Это было видение.

А! — понимающе протянул доктор Одзава и взглянул в сторону двери. — Ханако!

Дверь отъехала в сторону, и в комнату заглянула Ханако.

Да, доктор.

На лице ее было написано живейшее беспокойство, но она улыбнулась князю и поклонилась.

Принеси чай, — велел доктор Одзава.

Лучше сакэ, — возразил Гэндзи.

Чай, — твердо повторил доктор.

Да, доктор, — отозвалась Ханако и исчезла.

Рассказать тебе?

Как пожелаете, — сказал доктор Одзава. Он был главным доктором клана вот уж сорок лет. До Гэндзи его пациентами были Киёри и Сигеру. Одзава знал о видениях все. — Но, боюсь, я не смогу его истолковать. Мне никогда еще этого не удавалось.

Все когда-нибудь бывает в первый раз.

Не обязательно, мой господин. Некоторые вещи так и не происходят.

Гэндзи постарался как можно подробнее пересказать свое видение. Он ждал, что доктор Одзава что-нибудь скажет, но тот молча потягивал чай.

Это видение подобно первому, — сказал Гэндзи. — Оно ничего не проясняет, а лишь запутывает меня. Кто мать ребенка? Должно быть, это госпожа Сидзукэ из первого видения. На ребенка надели медальон матери. Но в первом видении госпожа Сидзукэ была жива, а я умирал, а здесь, похоже, все случилось наоборот. Неразрешимое противоречие.

Да, на то похоже.

Как по-твоему: я видел то, что произойдет, или то, что может произойти?

Все, чем ваш дедушка делился со мной, свершилось, — сказал доктор Одзава и сделал еще глоток. — Однако же, я знаю, что делился он не всем. Ничего из того, о чем говорил ваш дядя, не воплотилось. Пока что. Но с вами дела обстоят совсем иначе. У вас было два видения, и будет еще одно. И все. На мой взгляд, вам повезло куда больше, чем Киёри или Сигеру. Вам не грозит обрести слишком много ясности, или слишком мало. Скорее, ее будет ровно столько, чтоб усилить вашу бдительность.

Ты не ответил на мой вопрос.

Как я могу на него ответить? Разве я знаю будущее? Я не пророк, я всего лишь лекарь.

Ответ, достойный философа, — сказал Гэндзи. — Но бесполезный. А мне нужен совет.

Единственное, что я мог бы высказать, это мое скромное мнение. Я не решился бы назвать его советом.

И тем не менее, я с радостью его выслушаю.

Тогда поговорите с женщиной.

Но с которой? — спросил Гэндзи.

Это должно быть очевидно.

В самом деле? Тогда скажите мне!

Доктор Одзава поклонился.

Я имел в виду, что это должно быть очевидно вам, мой господин. Ведь видение явилось вам.

Хэйко выслушала князя, не перебивая. Гэндзи закончил свое повествование, но она все молчала. Гэндзи понял. Хэйко нелегко было услышать, что другая женщина родит ему ребенка. Но с кем еще он мог бы поделиться? Он никому не доверял так, как Хэйко.

Мне ясно лишь одно, — сказал Гэндзи. — Прежде, чем все это произойдет, Сидзукэ встретится с Эмилией, поскольку тот медальон, который она носила, и который отдала нашему ребенку, сейчас принадлежит Эмилии. Что же касается всего прочего — тут я в полнейшем замешательстве.

Помните, вы когда-то рассказывали мне о чужеземном мастере и его клинке? — сказала Хэйко. — Я не могу сейчас вспомнить его имени.

Ты имеешь в виду историю Дамокла, и меч, который висел над ним?

Нет, другую. — Хэйко задумалась. — Его имя немного походило на имя дзенского мастера Хокуина Дзендзи. Хокуо. Окуо. Оккао. Лезвие Оккао. Что-то вроде этого.

Бритва Оккама?

Да, именно.

И при чем тут она?

Когда вы сказали, что вам ясно лишь одно, то не воспользовались бритвой Оккама.

В самом деле? Ты овладела искусством мыслить, как чужеземцы?

Здесь особенно нечем овладевать. Насколько я помню, принцип бритвы Оккама гласит: если вы видите множество возможностей, скорее всего, самая простая окажется и самой правильной. А вы прошли мимо самого простого объяснения.

Я ограничил себя той частью видения, которую можно было объяснить. И где же я не использовал бритву Оккама?

