— Подойдет?

— Да, Мишенька, спасибо — выпьем за тебя, — чтоб скорее отпустили…

— Ну, счастливо…

— Оставь. Раньше надо было целоваться. Тебе не стыдно?

— В смысле?

— В смысле смотреть теперь Славке в глаза.

— А, перестань, ничего не было…

— Договорились. Не протрепись во время агитаций и консультаций, какое ты у меня белье видел.

— Подожди секунду, я тебя повезу…

— Мишенька, не надо, я не боюсь, это я со злости сказала.

— Я поеду!

— Никуда ты не поедешь — тебе же не хочется, скажи правду.

— Ты не пойдешь одна.

— Пойду. Никто меня не тронет, кому я нужна. А белье под пальто не видно.

— Ты обиделась…

— Наоборот, обрадовалась: ты похвалил мое белье… Пока!

Передачу пропустил? Нет, вполне можно послушать. Длинненький «Хитачи» с двумя динамиками — двадцать шесть сертов.

«…в стране моего прежнего проживания я материально был очень хорошо обеспечен, имел квартиру, телевизор, машину. Но желание воссоединиться со своей землей и близкими людьми привело меня к мысли о приезде сюда.

Я и моя семья живем в Холоне. Это небольшой город неподалеку от самого крупного города Страны — Тель-Авива. Тут надо сказать, что мы не замечаем никакой разницы между маленькими и большими городами: везде идут одни и те же кинокартины, в магазинах имеются все продукты. Если вы хотите побывать в тель-авивских театрах или посетить музеи и достопримечательности Иерусалима, к вашим услугам широкая сеть общественного транспорта; впрочем, наша семья недавно приобрела машину…»

Мы передавали интервью с новоприбывшим Шмуэлем. Читал: Иекутиэль-бен Мордехай. Вы слушаете радиовещательную станцию Израиля из Иерусалима. Передаем краткую сводку последних известий.

Министр иностранных дел Израиля Аба Эбан..»

«Хитачи» работал как Бог. У них передачи неплохо построены — надо будет организовать акцию: серию писем с просьбами. Попросить рассказать об израильской электронной промышленности, о музыкальной жизни… А то у них нет программы типа «Отвечаем на вопросы радиослушателей». Это важно — имеет смысл.

«…наши силы открыли ответный огонь. Как сообщает представитель Армии обороны Израиля; на нашей стороне пострадавших нет».

Нет — и отлично. Армия там маленькая, но технически оснащенная.

Текут две речки — Ворскла и Мерла. Я в них рыбу ловил. Там, где речки те сходятся, становятся они похожими на Анечку: будь Анечка блондинкой с голубыми глазами и другим носом. Но они все равно похожи — плечами, пупком и нежными ногами.

Посольство Королевства Нидерландов — голландское посольство. Придемте все! Всем надо попросить деньги на визу, нету денег. Они давились в окошечко за номерками на прием к послу или к его секретарю, что совершенно не важно: кто там из них дает деньги. Кончились моральные победы — они победили, и требуется перед окошком недвусмысленная физическая победа, бой, бой, в Израиле — говорят и пишут в письмах — всех немножко забирают в солдаты. За такое поведение в очереди неголландской, а в другой, давно бы убили, не доводя до отделения внутренних дел. Шнобель бы оторвали, ребра бы из ушей спиралями полезли бы!.. А в голландское посольство пускают только наших, сплошные шнобеля — оторвать некому. Длинные голландцы ван-дер-что-то лишь лыбятся, и секретарша посла — старший лейтенант Комитета государственной безопасности того государства, что так скоро мы покидаем, — имеет нас за государственно-безопасных. Говорит: «Господа, господа, спокойнее. Господин посол примет всех: не сегодня, так завтра, не волнуйтесь, господа, привыкайте к демократии!» Знаем мы эти дела: кто войдет — тот получит, а кто поверит секретутке и привыкнет — тот не получит. Нужно купить пианино, кухонный комбайн из восточной зоны Германии, ковры, велосипеды по числу членов семьи, псевдоподержанный полированный гарнитур, простыни, простыни, транзисторный приемник «Океан», транзисторный приемник «ВЭФ-12», электробритву «Эра», кубинские сигары, ложки деревянные сувенирные, самовар большой и самовар маленький — сувенирный же, лодку надувную, польскую палатку, фотоаппарат «Зенит», водку для возможных таможенников и старых друзей.

