— Ну, гляди… — заметно смягчаясь, проговорил начальник и посмотрел на клонившееся к закату солнце. — Скоро уж Валентин с московским гостем должны появиться. Или не успеют сегодня, как полагаешь, Ермил?

— Это Данилыч не успеет? Да коль он пошел, его черт не удержит, — завхоз хихикнул, совершил телом какое-то извилистое движение, и морщинистое лицо его собралось в кулачок. — Гость — это хорошо, это всегда пожалуйста. Данилыч-то, поди, догадается прихватить с собой мало-мало..

Ох, не говорить бы ему этого, не наступать начальству на больную мозоль. Завхоз и повариха Катюша были виновны в разбазаривании экспедиционного спирта — разбазаривании, которое произошло как-то само собой, по вдохновению, и, никакого предварительного сговора или умысла тут не было. Пару недель назад начальник партии отправился с отрядом снимать наиболее удаленную часть запланированной на этот год площади. Перед уходом он передал поварихе, которая оставалась на базе, весь запас спирта, что-то около полутора литров, с наказом расходовать понемногу и только в целях сугубо лечебных — мало ли что случается в поле. У Катюши и в мыслях не возникало ослушаться строгого начальника, и со спиртом, наверно, ничего бы так и не случилось, хотя завхоз не раз делал поползновения, ссылаясь на свои ревматизмы и разного рода прострелы в пояснице. Однако не кто иной, как нечистый, подстроил, должно быть, так, что ненастным вечером, буквально за день до возвращения начальника, на базу вернулся отряд горных рабочих — семь здоровых мужиков во главе с прорабом. Завхоз тут же настрополил их соответствующим образом, а сам с потиранием рук, со смешком, с многозначительным покашливанием подступил к Катюше, говоря, что обогреть «наших бедных горнячков» — святое дело, и сам Василий Павлович, будь он здесь, всецело одобрил бы подобное мероприятие. Тут уж повариха сдалась и вынесла бутылку, за которой вполне естественным образом, под смех и шутки, последовала вскоре и вторая, а там уж вроде бы и оставлять стало нечего — что с нее толку, с одной-то? Коль пошла такая пьянка, режь последний огурец!..

От начальника за стихийный этот пир досталось, конечно, всем, однако же не поровну. Горняков Василий Павлович отчитал чохом, так что персонально виноватым никто из них себя не почувствовал. Больше всех как лицу ответственному попало прорабу Самарину, поменьше — Катюше, и уж совсем мало — так, остаточки гнева, — пришлось на долю завхоза, хотя от него-то все и пошло. Ошибка правосудия у истинного виновника часто порождает чувство безнаказанности, почему, должно быть, завхоз — тянули его за язык! — и сунулся со своим «мало-мало».

— Мало-мало! — мгновенно взорвался Василий Павлович. — Делаешь снисхождение, думаешь, что осознают, а они снова да ладом! Черт знает что!..

Начальник партии, плотный, разгневанный, седовласый, с повязкой на глазу, сильно смахивал сейчас на фельдмаршала Кутузова, учиняющего разнос своему проштрафившемуся полковнику, если, разумеется, допускать, что были или есть на свете столь продувного облика полковники, вертлявые, с беспрестанно бегающими плутовскими глазками. Завхоз старался изобразить раскаянье, охал и убито кивал, соглашаясь со всем.

Продолжая сердито посапывать, Василий Павлович вернулся в свою командирскую палатку. Он имел веские основания полагать, что нынешний сезон складывается ни к черту. Прежде всего — погода. По радио всю первую половину лета сообщали, что в полосе центральных и южных районов республики стоит сухая и жаркая погода, а здесь же, на севере, в это время почти через день шли дожди, из-за чего график маршрутных исследований поломался с самого начала. Она же, эта самая погода, явилась и причиной того, что у начальника разыгрался застарелый радикулит — профессиональный недуг геологов. Да и здоровенный ячмень на глазу тоже был следствием той же нескончаемой сырости и холода, и теперь вот, хочешь не хочешь, приходилось глядеть на всех одним, но вдвойне зато хмурым глазом. К тому же на днях выяснилось, что взрывник не то по неопытности, не то с попустительства прораба здорово перерасходовал КД и ОШ ^[29], в чем приятного опять же было мало. Далее, этот спирт, гори он синим пламенем!.. И в довершение ко всему — самовольная отлучка Валентина. Вернувшись три дня назад на базу, Василий Павлович сразу же засел за обработку материалов маршрутных исследований за минувший месяц, и при этом ему пришлось не раз помянуть своего отсутствующего старшего геолога весьма крепкими словами — именно сейчас Данилыч оказывался нужным, как никогда…

