Однако же, в новом их положении было нечто, порождающее неловкость и смущение. Пока князь спал, все было нормально. Когда же Гэндзи очнулся, Эмилию охватило смятение. Под ним не было никаких разумных оснований. Ни она сама, ни Гэндзи не делали ничего дурного и не проявляли никаких грешных намерений. И все-таки сам тот факт, что сейчас Гэндзи лежал на ней, очень беспокоил Эмилию. Теперь ситуация стала выглядеть двусмысленно — хотя, конечно, их все равно никто не мог увидеть, а значит, и не мог сделать ошибочный вывод.

Передвигать его слишком рискованно. Уж лучше выглядеть дурно, чем дурно поступать. А доводить горячечного больного до того, чтоб он причинил себе вред — это, несомненно, дурно.

Сквозь снежный покров пробивался рассвет, а Эмилию постепенно охватила дремота. Вскоре девушка тоже уснула.

Снег продолжал идти весь день.

Еще час — и они бы умерли, — сказал Сигеру. — Она проделала отверстие для воздуха, но его занесло снегом. Они медленно задыхались.

Хидё взглянул в сторону костра, у которого спали князь Гэндзи и Эмилия. Он уже перевязал князя и накормил их обоих. Они будут жить.

Сигеру показал Хидё маленький револьвер.

В нем осталось всего две пули. Четыре выпущено. Думаю, она прогнала тех, кто напал на Гэндзи. Кто знает? Возможно, где-нибудь там валялись трупы, но их занесло снегом.

Сигеру не стал говорить, в каком виде он их нашел. Гэндзи и эта женщина были почти обнажены и лежали, прижимаясь друг к другу и укрываясь одеждой. Сигеру не знал, действительно ли женщина выстрелила в кого-то и тем самым спасла Гэндзи. Но он твердо знал, что она спасла князя теплом своего тела. Без нее с такими ранами, с такой потерей крови Гэндзи просто замерз бы насмерть.

Господин Сигеру, — сказал Хидё. От удивления глаза его расширились. — Вы понимаете, что произошло?

Да. Пророчество исполнилось. Чужеземец, встреченный под Новый год, спас князя Гэндзи от смерти.

Так что неважный из меня самурай, — сказал Гэндзи. Он лежал в главной княжеской спальне замка «Воробьиная туча». Гэндзи никак не мог привыкнуть, что теперь это его комната. Слишком уж сильно тут ощущалось присуствие его деда.

Господин, как вы можете так говорить?! — воскликнул Сэйки. — Вы сумели выжить в чрезвычайно опасных обстоятельствах! Именно этого и ожидают от самурая!

Сэйки и Хидё сидела на коленях рядом с постелью князя. Гэндзи лежал на левом боку, а доктор Одзава тем временем обрабатывал его раны.

Вы переплыли море в бурю, пережили нападение китов и попали в плен к предателям. Вот это я бы действительно назвал опасными обстоятельствами.

Гэндзи вздрогнул, когда врач снял с раны присохшую повязку. Оба самурая резко вдохнули и подались вперед, словно пытаясь чем-то помочь.

Прошу прощения, господин, — сказал доктор Одзава. — Это все моя неуклюжесть.

Гэндзи отмахнулся от извинений.

Я позволил банде оборванных дезертиров захватить себя врасплох. Меня защитила Эмилия и спас мой дядя. Вряд ли нам захотелось бы, чтоб эту историю торжественно поведали на очередном празднестве в честь моего дня рождения.

Вы получили раны, которые более слабого человека просто убили бы, — возразил Сэйки. — Но ваш боевой дух позволил вам выжить. Что для самурая важнее боевого духа?

Возможно, капля обычной бдительности.

Хидё больше не в силах был сдерживаться. Он прижался лбом к полу и так застыл, считая, что недостоин смотреть на раненого князя. Хидё не позволил себе издать ни звука. Лишь вздрагивающие плечи свидетельствовали о глубине его горя.

Что такое, Хидё? — удивился Гэндзи. — Сядь, пожалуйста.

Это я виноват! — сказал Хидё. — Вас едва не убили, и все из-за моей нерадивости!

