— А, кого ловить, Юра, дело прошлое! — Вовчик пренебрежительно махнул рукой и вразвалочку удалился к себе в боковушку.

Следом за ним попытался улизнуть и брюнет, но Валентин, шагнув, заступил ему дорогу.

— Вот что, — негромко и с расстановкой проговорил он. — Изметелить бы тебя до полусмерти, чтоб не вытаскивал нож…

— Ты что, начальник? — брюнет изумленно округлил глаза. — Сука буду, не было у меня никакого ножа! На хрена волку жилетка!..

— А это что? — Валентин указал взглядом на дыру в стекле.

— Это? Так это ж у меня портсигар был! Железный такой портсигарчик… Хочешь, сейчас сбегаю принесу, сам увидишь…

И он без промедления рванулся к двери.

— Не гони картину, — придержал его Юра, тихо-мирно спросил — Ты это на кого шерсть подымаешь, а?

— Сука буду… — завел было свое брюнет, но тут Юра, ни слова не говоря, совсем на вид легонько и как бы даже мимоходом стукнул его по скуле тыльной стороной ладони, и тот без звука рухнул на пол.

Это случилось до того неожиданно, что Валентин опешил, моргнул раз, другой, посмотрел на лежащего — не игра ли. Нет, брюнет не притворялся, он был вырублен по-настоящему.

— Давно просил, — буркнул Юра. — Не тебе первому нож показывает…

Больше говорить тут было не о чем. Валентин повернулся и молча пошел в свою комнату.

— Что получилось-то? Какой нож? — возбужденно спросил Роман, войдя следом за ним.

— Так… ерунда все это, — Валентин принялся раскатывать спальный мешок.

Роман обернулся к Грише:

— Видал? Ничего себе ерунда — чуть ножом не пырнули, а он… Нет, это не ерунда, и… короче говоря, дай сюда! — неожиданно закончил он и отобрал банку у ничего не понявшего Гриши. — У меня от переживаний зверский аппетит разыгрывается, — объяснил он и принялся поедать варенье.

За стеной с новой силой гудели голоса. Валентин снял с ремня кобуру с наганом, спрятал под изголовье и начал раздеваться.

— Э, а про пушку-то мы забыли! — с подъемом воскликнул Роман.

— И впредь не вспоминай, — посоветовал Валентин. — И вообще, ничего не было. Ложись лучше спать.

— Обчнись, шеф, какой тут сон! Придут среди ночи и зарежут…

Валентин безмолвно залез в мешок и отвернулся к стене. Одни после водки мрачнеют, других, наоборот, распирает веселье. Роман, видимо, относился ко вторым.

— Ништяк! — позевывая, отвечал Гриша. — Они дураки, что ль, резать-то?

— Можно? — послышался вдруг голос Юры.

Валентин повернул голову. Юра стоял в дверях, привалившись плечом к косяку. Одет он был в легкомысленную майку-сеточку. Бугристые голые руки, казавшиеся непомерно толстыми и рябые от татуировки, покойно сложены на груди. На курносом, по-детски пухловатом лице беспечная улыбка.

— Что, успокоились? — спросил Роман без тени враждебности.

Юра пренебрежительно повел массивным плечом.

— Полный порядочек. Поговорили, теперь спать ложатся, — он засмеялся. — Все путево, как у людей: чай пьем — разговор ведем, спать ложимся — материмся. — Оборвал смех и посмотрел на Валентина. — А ты зря с этим базарил, который с ножом. Надо было сразу врезать ему в пятак, чтоб пятый угол искал. Это ж такая мерзота — совести, как у лягушки шерсти… Утром извиняться прибежит, козел, вот увидишь.

— Ввек бы его не видеть, — буркнул Валентин.

— Точно… Ладно, спите, — Юра махнул рукой и уда лился.

За стеной продолжали бубнить, но уже значительно тише.

— Праздник кончился, грядут суровые будни, — вздохнул Роман, выключил свет и полез в мешок.

Гриша уже давно спал сном младенца с незамутненной душой.

Утром Валентин проснулся позже, чем рассчитывал. В доме стояла тишина, нарушаемая лишь негромкими шаркающими шагами за дверью вперемешку с монотонным ворчливым бормотаньем. Валентин быстро оделся и выглянул: в кухне пожилая женщина делала уборку, сердито разговаривая сама с собой:

— … а насвинячили-то, господи… Погибели на вас нет!.. И окно разбили, это надо же! А кто платить будет?.. Свиньи, ну чисто свиньи!..

Заметив Валентина, она разгневанно отвернулась и на его виноватое «здравствуйте» не ответила.

