— Василий Павлович, — беспомощно — лишь бы что-нибудь сказать — подала голос студентка. — Не надо так…
Начальник понурился, вздохнул:
— А вообще-то, москвичи — народ хороший, по войне знаю. Коренные москвичи, — уточнил он. — А то есть еще шушера наезжая… на ловлю счастья и чинов. Как сказал Шолохов, идут и едут, ползут и лезут. Роман-то не из таковских ли? Или все же коренной, а?
Валентин с Асей переглянулись и промолчали — о происхождении Романа Свиблова им ничего известно не было.
— Ладно! — решительно объявил вдруг начальник. — С глаз долой — из сердца вон!.. Знаешь, Валентин, Ася Олеговна сделала сегодня свой первый самостоятельный маршрут. Великое дело — всю жизнь будет помнить.
Валентин понимал, что это великое дело в действительности-то было малозначащим уточнением чего-то хорошо известного. Быть чем-то иным оно просто не могло, поскольку кондиционными при государственной геологической съемке считались только маршруты начальника партии и старшего геолога. Однако он вполне натурально изобразил радостное изумление, принялся поздравлять студентку, тоже назвав ее при этом Олеговной. Та зарделась, начала что-то лепетать, но тут снова раздался порыкивающий начальственный бас:
— Валентин, ты, кстати, знаешь, кто ее отец? Мы тут с ней разговорились и…
— Василий Павлович! — Ася умоляюще стиснула руки.
— А, понимаю, понимаю! — Субботин благодушно хохотнул. — Девицу украшает скромность. Хвалю! Но одно все же скажу: Ася у нас из геологической семьи. Рассказала мне, как в пятилетнем возрасте папиным молотком расколошматила мамину рубиновую брошь, так я, поверишь, смеялся до колик в животе…
Вспыльчивый и зачастую весьма суровый Субботин славился своим заботливым, даже, можно сказать, отеческим отношением к студентам и молодым специалистам. Он рисковал им доверять то, что другие начальники партий поопасались бы поручить неоперившимся юнцам. «Щенят как учат плавать? — порыкивал он в кругу своих равных по рангу коллег, когда те пеняли ему за излишнюю либеральность. — Берут за шкирку и — в воду. Выплывет — значит, будет добрый пес, а утонет — ну, туда ему и дорога. Вон возьмите вы хотя бы Лиханова. Приехал ко мне после второго курса, глазенки таращит от страха, известняк от сахара-рафинада отличить не может. Ну, стаскал я его в пару маршрутов, а потом вручил ему молоток, компас и говорю: «Голова у тебя варит и глаз есть, но если спортачишь — выпорю. Дуй!» И забегал он у меня по маршрутам как миленький. До окончания университета ездил ко мне в партию. И что характерно — ни одного маршрута не запорол. А вы говорите!..» На это ему возражали, что, мол, требования теперь иные — времена, Василий Павлович, не те, понимать надо. В ответ он рычал еще яростнее: «А когда ж им самостоятельно работать — когда на пенсию пойдут?.. Требования! Их в кабинетах сочиняют, эти требования, а у меня — поле. Поле! Это понимать надо!» Вообще, у Василия Павловича был собственный твердый взгляд на свою должность. «Лично себя я могу уважать или не уважать — это мое внутреннее дело, — втолковывал он тем же своим коллегам. — Но себя как начальника партии я уважать обязан. Обязан! Вот, скажем, начальник экспедиции — оно, может, похоже на директора фабрики. А вот уже начальник партии — это совсем не то, что начальник цеха, нет! Он тот же командир роты, разве что не посылает людей на смерть, У нас ведь в поле как? С работы домой не уйдешь. Я двадцать четыре часа на глазах у своих подчиненных. Свой среди своих, и в то же время… — Он многозначительно умолкал, строго озирал слушателей, которые из уважения к его старшинству вслух не перечили. Помолчав, он внушительно заканчивал чем-нибудь вроде следующего — И начальник партии в Сибири — далеко не то, что начальник партии где-нибудь в Европе. Издавна так сложилось. Еще со времен Обручева…»
— Честное слово, это мне нравится, — Валентин, хоть он и не был сейчас особенно склонен к веселью, тоже не смог удержаться от смеха. — Начала свою геологическую карьеру с сокрушения общепринятых ценностей — в этом что-то есть.
— М-да? — Субботин подозрительно глянул на него, построжал. — Правда, пришлось и замечаньице сделать. Набрала чертову уйму образцов…
— Дело обычное, — заметил Валентин. — В незнакомом районе все с этого начинают. Подстраховки ради. Это уж потом, когда свыкнешься с местными породами, берешь оптимальный минимум образцов.
— А ты помолчи, не перебивай старших, — Василий Павлович неодобрительно пожевал губами. — С ней ходил Илюша Галицкий, и вот она нагрузила его — кони не везут…
— И вовсе даже не нагружала! — запротестовала студентка. — Он сам забирал у меня образцы и клал в свой рюкзак.
