Времена не меняются, — сказал Симода. — Они портятся. Чтоб низкородные вели себя так заносчиво!.. Каких-нибудь семь лет назад такого просто не могло бы произойти.

Семь лет назад в заливе Эдо объявился американский коммодор Перри со своими военными кораблями и пушками.

Мы оказали им услугу. — Таро стряхнул с клинка кусочек окровавленного хрящя. — Мы избавили их от бесполезного путешествия. Куда бы они ни шли и с кем бы ни вступили в битву, они все равно потерпели бы поражение. До чего же жалкие трусы!

Чужаки уничтожают нас без битвы, — сказал Хидё. — Уже само их существование подрывает наши обычаи.

Гэндзи всматривался в каждого убитого, мимо которого проезжал. Последний, десятый, смотрел остановившимся взглядом в ясное зимнее небо; голова его была развалена надвое. Его правое предплесье держалось лишь на каких-то осколках кости и полоске кожи. Левая рука оканчивалась у запястья. Кисть валялась рядом. Убитого даже трудно было назвать мужчиной — это был подросток, едва вышедший из детства. От силы лет шестнадцати. На шее у него висели деревянные четки. Амулет надежды. На каждой сандаловой бусине была вырезана свастика, буддийский символ бесконечности.

Чужеземцы тут ни при чем, — сказал Гэндзи. — Мы сами во всем виноваты.

Конечно, стычка была несчастьем, но и в ней имелась своя хорошая сторона. Хидё, Симода и Таро выказали свою храбрость. Гэндзи остался доволен. Он верно оценил этих людей.

Проведя рядом с иноземцами пять дней, Хэйко стала понимать их намного лучше. Особенно мистера Старка. Он говорил неспешно, слегка растягивая слова, и потому его проще было понять. Мисс Гибсон говорила быстрее и словно проглатывала некоторые звуки. Что же касалось преподобного Кромвеля, даже когда Хэйко разбирала его слова, они зачастую не складывались в единое целое. Мистер Старк и мисс Гибсон отвечали раненому, как будто его слова были вполне осмысленными, но Хэйко подозревала, что это не более чем жест вежливости.

Преподобный Кромвель большую часть времени спал, и глаза под закрытыми веками быстро двигались. Проснувшись же, он сразу начинал куда-то рваться, и успокаивала его лишь нежная забота мисс Гибсон. Визиты доктора Одзавы, похоже, вызывали у раненого особенное беспокойство. Возможно, причина крылась в том, что по поведению доктора слишком хорошо угадывалась суть его высказываний.

Половина его кишок и желудок сгнили, — сказал доктор Одзава. — Вред, нанесенный его жизненно важным органам, неописуем. Отравленная желчь загрязняет его кровь. И, однако же, он до сих пор дышит. Я вынужден признать, что пребываю в полнейшем недоумении.

Что говорит врач? — тут же спросила мисс Гибсон.

Он говорит, что преподобный Кромвель — очень сильный человек, — ответила Хэйко. — Хотя доктор и не может предсказать исход, состояние больного стабильное, а это внушает надежду.

Кромвель указал на доктора.

Следует говорить: «Если будет на то воля Господа, мы будем жить и сделаем то-то и то-то».

Аминь, — отозвались мисс Гибсон и мистер Старк.

Доктор Одзава вопросительно взглянул на Хэйко.

Он благодарит вас за заботу, — сказала Хэйко, — и молится по своему канону за ваше процветание.

А! — Доктор Одзава поклонился преподобному Кромвелю. — Благодарю вас, почтенный чужеземный священник.

Ты — сын дьявола, ты — враг всего праведного!

По мнению Хэйко (которым она, правда, ни с кем не делилась), преподобный Кромвель от страданий сошел с ума. Только этим и можно было объяснить подобное поведение. Ни один человек, пребывающий в здравом уме, не стал бы проклинать врача, так старательно ухаживающего за ним.