Тебя там не было. Почему же ты винишь себя в нерадивости?

Потому, что я должен был находиться там. Я — ваш главный телохранитель. Я допустил, чтоб вы встретились с опасностью. Это непростительно.

Ты тогда очень убедительно высказал свою точку зрения, — сказал Гэндзи. — Но я приказал тебе остаться у перекрестка, невзирая на твои возражения и мнение Сигеру. Тебе не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.

Я мог последовать за вами втайне.

Хидё, встань и прекрати нести чушь. В случившемся не виноват никто, кроме меня самого. Я слишком привык, что меня постоянно окружают надежные и преданные люди, и разучился самостоятельно защищаться. Если кто и должен сейчас плакать от стыда, так это я, а не ты.

Я согласен с Хидё, — подал голос Сэйки. — То, что вы были ранены, — это и вправду его упущение. Ему следовало нарушить ваш приказ и втайне продолжать оберегать вас. Конечно, потом ему пришлось бы совершить самоубийство, чтоб искупить подобное неповиновение, но до того он мог бы охранять вас, как того требует его долг.

А если бы Кудо со своими людьми добрался до перекрестка? И там не оказалось бы никого, кто мог бы их остановить?

Господин Сигеру перебил их всех, — сказал Сэйки. — А значит, Хидё вовсе не нужно было стеречь перекресток.

Тогда мы этого не знали, — возразил Гэндзи. — Кто может сказать, что случилось бы, если б Хидё поступил так, как говоришь ты? Возможно, это помешало бы исполнению пророчества, и сейчас ты смотрел бы на мой труп, а не учил меня мудрости неповиновения.

Хидё поднял голову.

Сэйки потерял дар речи.

Гэндзи улыбнулся. Когда все прочие средства отказывают, всегда можно воспользоваться пророчеством. Какая, однако, удобная вещь — это пророчество!

Господин, у вас чистые раны, — сказал доктор Одзава. — Ни малейших признаков воспаления. Кроме того, я, как ни удивительно, не нахожу у вас сколько-нибудь серьезных обморожений. Я теряюсь в догадках. Как такое могло получиться? Господин Сигеру сказал, что нашел вас в сугробе.

Я был не один, — отозвался Гэндзи. — Моя спутница знала эскимосскую мудрость и сумела хорошо воспользоваться своими знаниями.

Что такое «эскимос»? — спросил доктор Одзава. — Какая-то часть лекарского искусства чужеземцев?

Несомненно.

Я бы хотел, с вашего позволения, побеседовать с ней об этом «эскимосе». Быть может, госпожа Хэйко согласилась бы переводить нашу беседу?

Я уверен, что вы очень много почерпнете из этой беседы, — сказал Гэндзи. Жаль, что ему самому не удастся на это полюбоваться. Картина будет презабавная. Эмилия, несомненно, скажет правду. Она всегда говорит правду. Ведь ложь, как она утверждает, — грех против Христа. Как же она будет краснеть и смущаться, стараясь объяснить, что именно она сделала, и при этом не сказать лишнего! Гэндзи представил себе эту картину и рассмеялся.

Господин?

Я просто радуюсь тому, что мое выздоровление идет так быстро. Спасибо вам за ваши старания, доктор Одзава.

Только не перенапрягайтесь, пока не поправитесь окончательно, — иначе вам может снова стать хуже.

Гэндзи поднялся с постели. Прежде он просто подождал бы, пока слуги не оденут его. Теперь же, разозлившись на себя за свою беспомощность в глуши, Гэндзи настоял на том, чтоб одеваться самостоятельно.

Возможно, я не так уж хорошо владею мечом, — сказал Гэндзи, — но зато я великолепно управляюсь с поясом.

Это была ваша первая настоящая схватка, — сказал Сэйки. — В следующий раз вы справитесь лучше.

Еще бы — хуже все равно некуда.

Вы слишком строги к себе, мой господин, — сказал Сэйки. — Я впервые увидел хлещущую кровь во время бунта в западной части княжества — это было еще до вашего рождения. И как ни печально мне об этом говорить, я все же вынужден признаться, что меня тогда вырвало, и я испачкал свою набедренную повязку.