— Во-во, тоже мне выискался Айвенго сопливый, — хмыкнул начальник. — Но это бог с ним. Но вот что худо: гляжу, заявляется из маршрута одна. А Илюшка где? Оказывается, отстал на последнем километре. Он паренек хоть и крепенький, но росточком не вышел, а у нее ходули-то вон какие. К тому ж лыжница, рекордсменка, призы в своем вузе брала… Пришлось повоспитывать маленько. Сказать, что в тайге так не делается.
Валентин вздохнул.
— Да, оно, видно, как корь — обязательно этим переболеешь. Ведь и со мной был аналогичный случай. — Обратясь к Асе, пояснил — На моей первой практике, в Хамар-Дабане. Опередил своего напарника и заявился на табор. Ну, тогда мне и выдали: «У нас закон такой — вместе ушли, вместе пришли. Один ты нам не нужен!»
— Доходчиво, доходчиво, — засмеялся Субботин, чуть помолчал и, многозначительно глядя на Валентина, проговорил — Один в тайге — не геолог. Это нам всем бы не худо помнить. Всегда и во всем.
«Вот чертовщина! — мелькнуло в голове у Валентина; эти же слова говорил ему на берегу Толя в тот вечер, после памятного купания Романа. — Словно сговорились».
Видно, почувствовав, каково сейчас Валентину, Субботин проявил вдруг неожиданную тактичность: показывая, что сказанное им относилось вовсе не к геологическим завихрениям Мирсанова, он взялся уточнять и переориентировал разговор на другое.
— Ты вот все норовишь бегать по тайге в одиночку, — ворчливо заявил он. — Уверенности в себе много. Но учти, все это до поры до времени. Дурное дело, сам знаешь, оно нехитрое. Конечно, заблудиться ты никогда не заблудишься, но вдруг — хрясь! — и сломал где-нибудь ногу, а до табора тридцать или там полста километров — что тогда?
— Что тогда? — Валентин сумрачно усмехнулся. — Наложу шину, вырублю костыль и потихоньку похромаю к вам, Василий Палыч.
Начальник издал невнятное рычанье.
— Этим костыликом да по одному месту тебя! — Ненадолго задумался, потом сказал — Вспоминаю одну историю. Эпопею, можно сказать. Я работал тогда на Сибирской платформе. Старшим геологом партии. Ну, что такое Сибирская платформа, вам, наверно, объяснять не надо. Тайга, густейший подлесок, ориентиров нет, обилие рек, населенных пунктов — всего ничего. В те времена, а это был конец сороковых годов, специалистов не хватало, поэтому хаживали в маршруты и по одному. От нужды великой — не от дури, — ядовито уточнил он, не глядя на Валентина. — И вот как-то раз во время такого одиночного маршрута пропал геолог. Из соседней партии. Молодой парень, недавний выпускник МГРИ [54], если я не запамятовал. Тоже сильно уверенный в себе, как ты. И между прочим, не хиляк, а, может, даже покрепче тебя.
— Ну, такого просто не может быть, — вяло пошутил Валентин.
— Ты погоди скалить зубы. Послушай, что дальше было. Искали его, конечно, — и своя партия, и мы, и другие, которые были по соседству. Время идет, ищем-ищем, а от парня никаких следов, хоть ты умри! Будто сквозь землю провалился. Между тем работа стоит, и не у одной партии. А за нее, за работу, в те поры спрашивали со всей строгостью, уж можете мне поверить… Наконец признали свое бессилие, смирились, оплакали — и опять за дело. Взялись наверстывать упущенное, да-а… А у этого пропавшего парня была бабка, старая политкаторжанка, как мы потом узнали. Вот она взяла и — письмо Сталину: так и так, пропал единственный внук, а там, мол, на месте, просто списали его, как дохлую вьючную лошадь, и на том пошабашили… Нет, бабку эту можно понять. Да и как не понять — все мы люди. Отцы и матери, дедушки и бабушки. А единственный внук — это… единственный внук, о чем тут говорить. Но что после того началось в нашем районе, бож-ж-е ж ты мой! Самолеты, катера, охотники с собаками, эвенки на оленях, рыбаки, артели колхозников, милиция, топографы, геодезисты и наш брат геолог — сотни людей, уйма техники. Искали так, будто… будто… — Субботин, не находя слов, лишь потряс головой. — А в результате — все то же самое. Нуль. Никого и ничего… Да что там Сибирская платформа! Я знаю случай, когда одна девица ухитрилась исчезнуть во вполне обжитой местности. И — с концами. Тут тебе и косари по соседству стояли, и пастухи, и горнорабочие вокруг были раскиданы — рыли шурфы, канавы. Старые приисковые места, давно освоенные. Тайга повырублена, зверь распуган, а вот поди ж ты…