Вы предположили, что матерью ребенка будет Сидзукэ, которую вы пока еще не встретили. Что Эмилия каким-то образом передаст ей медальон, а уже от нее эта вещь попадет к ребенку. Но существует и более простое объяснение.

Я не вижу его.

Ребенок получит медальон непосредственно от Эмилии, — сказала Хэйко.

Почему вдруг Эмилия станет отдавать медальон моему ребенку?

Потому, что это и ее ребенок тоже.

Ее слова потрясли Гэндзи до глубины души.

Что за нелепое предположение! И оскорбительное к тому же! И его никоим образом нельзя счесть самым простым объяснением. Для того, чтоб Эмилия родила мне ребенка, мы должны спать вместе. Я не вижу никакого простого пути, который мог бы привести к этому.

Любовь часто упрощает то, что кажется нам сложным и запутанным, — сказала Хэйко.

Я не люблю Эмилию, и уж конечно, она не любит меня.

Возможно, это лишь пока, мой господин.

Никаких «пока»! — отрезал Гэндзи.

А какие чувства вы к ней испытываете?

Да никаких — во всяком случае, в том смысле, какой имеешь в виду ты.

Я видела, как вы смеялись, разговаривая с ней, — заметила Хэйко. — И она часто улыбается, когда вы рядом.

Мы вместе спаслись от смерти, — сказал Гэндзи. — И это действительно объединило нас. Но эти узы — узы дружбы, а не любви.

Вы по-прежнему находите ее отталкивающей и нескладной?

Нет, отталкивающей не нахожу. Но лишь потому, что я постепенно привык к ее внешности. «Нескладной» — это тоже чересчур резко сказано. — Гэндзи вдруг вспомнилось, как Эмилия взмахивала руками и ногами, чтоб изобразить снежного ангела. А еще он вспомнил, как Эмилия без малейшего смущения вскарабкалась на дерево. — Думаю, в ней есть некая невинная грация, — на чужеземный манер.

Так говорят о человеке, к которому испытывают теплые чувства.

Я готов признать, что Эмилия мне нравится. Но от теплых чувств до любви далеко.

Месяц назад вам требовалось все ваше самообладание, чтобы просто взглянуть на нее. Теперь же она вам нравится. После этого любовь уже не кажется такой уж невообразимой.

Для любви нужна еще одна весьма существенная вещь. Плотское влечение.

И она его не вызывает?

Пожалуйста, перестань.

Конечно, существует и еще более простое объяснение, — сказала Хэйко.

Надеюсь, оно окажется менее неприятным, — пробормотал Гэндзи.

О том судить не мне, мой господин, а вам. — Хэйко потупилась и уставилась на собственные руки, сложенные на коленях. — Нет нужды придумывать, какие обстоятельства могли бы привести вас с Эмилией в одну постель, если вы уже ее делили.

Хэйко, я не делил постель с Эмилией.

Вы уверены?

Я не стал бы тебе лгать.

Я знаю.

О чем же тогда ты говоришь?

Когда Сигеру нашел вас, вы были в бреду.

Я был без сознания. Бредил я раньше.

Вы с Эмилией провели в засыпанном снегом шалаше целые сутки, прежде чем вас нашли. — Она подняла голову и внимательно взглянула в глаза Гэндзи. — Мой господин, вы хорошо помните, что помогло вам не замерзнуть?

Я очень рада, что вам стало лучше, — сказала Эмилия. — Мы очень о вас беспокоились. Пожалуйста, присаживайтесь.

Спасибо.

В душе у Гэндзи царило мучительное смятение. И казалось совершенно естественным, что и тело его страдало, и уродливый чужеземный стул лишь усиливал эти ощущения. Едва лишь он уселся, как спина его искривилась, и внутренние органы оказались неестественным образом прижаты друг к другу, препятствуя правильному течению внутренней энергии, ци, — а от этого, в свою очередь, в теле скапливались ядовитые вещества. Великолепно. Теперь он точно разболеется.

Госпожа Хэйко сказала, что вы хотите со мной поговорить.

А она не сказала, почему?

Она лишь упомянула, что речь идет о каком-то очень деликатном деле. — Эмилия взглянула на князя. — Может, лучше я бы пришла к вам в покои, а не вы ко мне? Вы, кажется, еще не вполне пришли в себя после недавного происшествия.