— Школа, говорю, американская, — Роман поморщился, отхлебнув слишком горячего. — Сами понимаете, кое в чем мы их обогнали, кое в чем — они нас. Вот, например, с микрофауной дело у них поставлено туго — что правильно, то верно. У нас ведь, чего темнить, как бывало: заметил в породе ракушку — ага, фауна! В рюкзак ее. Если ничего не видать — ну, значит, порода пустая, как бубен, и весь горизонт «немой». А у них, у американцев, по окаменевшим микротварям, невидимым простым глазом, дают прогнозы на нефть. Не хухры-мухры!.. Как-то раз проводился у нас международный симпозиум. Наехали и наши, демократы, и те, из капстран. Сначала, как положено, доклады, встречи, а-ля фуршеты разные и прочая бодяга. А потом повезли их на экскурсии — в поле, на обнажения. В нашу со Стрельцом группу попал один из Америки, здоровый парень боксерского типа. Американец как американец: жевательная резинка, «о'кей», улыбка впостоянку девять на двенадцать и полный рот зубов — короче, весь штатовский атрибут… Ладно, приезжаем на обнажение. На стратотип… — Тут Роман незаметно покосился на студентку и, чуть поколебавшись, объяснил как бы между прочим — Ну, что такое стратотип, вы знаете — эталонное обнажение для отложений какого-то времени. Скажем, породы юрского времени впервые были выделены в Юрских горах, значит, юрские стратотипы находятся там. А пермь выделили у нас, в районе Перми, и эталоны пермских отложений находятся, естественно, в тех местах… Стратотип, на который мы приехали, конечно, не планетарного значения, как юра или пермь, но тоже кое-что. В одних только монографиях сколько раз фигурировал — я уж не говорю про разные там статьи и статейки… Обнажение само маленькое, но значение имеет. Точнее — имело, — Роман зло ухмыльнулся. — Тот американец дорвался до него, как дурной до мыла. Молоток у него типа моего, только потяжелей и форма другая — с хищным таким клювом, для долбежки осадочных пород. А рюкзак — такая жлоб-штука, что вон Илюшку Галицкого посади в него, так еще место останется. На титановом каркасе, между прочим, и разделен на секции, чтоб образцы не жулькались друг об друга. С умом сделано, ничего не скажешь. И он, американец, как начал колотить наш стратотип — так это ж кино — и только! Ну, точняком врубовый комбайн, один к одному! Гляжу, наш бедный стратотип постепенно перекочевывает в титановый рюкзак этого друга. А тот знай себе колотит в полный рост, будто у себя дома, в какой-нибудь Оклахоме. И методично, методично — можно сказать, тактика выжженной земли. Мне аж жутко стало, без трепа. Я Стрельцу: «Это, говорю, что ж он делает-то? Кажись, мы ему не продавали обнажение». Стрелец мне: «Что поделаешь — гость. К тому ж из Штатов, из Ламонтской обсерватории…» Да я тот Ламонт в белых тапочках видел!.. Смотрю, америка свое дело кончила. Обнажение… Эх, что вам сказать… В общем, у лукоморья дуб спилили, кота на мясо изрубили… Ладно, думаю, мне-то дипломатничать не хрена — я не член-корр. Подхожу. Он стоит, как на фото: ногу в сторону отклячил, руки — в боки. Улыбка типа «мир, дружба!» Я ему нарочно по-русски, а он, кстати, по-нашему — будь-будь. «Эй, — говорю, — приятель, ты не перебрал ли малость, а? Гляди, говорю, не получился б у тебя жидкий стул». Смеется. «Я, — говорит, — буду эти камень растворяйт в это… в водка царья-батючки, и очшень маленький фауна будет выпадайт осадок, понимайт методика?» И скалит зубы, чувак! Думает, шибко подкусил меня. Это он в царской-то водке [58] будет растворять карбонатные породы! Нашел придурка, сенкью вэри бога мач! Ах ты, думаю, янки-дудл, что ты смотришь на меня, как на слаборазвитую страну? Говорю: «Слушай сюда, Оклахома, ты ту водку царя-батюшки процентов на девяносто разведи своей паршивой виской, а то еще сам выпадешь в осадок. То-то будет утрата для твоей Ламонтской обсерватории!»…
Роман залпом выпил остывший уже чай и достал сигареты. Некоторое время стояло молчание.
