Не стоит обо мне беспокоиться, — откликнулся Гэндзи. — Меня просто подкосила усталость. Теперь же я уже отдохнул.

Я как раз пила чай. — Эмилия подошла к столу, на котором стоял чужеземный чайный сервиз. — Не желаете ли присоединиться? Хэйко так добра: она специально купила мне английского чаю.

Спасибо.

Сейчас Гэндзи рад был любому поводу оттянуть начало разговора. Он не представлял, как задать Эмилии тот вопрос, ради которого он сюда пришел. Спрашивать у женщины, спал ли он с ней — у женщины, с которой он никогда не находился в близких отношениях, и к тому же у чужестранки, — потому что сам он, видите ли, этого не помнит! Такого позора Гэндзи и представить себе не мог.

Эмилия взяла со стола небольшой кувшинчик и разлила по чашкам какую-то густую белую жидкость, а потом долила туда же черный чай. Даже сквозь запах ароматических масел слышно было, что заваренные чайные листья бродили. В завершение Эмилия положила в чашки сахар и размешала.

Она сделала глоток и на губах ее заиграла счастливая улыбка.

Я так давно не пила такой чай, что уже и позабыла, до чего же это вкусно!

Гэндзи попробовал странную смесь. И едва не подавился. Первым его побуждением было выплюнуть кошмарную смесь, но, увы, этому помешала вежливость. Приторная сладость, сильный запах бергамота и совершенно неожиданная примесь животного жира оказались нестерпимым оскорблением для чувств. Гэндзи лишь теперь сообразил, что это была за белая жидкость — коровье молоко, — но было поздно.

Что-то не так, господин?

Ответить Гэндзи не мог — мешала жидкость во рту. Тогда он собрал волю в кулак и заставил себя проглотить кошмарный напиток.

О, меня просто удивил необычный вкус. У нас не принято так сильно ароматизировать чай.

Да, наши и ваши сорта чая очень сильно отличаются. Даже удивительно, что на самом деле их делают из одного и того же растения.

Они поговорили о сходстве и различии сортов чая, и в конце концов Гэндзи удалось отставить чашку в сторону так, что Эмилия и не заметила, что он не сделал больше ни единого глотка.

Впрочем, Гэндзи так до сих пор и не нашел в себе сил задать тот вопрос, ради которого он сюда явился, и потому он решил попробовать подобраться к цели кружным путем.

Когда мы лежали в снегу, я кое-что заметил, — сказал Гэндзи.

Эмилия мгновенно покраснела и опустила взгляд.

Князь Гэндзи, я была бы чрезвычайно вам признательна, если бы вы никогда более не затрагивали эту тему.

Я понимаю, какое неудобство причиняют вам эти воспоминания, госпожа Эмилия. Поверьте — я и вправду прекрасно это понимаю.

Позвольте мне в этом усомниться, сэр. — Эмилия на миг подняла взгляд, и Гэндзи успел прочесть в ее странных, головокружительно голубых глазах обиду и неодобрение. — Вам, кажется, доставляет удовольствие постоянно упоминать о них, причем в присутсвии других.

И я приношу вам свои самые искренние извинения, — поклонившись, сказал Гэндзи. Теперь, когда его самого терзало столь же глубокое смятение, он понял, что должна была чувствовать Эмилия. — Я не отнесся к вашим замечаниям с тем вниманием, какого они заслуживали.

Если ваши извинения действительно идут из глубины сердца, то вы немедленно оставите эту тему, раз и навсегда.

Я обещаю, что именно так и поступлю. Но нам необходимо поговорить об этом — в последний раз.

Тогда не удивляйтесь, если я не поверю вашим извинениям.

Гэндзи понял, что у него остался единственный способ доказать свою искренность. Выказать свое смирение так, как он выказывал его каждый день перед алтарем предков. Он никогда не кланялся так ни единому живому существу, кроме самого сёгуна, — и уж конечно, ему и в голову прийти не могло, что он когда-нибудь поклонится так кому-то из чужеземцев. Он соскользнул со стула, опустился на колени и прижался лбом к полу.

Я прошу об этом лишь потому, что у меня нет иного выхода.

