времени.

– Куда же ты пойдешь? – спросила она растерянно. Она поправила волосы, заблестевшие в первых лучах летнего дня. В ее лице появилась томная бледность.

– Ты же не думаешь, что я могу остаться здесь после того, что случилось? – Он был тверд в своей решимости.

– Куда ты идешь? – машинально повторила она.

– Перееду в мэрию, – он улыбнулся. – Придется переехать. Ты что, боишься, что я тебя брошу? – Мужская гордость и самоуверенность заговорили в нем, не позволяя задуматься об истинных причинах сомнений Аннализы.

– Нет, – ответила она. – Я просто так спросила.

Филип предпочел понять по-своему беспокойство девушки и крепко обнял ее.

– Я тебя никогда не покину, – заверил он ее. Это прозвучало как торжественный обет. – Я тебе больше скажу, – добавил он, – начиная с сегодняшнего утра мне придется заняться бумажной волокитой, чтобы получить разрешение на брак.

– О, Фил! – воскликнула она, намереваясь сказать нечто противоположное тому, что он хотел бы услышать.

– Да, Аннализа, – решительно подтвердил он, нежно целуя ее в лоб и в уголок рта, – ты станешь синьорой Брайан.

– А если тебе не дадут разрешения на брак? – произнесла она с робкой надеждой в голосе, которую Фил принял за беспокойство.

– Ты меня еще не знаешь, – усмехнулся он, впервые намекая ей на возможности, которыми располагал, и на авторитет своего имени.

– Так оно и есть, – Аннализа всей душой надеялась, что он прав.

– Я сегодня еще вернусь в палаццо, – торжественно обещал Филип.

– Ты говоришь так, будто это нечто из ряда вон выходящее.

– Это и есть нечто из ряда вон выходящее: я собираюсь официально просить твоей руки у барона Монреале. Разве не это предусмотрено официальной процедурой?

– Более или менее, – кивнула Аннализа. Она была в ужасе. – Но мой отец, – добавила она, цепляясь за последнюю надежду, – может тебе отказать.

– В таком случае придется тебя похитить, – Филип говорил совершенно серьезно.

– Да ты и вправду американец? – возмутилась она. – Ты приехал из Штатов? Или ты просто переодетый сицилиец?

Как мало осталось от романтической мечты! Образ красавца офицера с веселым взглядом и разговором о музыке померк на фоне реальности, заставившей ее осознать всю непоправимость совершенной ошибки.

– Возможно, эту аналогию, – примирительно заговорил он, – подсказывает тебе мое происхождение. Мои предки – ирландские крестьяне, бежавшие в Новый Свет, спасаясь от голода. Но это было более трехсот лет назад.

«Сейчас он скажет: «Сегодня семейство Брайан входит в десятку богатейших фамилий Калифорнии», – с грустью подумала Аннализа.

– Сегодня семейство Брайан входит в десятку богатейших фамилий Калифорнии, – действительно произнес Филип, в точности подтвердив ее догадку. – И может представить рекомендации, способные распахнуть двери любого дворца, включая палаццо Монреале.