— Эк ты его… — проговорил наконец Субботин. — Иностранец все-таки, гость — верно сказал Стрелецкий. Грубо-то не надо бы…
— Любят у нас гостей. Аж до потери пульса! — в сердцах Роман затянулся слишком сильно, закашлялся и швырнул сигарету в огонь.
— А я считаю, что Роман молодец! — заявила Ася. — Приехали в нашу страну — так пусть ведут себя по-человечески, разве не так?
— Я тоже — «за»! — пробасил Павел Дмитрич. — Надо звать штаны штанами, а не брюками.
Субботин искоса глянул на него и проворчал:
— Однако ж шуточки у тебя, Павел, чисто прорабские…
— Рома, ты говорил про какую-то американскую школу, — посмеиваясь, напомнил Валентин.
— А, да-да! — встрепенулся москвич. — Не знаю, как в чем, но в работе они безжалостны. И к себе, и к другим. Я понял так, что иным у них там быть нельзя. Съедят…
— Да-а, видать, это у них запросто, — угрюмо проворчал Самарин. — Недавно вон президента своего ухлопали, а все свалили на какого-то Асфальта Тротуарыча.
Студентка изумленно захлопала глазищами:
— К-какого Тротуарыча?
— Освальда, Ли Харви — вы его имели в виду, Павел Дмитрич? — с изысканной вежливостью осведомился Валентин.
— Что так, что этак — один хрен на дурака рассказ! — буркнул прораб.
— Мы вот их, капиталистов этих, — продолжал Роман, — все воображаем себе жирными, вроде Черчилля, а они, сукины дети, жилистые, поджарые, с эффектным загаром. Сколько я видел разных ихних деятелей — по линии геологии, конечно, — ни одного с брюхом…
— Да ты погляди на нас! — протестующе загудел Субботин. — У кого ты видишь брюхо? Или возьми хотя бы всю нашу экспедицию…
— Дмитрич, что ты мне на полевиков указываешь! Я вон наших докторов знаю, которые иначе как на «Волге» в маршрут не могут ездить — жирок мешает! — Роман раздраженно сопнул и опять полез за куревом. — У нас ведь иногда как бывает: перекурим — тачки смажем, тачки смажем — перекурим. Не так, что ль? А у них — закон джунглей. Хочешь утвердиться — при, как на буфет, впостоянку. Тоже житуха, доложу вам… А насчет школы, Валя, это я так, для пущей важности. Никакая, конечно, не школа, а просто мыслишка одна. В работе не давать себе поблажки — и вся любовь! Вот вы давеча, Василий Палыч, насчет моего рюкзака волну развели — ах, тяжелый, мол, и все такое. А между прочим, у того оклахомы его титановый рюкзачок был раза в полтора потяжелее…
— Так он же не по тайге его тащил! — перебил Валентин. — Вы, наверно, почти к самому обнажению на машине подъехали.
— Без разницы! Дело в принципе, — Роман повернулся к Субботину. — И главное, парень-то не сказать чтоб так уж был сильней меня. Если б, скажем, один на один — то это еще посмотреть бы надо, кто кого. — Тут недолгая серьезность моментом слиняла с Романа, он шутливо набычился на манер боксера, выставил кулаки. — Я хоть парень московский, а не вятский, но тоже хватский, дер-р-жите меня трое!..
Субботин разразился перхающим смехом курильщика и встал, разминая поясницу.
— Ну, молодежь пускай как знает, а нам с тобой, Павел, наверно, пора уж на боковую, по-стариковски, ты как?
Самарин кивнул, однако остался сидеть, уставясь в огонь и сумрачно о чем-то размышляя. Зато с гибкой стремительностью поднялся Роман, говоря:
— Василий Палыч, пока не забыли, подобъем-ка бабки по нашему разрезу… Валентин, гордись, это я от тебя нахватался — с ходу писать резюме по маршруту, идешь ты пляшешь!..
Проходя минут через десять мимо освещенной изнутри палатки начальника, Валентин услышал хоть и приглушенные, но довольно-таки азартные голоса. Напористо частил Роман, в ответ, явно с чем-то не соглашаясь, бубнил Субботин, но москвич тут же его перебивал с обезоруживающей бесцеремонностью.
— …после чего рисуем здесь опрокинутую складку — и от винта! — явственно донеслось сквозь зеленовато- просвечивающую ткань палатки.
Видно, подбитие бабок получалось нелегким.
Проснулся Валентин от громкого чертыханья. Невидимый в темноте Роман, болезненно поскуливая, возился со своим мешком.