Эмилия знала, как важна для самурая его гордость. И вот теперь владетель княжества так унижается из-за нее! Эмилия расплакалась от стыда. И кто же из них после этого высокомерен и заносчив? Ведь сказано же в книге Иова: «Ты хочешь обвинить Меня, чтоб оправдать себя?» Эмилия рухнула на колени рядом с Гэндзи и взяла его за руки.

Простите меня за мое своекорыстное тщеславие. Пожалуйста, спрашивайте, раз вам нужно.

Но Гэндзи был слишком потрясен, чтоб говорить. Он совершенно не привык, чтобы с ним так обращались. На самом деле, если б в комнате сейчас присутствовал кто-нибудь из его телохранителей, голова Эмилии уже катилась бы по полу. Прикоснуться к князю без его дозволения считалось несмываемым оскорблением, и кара за него была одна — смерть.

Во всем виноват лишь я, — сказал Гэндзи. — Не вините себя.

Как же мне себя не винить? Какая же это ужасная вещь — гордыня, — и как незаметно она закрадывается в душу…

Лишь через несколько минут они вновь уселись на стулья, и Эмилия пришла в себя настолько, чтоб продолжать разговор.

Возможно, это просто померещилось мне в бреду, — сказал Гэндзи. — Но там, в снегу, мне показалось, что я вижу у вас на шее некое украшение.

Эмилия извлекла из-под блузы тонкую серебряную цепочку. На цепочке висел медальон с изображением креста и цветка.

Вот это?

Да, — сказал Гэндзи. — А что это за цветок?

Это так называемая геральдическая лилия — эмблема французских королей. Семейство моей матери происходило из Франции. Эта лилия — память о Франции.

Девушка нажала на какую-то пружинку, и медальон отворился. В нем обнаружился миниатюрный портрет молодой женщины, очень похожей на саму Эмилию.

Это мать моей матери. Здесь ей семнадцать лет.

Столько же, сколько вскорости исполнится вам.

Верно. А откуда вы знаете?

Вы сами мне об этом сказали, когда делали снежного ангела.

Ах, да! — При этом воспоминании Эмилия улыбнулась. — Вам не очень-то понравился мой ангел.

Виной тому скорее мое восприятие, чем ваше искусство.

Эмилия откинулась на спинку стула и облегченно вздохнула.

Что ж, все не так уж страшно. Я ожидала… Даже не знаю, чего я ожидала. Но мне казалось, что вопросы будут гораздо хуже.

Гэндзи понял, что не может больше тянуть.

Я еще не закончил, — сказал он.

Пожалуйста, спрашивайте. Я готова ответить.

На взгляд Гэндзи, Эмилия была готова точно так же, как и он сам. То есть, никак. Но деваться было некуда.

Мои воспоминания о том, что произошло после того, как я был ранен, туманны и расплывчаты. Я помню, что лежал рядом с вами. И мы были обнажены. Это было?

Было.

Делали ли мы что-либо еще?

Что вы имеете в виду?

Мы занимались любовью?

Потрясенная Эмилия отвернулась и покраснела еще сильнее, хотя мгновение назад казалось, что сильнее уже некуда.

Это очень важно для меня, — сказал Гэндзи.

Но Эмилия так и не смогла ни взглянуть на него, ни сказать хоть слово.

Секунды складывались в минуты, а молчание все длилось, и в конце концов Гэндзи встал со стула.

Я забуду об этом разговоре и никогда больше к нему не вернусь.

Он отворил дверь и шагнул за порог. Гэндзи уже закрывал дверь, когда Эмилия заговорила.

Мы делились друг с другом теплом, чтобы спастись, — сказала она. — И все. Мы не… — Ей было мучительно больно изъясняться так откровенно, но Эмилия все-таки договорила: — Мы не занимались любовью.

Гэндзи низко поклонился.

Я глубоко признателен вам за вашу откровенность.

И он ушел. Но, вопреки чаяньям, так и не обрел покоя. Эмилия не беременна. И госпожу Сидзукэ он еще не встретил. Это хорошо. Но надежда Гэндзи стремительно таяла. Другая возможность, о которой упомянула Хэйко, — что он влюбится в Эмилию, — уже не казалась ему столь немыслимой. За время этой беседы, пока он говорил об их пребывании в снежном укрытии, и вспомнил все, что он тогда видел и чувствовал, и видел невинные чувства, отразившиеся на ее лице, произошло нечто воистину неожиданное.

Гэндзи поймал себя на том, что волнуется.