Хоть Хэйко и стала за эти пять дней лучше понимать чужеземцев, она так до сих пор и не поняла, зачем же Гэндзи велел ей быть с ними. Нет, одна из целей была очевидна. Хэйко составляла компанию гостям, служила им переводчиком, пробивала брешь в той изоляции, в которой они оказались в отсутствие Гэндзи. Кроме того, ей представилась возможность вдумчиво изучать иноземцев, что в других обстоятельствах было бы нереально. И вот этого Хэйко не понимала. На ее месте мог находиться лишь человек, которому Гэндзи доверяет целиком и полностью. Но доверие основывается на знании, а Гэндзи почти ничего не знал о ней. У Хэйко имелось тщательно продуманное прошлое, подготовленное на тот случай, если кто-то заинтересуется ею. Место рождения, родители, друзья детства, старшие гейши-наставницы, ключевые события, важнейшие места… Факты были умело нагромождены друг на друга, ради того, чтобы скрыть главное: Хэйко — агент сёгунской тайной полиции. Ее легенда ожидала внимательного изучения. Но Гэндзи не выказывал ни малейшего интереса к ее прошлому, довольствуясь видимой частью. В исполненном хитростей мире высшей знати лишь совсем маленькие дети были теми, кем казались. Если Гэндзи и вправду доверяет ей, он просто самоубийца. Поскольку на самоубийцу он все-таки не походил, Хэйко раз за разом возвращалась к одному и тому же выводу.

Гэндзи знает, кто она такая.

Откуда он это знает, Хэйко понятия не имела. Возможно, слухи о клане Окумити соответствуют истине, и в этой семье раз в поколение рождается человек, способный предвидеть будущее. Если Гэндзи и есть этот человек, значит, он знает нечто такое, чего не знает сама Хэйко. А именно — предаст она его или нет. Что означает его доверие? Что она все-таки не предаст его? Или что предаст, но он, как истинный фаталист, смирился с таким исходом?

Хэйко прекрасно видела иронию ситуации. Ее терзало замешательство и подозрения — именно потому, что Гэндзи этого не выказывал. Или, быть может, под его мнимым доверием скрывалась какая-то тайная хитрость? Вот уже пять дней Хэйко ломала себе голову над этой загадкой — и была так же далека от ответа, как и прежде. Девушка чувствовала себя окончательно сбитой с толку.

Пенни за ваши мысли, — улыбнувшись, сказала мисс Гибсон.

Они сидели в комнате, примыкающей ко внутреннему дворику. Поскольку день выдался не по-зимнему теплый, двери были полностью раздвинуты и комната превратилась в подобие садовой беседки.

Пенни? — переспросила Хэйко.

Пенни — это самая мелкая монета у нас.

А у нас самую мелкую монету называют сэн. — Хэйко понимала, что на самом деле мисс Гибсон вовсе не предлагала ей заплатить за ее мысли. — Вы спрашиваете, о чем я думаю?

Мисс Гибсон снова улыбнулась. В Японии невзрачные женщины улыбались чаще, чем красавицы. Они инстинктивно старались хотя бы таким образом приукрасить себя. Очевидно, в Америке дело обстояло точно так же. Мисс Гибсон улыбалась очень часто. Хэйко решила, что это хорошая привычка. Улыбка помогала проявиться личности мисс Гибсон и отвлекала внимание от ее нескладности. На самом деле, слово «нескладность» и близко не описывало, до чего же несчастная американка была обделена природой. Но по мере того, как Хэйко знакомилась с ней, ей все больше нравилась добрая, нежная душа, скрытая за этой отталкивающей оболочкой.

Это было бы невежливо, — сказала мисс Гибсон. — Когда я говорю «пенни за ваши мысли», то тем самым даю понять, что вы кажетесь задумчивой, и что я готова послушать вас, если вам хочется поговорить. Вот и все.

А! Благодарю вас.

Хэйко и сама улыбалась часто. В этом и заключался секрет ее обаяния. Прочие знаменитые гейши Эдо старались всегда выглядеть величественно, а Хэйко, прекраснейшая из них, улыбалась так же часто, как и простая крестьянка. Но только тем, к кому она благоволила. Это создавало впечатление, будто в их присуствии она забывала о своей красоте и открывала для них свое сердце. Конечно же, это была игра, и все об этом знали. Но игра эта была столь впечатляюща, что мужчины с радостью платили за нее. И лишь с Гэндзи Хэйко не играла. Она от души надеялась, что молодой князь не догадывается об этом. Если он догадается, то поймет, что она любит его, а если он узнает, что она любит его, все равновесие рухнет. Возможно, он и вправду знает об этом — и потому-то и доверяет ей. Ну вот, опять то же самое. Так что же на уме у Гэндзи?