Когда он, умывшись из бренчащего рукомойника, вернулся с улицы, ее уже не было. Зато возле печки стоял босой, хмурый, взъерошенный Роман и цедил из чайника остатки чая.

— Вот же ч-черт, что с моей кружкой сделали? — пожаловался он при появлении Валентина. — Гляди!

Кружка эта, большая, яично-желтая, украшенная роскошным петухом, была выдана завхозом персонально Роману — «нашему дорогому гостю из самой Москвы». Сейчас она выглядела ужасно, словно ее коптили над горящей резиной.

Валентин едва глянул, и тотчас губы его брезгливо дрогнули:

— Блат-кашу варили, — сказал, точно сплюнул.

— Чего-чего варили? — не понял Роман.

— Чифир. Он же — «купеческий чай», он же — «жеребец»…

— Ну как же, знаю! — Роман хихикнул. — Допинг, по-научному говоря.

— Дерьмо, по-каковски ни говори. Наркотик!.. У меня предложение: не будем заводиться с консервами, а пойдем в столовую, ты как?

— Гениально, я думал то же самое!

В столовой, вопреки вчерашним жалобам Вовчика — «Каша манная, жизнь обманная!» — их накормили вкусными пышными блинами с топленым маслом и какао на сгущенном молоке, которое сладкоежку Гришу привело в восторг.

После завтрака Валентин с Романом отправились в кернохранилище, а Гриша — на хоздвор за лошадьми.

Кернохранилище располагалось недалеко за окраиной поселка. Там, в устье неглубокого распадка, стояли три длинных сарая, сколоченных без особых затей. В них хранились штабеля лотков с керном, говоря проще — носилок с уложенными в них каменными цилиндрами, выбуренными из глубин земли. Все это, разумеется, пронумеровано, снабжено ярлычками.

У Валентина создалось впечатление, что их ждали. Во всяком случае, когда они подошли, у распахнутых дверей крайнего склада стояла заведующая хранилищем, женщина неопределенного возраста, жилистая, курящая, из тех, чья жизнь прошла по разведкам. Тут же, разложив на земле лотки со свежим керном, занимались документацией юная девица в новеньком, еще не обмятом энцефалитном костюме, вероятно, недавняя выпускница техникума, и степенный пожилой рабочий. Заведующая или сделала вид, или действительно не узнала Валентина, приходившего сюда чуть больше месяца назад. Даже не дослушав просьбу, она непреклонно заявила:

— Нельзя! Панцырев строго наказал, чтоб без его разрешения чужим не давать.

— Кошмарная жуть, да разве мы чужие? — вкрадчиво подступил Роман. — Да вы взгляните, взгляните на него — он же свой в полный рост! А я при нем — друг, товарищ и брат. Можно сказать, правая рука…

Легко и весело выкладывая всю эту чушь, он вынул сигареты и попытался угостить суровую заведующую.

— Уймись! — оборвала она, закуривая собственную «беломорину». — Сказано «нельзя» — значит, нельзя. Вот принесешь разрешение, тогда хоть ложкой хлебай!

Начиная смекать, в чем дело, Валентин потянул Романа за рукав:

— Все правильно — без разрешения нельзя.

— Держите меня трое, в такой дыре — и такие строгости. Эрмитаж, а?! Алмазный фонд!.. — дурашливо гримасничал Роман, напрямую взывая к сочувствию миловидного существа в энцефалитном костюме, которое в ответ начинало поглядывать на него с явным интересом.

— Ты насчет дыры поосторожней! — Валентин, уже не церемонясь, поволок его прочь. — Вот мода у людей!.. «Передаем сводку погоды: в Москве сейчас тринадцать градусов тепла, на остальной территории страны — от плюс тридцати до минус сорока», — гнусаво прошепелявил он, передразнивая голос радиодиктора.

Роман расхохотался.

— Валя, не обижаюсь! Я коренной москвич, но не обижаюсь. Есть в нас это, немножко есть, никуда не денешься. Поверишь, мне до сих пор кажется иногда странным, что за Садовым кольцом планета имеет продолжение.

— Юморист!.. Зайдем сначала на хоздвор, предупредим Гришу, а потом двинем в контору.

На хоздворе, однако, Гриши не оказалось. Как сказали, он забрал лошадей и поехал в общежитие седлать и вьючить. Повернули было в контору, но тут, грохоча гусеницами, подкатил разлапистый АТЛ, и из него молодцевато выпрыгнул сам Панцырев, в брезентовой куртке, в сапогах, при полевой сумке. Видно, побывал где-то на скважине.