Список не кончен, — но Анечку уже пропустили в посольство: законный муж Славка получил законный отказ — ждите, когда поднакопятся демократы (так оно и будет). А пока надо отдать ван-дер-послу приблизительно тысячу метров рукописей на микропленке: возьмет, никуда не денется.

Две речки, Ворскла и Мерла, текут, стараясь походить на Анечку. Втекает Анечка неназойливо промеж кустистым и бурым одесским пузом и твердым боксером из Каунаса, натыкается на производство капроновых бытовых сеток из Кутаиси — и запутывается. Не речки, так рыбка. Скалит Анечка зубки на стоматолога из Львова — спекулянтские рожи, зачем они едут, это им не Советский Союз, в Стране всем работать надо, на жульничестве не выедешь, в партию не вступишь — не поможет. Им придется трудно, но это ничего, их дети станут настоящими евреями. И потому пускают их в Страну Веселых Солдат, Страну Одноглазых и Суровых Даянов, Библейских Ковбоев, Бесплатных Апельсинов!

…Бедный Славка, не нервничай, ты, как евреи, — умный и сильный, Славка, солнышко, целую, нечего прощаться, скоро увидимся, иди домой. И о чем, господа, разговор, наше временное пребывание на несомненной чужбине несколько затянулось: ныне же, во исполнение пророчества, о котором рассказывал мне бен-Ханукия, мы уезжаем. И стоит ли прощания такая встреча? Это я не для нас с Анечкой спрашиваю, а для легкого замаха кулаком — после драки. Отвечаю: нет силы, что остановила бы нас! Пусть стоматологи, пусть капроновые сетки: все, все станет на уготованные нам свои места. Нечего вспоминать, кто был на какие речки похож, ибо через двое-трое суток стану я похож на все имеющиеся у моего государства речки. А если речек мало — выкопаем!

Как легко забывать, вот что значит — наносное, мне не присносущее: прав ты, Бен-Ханукия, и я прав, и все мы правы. До сих пор были не правы, а теперь правы.

Таможенная проверка. Проверяйте, проверяите, фоньки, ничего вашего не возьмем! Анечке даже чемодан не открыли — знали все передано голландскому посольству, а камешков — нет, металлов — нет… Октябрь! наискосок сквозь стекло, Славка расхристанный — сквозь стекло. Об этом писывали плохо, талантов нетути, но писывали, так что я писать не буду, я с тобой, Анечка, поеду, со второй попытки. Шмонайте меня еще раз, будьте настолько любезны, я еду с вон той молодой дамой в слезах. На повторный курс понимания, расставания и прощания. Решил более внимательно осмотреться в материале. Повторение — мать учения, фоньки! Анечка, я согласен: не с чем прощаться, сам испытал. В случае каких-либо осложнений — скажешь мне, я тебя обучу повторному прощанию… Острю я, острю, остроумно себя веду — не понадобятся Анечке мои уроки. Прощание, расставание: ах, как похоже на неверно понятого Мандельштама, я тебе его пришлю, когда он выйдет: в «Библиотеке поэта» (большая серия).

…Слава, иди наконец домой, я постою, провожу — мне еще раз прокатиться нетрудно: я один теперь, бессемейный, сочту своим приятным долгом помочь. Миша Липский проконсультировал, а я — сопроводил. Не слушается меня язык: бен-Ханукия говаривал, что Моисей тоже был косноязычен, а из Египта народ вывел! Давай, я буду косноязычным Моисеем, а ты, Анечка, будешь нашим народом, и я тебя выведу… Времени нет — в другой раз.

Над слиянием Ворсклы и Мерлы разошлись под самолетом облака, раздвинулись по всей глубине. Анечка посмотрела в иллюминатор и увидела самое себя, лежащей внизу.