— Когда мы ложились в постель, торгового корабля не было, — сказала Хэйко.

— Он только что бросил якорь.

— Это тот самый корабль, которого вы ждете?

— Возможно.

Хэйко с поклоном вернула подзорную трубу Гэндзи. Князь не сказал ей, какой же корабль он ждет, а Хэйко, конечно же, не стала его распрашивать. По всей вероятности, Гэндзи и сам не знал ответа на этот вопрос. Должно быть, он ожидал исполнения пророчества, а пророчества всегда расплывчаты. Погрузившись в размышления, Хэйко вновь взглянула на корабли в заливе.

— А почему чужеземцы так шумели сегодня ночью?

— Они праздновали Новый год.

— Но ведь Новый год только через три недели!

— Наш — да. Первое новолуние после зимнего солнцестояния, в пятнадцатый год правления императора Комэй. А их Новый год — сегодня. «Первое января тысяча восемьсот шестьдесят первого года», — произнес Гэндзи по-английски, потом вновь перешел на япоский: — Для них время течет быстрее, чем для нас. Потому-то они нас и обогнали. Вот они и празднуют сегодня Новый год, до которого нам еще три недели. — Он взглянул на гейшу и улыбнулся. — Ты пристыдила меня, Хэйко. Разве тебе не холодно?

— Я — всего лишь женщина, мой господин. Там, где у вас мышцы, у меня жир. Потому я замерзаю гораздо медленее.

На самом деле, Хэйко потребовалась вся ее выдержка, чтоб не обращать внимания на холодный воздух. Согреть кимоно и подать его мужчине — это скромно, но привлекательно. А если она задрожит, то слишком сильно подчеркнет свое деяние, и это убъет все очарование.

Гэндзи вновь перевел взгляд на корабли.

— Паровые машины, что несут их и в бурю, и в штиль. Пушки, способные чинить разрушения за множество миль. Огнестрельное оружие у каждого солдата. Три сотни лет мы сами себя дурачили культом меча — а они тем временем трудились над конкретными вещами. Даже их языки — и те более конкретны, ибо так они мыслят. А мы — сама неопределенность. Мы слишком полагаемся на недосказанность и намеки.

— А так ли важна определенность? — спросила Хэйко.

— На войне — да, а война близится.

— Это пророчество?

— Нет, всего лишь здравый смысл. Куда бы ни приходили чужеземцы, они повсюду старались захватить все, что только можно. Жизни. Сокровища. Землю. В трех четвертях мира они отняли лучшие земли у законных правителей тех мест. Они грабят, убивают, обращают людей в рабов.

— Совсем не то, что наши князья! — заметила Хэйко.

Гэндзи от души расхохотался.

— И это наш долг — позаботиться о том, чтобы никто не смел грабить, убивать и порабощать японцев — никто, кроме нас самих. Иначе какие же мы князья?

Хэйко поклонилась.

— Но мне ничего не грозит, пока я нахожусь под столь высоким покровительством! Дозволено ли мне будет приготовить господину воду для омовения?

— Да, приготовь.

— По нашему счету, у нас сейчас час дракона. А у них?

Гэндзи взглянул на стоящие на столе швейцарские часы, и произнес по-английски:

— Восемь минут четвертого.

— Когда моему господину угодно будет принять ванну: в восемь минут четвертого или в час дракона?

Гэндзи вновь рассмеялся — весело и непринужденно, как умел смеяться лишь он один, — и поклонился Хэйко. Шутка гейши пришлась ему по вкусу. Многочисленные недоброжелатели поговаривали, что князь чересчур часто смеется. А это, с их точки зрения, свидетельствовало о вопиюще несерьезном отношении к жизни — и это в нынешние опасные времена! Возможно, они были правы. Этого Хэйко не знала. Зато она точно знала, что ей очень нравится, как смеется князь.

Хэйко поклонилась в ответ, отступила на три шага и повернулась, чтоб уйти. Она по-прежнему оставалась нагой, но движения ее были столь изящны, словно она в полном церемониальном облачении шествовала по дворцу сёгуна. Хэйко чувствовала, что Гэндзи смотрит на нее.

— Хэйко! — окликнул ее князь. — Подожди минутку!

Хэйко улыбнулась. Он игнорировал ее, пока мог. Но теперь он двинулся к ней.