Некоторое время начальник туча тучей ходил по палатке, заложив руки за спину, и бурчал себе под нос давнюю геологическую песню, а поскольку был он сердит, то в ней сильно проступал ворчливо-ругательный тон:

Отчехвостив таким образом неведомую девчонку, он подошел к раскладному походному столу и мрачно уставился на геологическую карту, составленную за эти дни. Все в ней казалось вроде бы правильным, однако не нравились Василию Павловичу отрисованные им же самим структуры — что-то в них было не так. Недоставало красоты, недоставало логики. Самое бы время посоветоваться с Данилычем!..

Субботин раздраженно фыркнул, начал было снова расхаживать взад-вперед, но тут взгляд его наткнулся на стоявший в углу вьючный ящик. Василий Павлович подобрел лицом, заулыбался. Открыв ящик, он разгреб хранившиеся там вещи и почти с самого его дна извлек жестяную чайную коробку. Раскрыл ее и из-под нескольких слоев бумаги с великим бережением достал обломок известняка, на одной стороне которого, плоской и выветрелой, виднелся довольно-таки ясный отпечаток существа, отдаленно напоминающего большую мокрицу. Василий Павлович водрузил образец на середину стола и, наклоняя голову то к одному, то к другому плечу, с удовольствием погрузился в созерцание. Примерно так любуется мать своим спящим дитятей. И — черт побери! — находка стоила того, но только геолог, да и то, наверно, не всякий, мог бы сейчас понять чувства Василия Павловича.

Эта окаменелость попала к Субботину так. Дней десять назад, идя маршрутом, он завернул на место, где прошлым летом находилась стоянка одного из его отрядов. Пока шустрый паренек, маршрутный рабочий, разогревал на костре мясные консервы, начальник заносил в дневник свои наблюдения, а также маркировал попутно взятые образцы — то есть наклеивал на них кусочки лейкопластыря с надписанными номерами.

Подкрепившись тушенкой, Василий Павлович принялся не спеша потягивать горячий чаек, что в маршрутах удается далеко не всегда, а потому особенно ценимо. При этом он глядел на пепел прошлогоднего очага и меланхолически размышлял о том, что вот-де и еще один год минул в суете и заботах, а дел, могущих по-настоящему доставить удовлетворение, никаких не сделано, и что, глядишь, так и жизнь вся промелькнет и т. д. Словом, это были те самые приятно-грустные мысли, что время от времени посещают каждого зрелого человека. И вот тут, в этот самый момент, на глаза Василию Павловичу попался кусочек известняка, наполовину утонувший в холодной золе. На его доступной взору ровной поверхности виднелся как бы некий узор. Василий Павлович без большого интереса поднял камешек, посмотрел и ахнул: «М-мать честная! Не может быть! Трилобит ^[30], не встать мне с места, трилобит! Ай-яй-яй!..» Боясь поверить себе, он так и сяк поворачивал свою неожиданную находку, осторожно сдувал с нее пепел и пыль, зачем-то даже понюхал. Нет, все без обмана — вот они, отчетливо различимые грудной и спинной панцири, членистые ножки… Да-да, настоящий, честный трилобит…

Сидя сейчас за столом, Субботин с удовольствием предвкушал, как он явится в город к палеонтологам и небрежно выложит свою находку, скажем, перед Далматским, этим очкастым фанатиком, полагающим, что вся геологическая служба существует лишь благодаря его науке. Василий Павлович не станет убивать его напоминанием о том, как отдельные товарищи, хищно блестя своими окулярами, несколько сезонов подряд рыскали в этих местах и каждый раз уезжали ни с чем. Нет, он будет великодушен. Он просто скажет: «Вот, ребята, подобрал возле палатки. Что это трилобит, ясно даже моему завхозу. А вы определите-ка мне поточнее: ну, там отряд, семейство, род… Если это новый вид, можете назвать его по своей фамилии. Разрешаю!»