Преподобный Зефания Кромвель, смиренный служитель Света Истинного Слова пророков Господа нашего Иисуса Христа, сморел на Эдо, этот город, напоминающий муравейник, это прибежище язычников, этот рассадник греха. Его прислали сюда, дабы принести слово Божье невежественным японцам. Истинное слово — пока несчастных язычников не совратили вконец паписты, или приверженцы епископальной церки — те же паписты, прикидывающиеся невинными овечками, — или кальвинисты с лютеранами, алчные торгаши, прикрывающиеся именем Бога. Проклятые еретики вытеснили Истинное слово из Китая. И преподобный Кромвель исполнен был решимости не допустить, чтоб они восторжествовали в Японии. Грядет Армагеддон, и самураи могут оказаться в нем значительным подспорьем, если откроют свое сердце истинному Богу и станут Христовыми воинами. Рожденные для войны, не ведающие страха смерти — они могли бы стать идеальными мучениками. Но все это — в будущем; если, конечно, этому вообще суждено сбыться. А настоящее не слишком-то обнадеживало. Пока что Япония — адов край шлюх, содомитов и убийц. Но Истинное слово с ним, и он победит! Воля Господня свершится!

— Доброе утро, Зефания.

При звуке этого говоса весь гнев, владевший преподобным, мгновенно испарился, и Зефания почувствовал, как его разум и чресла охватывает нестерпимый жар, ставший в последнее время столь привычным. Нет-нет, он не поддастся бесовскому наваждению!

— Доброе утро, Эмилия, — отозвался преподобный и повернулся, изо всех сил стараясь выглядеть спокойным. Эмилия Гибсон, верная овечка из числа его паствы, его ученица, его невеста. Зефания старался изгнать из своего разума мысли о юном теле, скрытом одеждой, о высокой груди, о влекущих изгибах бедер, о длиннных, изящно очерченных ногах, о лодыжках, выглядывающих иногда из-под края юбки… Он старался не рисовать в своем воображении того, чего еще не видел наяву. Старался не представлять себе обнаженную грудь девушки, ее полноту и округлость, форму и цвет сосков. Ее живот, влекущий обещанием плодовитости, готовый принять в себя его обильное семя. Ее детородный холмик, столь священный в заповедях Господа нашего, столь оскверненный Лукавым. О, это искушение, этот обман плоти, эта ненасытная жажда плоти, это вспожирающее пламя безумия, толкающее к удовлетворению похоти! «Ибо живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу — о духовном».

Лишь после того, как до него вновь донесся голос девушки, Зефания понял, что произнес последние слова вслух.

— Аминь, — сказала Эмилия.

Преподобный Кромвель почувствовал, что мир стремительно удаляется от него, а вместе с ним — милость и спасение, заповеданное Иисусом Христом, единородным Сыном Господним. Нет, он должен отринуть все мысли о грешной плоти! Зефания вновь посмотрел на Эдо.

— Вот великий вызов, стоящий перед нами. Грехи духа и тела, во множестве великом. Неверующие — в неисчислимом количестве.

Эмилия улыбнулась, мягко и мечтательно.

— Я уверена, что вы справитесь с этим деянием, Зефания. Вы — воистину человек Божий.

Преподобного Кромвеля ожег стыд. Что бы подумало это невинное, доверчивое дитя, если б узнало, что за нечестивая страсть терзает его в ее присутствии?

— Помолимся же за этих язычников, — сказал Зефания и преклонил колени. Эмилия послушно опустилась на палубу рядом с ним. Слишком близко к нему. Зефания ощутил тепло ее тела, и как он ни старался гнать от себя все мирское, он невольно вдыхал запах здорового девичьего тела.

— «Князья его посреди него — рыкающие львы, — произнес преподобный Кромвель, — судьи его — вечерние волки, не оставляющие до утра ни одной кости. Пророки его — люди легкомысленные, вероломные; священники его оскверняют святыню, попирают закон. Господь праведен посреди него, не делает неправды, каждое утро являет суд Свой неизменно; но беззаконник не знает стыда».

Знакомый ритм Истинного слова вернул ему уверенность. Постепенно голос Зефании делался все сильнее и глубже — пока ему не начало казаться, что сейчас голосом его говорит сам Господь.