У Ханако просто в голове не укладывалось, чтобы сам князь мог чего-то бояться.

Отсутствие страха — не признак храбрости. Это — признак идиотизма. Храбрец — это тот, кто боится, но превозмогает страх. — Князь Киёри погладил Ханако по голове. — Иногда — особенно если он молод — самурай прячет свой страх за высокомерием. Добродетельная женщина не будет ставить это ему в вину. Она сделает все, что сможет, чтобы он стал сильнее. Она не станет делать ничего такого, что ослабит его. Ты меня поняла?

Да, мой господин.

Тогда иди.

И Ханако поспешила на кухню. А оттуда вновь направилась в тот дворик, где произошла ее перебранка с заносчивым юношей. К огромному ее облегчению, Ханако увидела, что он по-прежнему там, сидит все на том же месте. Показалось ей, или вправду плечи его поникли? Щеки Ханако залил жаркий румянец стыда.

Ханако подошла к юноше, поклонилась и опустилась на колени.

Ваш чай, господин самурай.

У молодого самурая вырвался удивленный возглас. Но он тут же взял себя в руки и сказал:

Спасибо.

Ханако показалось, что когда юноша взял чашку, плечи его распрямились. Она была рада. Очень, очень рада.

Сигеру и Сэйко сидели на плетеных циновках-татами, постеленных там, где некогда находилась комната Сэйко. Татами, устилавшие эту комнату, канули в вечность во время обстрела. Эти же уцелели, хотя и были слегка опалены. Сигеру сидел недвижно, опустив веки. Когда Ханако опустилась на колени у дверного проема, поклонилась и вошла, Сигеру даже не шелохнулся.

Я рад видеть тебя живой и невредимой, Ханако, — вежливо сказал Сэйки.

Спасибо, господин.

Девушка приблизилась к Сигеру, чтоб налить ему чаю. Ей было не по себе — до нее ведь тоже доходили ужасные слухи, — но Ханако заставила себя держаться со спокойной учтивостью.

Ты уже успела поговорить с Хидё? — спросил Сэйки.

Да, господин.

Тогда ты знаешь, что у него хорошие новости. Несомненно, он вскорости добъется успеха.

Ханако низко поклонилась.

Лишь благодаря доброте князя Гэндзи, — сказала она. — Хидё не заслужил такой великой чести.

Раз жених ее отсутствовал, проявить скромность следовало ей самой.

Доброта нашего князя несомненна. Но раз он верит в Хидё, то и я в него верю. — Сэйки не смотрел на Сигеру, но слова эти предназначались скорее ему, чем Ханако. — Вы уже решили, где будете устраивать дом?

Нет, господин. Я совсем недавно узнала об его назначении.

На самом деле, Ханако уже успела представить себе пустующие покои в западном крыле дворца, обставленные скромно, но со вкусом. Там даже хватит места, чтоб устроить детскую. Конечно же, поскольку это крыло всего несколько часов назад превратилось в руины, с перездом придется подождать, пока дворец не отстроят заново. Есть и более важное дело, не терпящее отлагательств. Раз Хидё теперь — ее муж и глава телохранителей князя, она должна как можно быстрее подарить ему наследника.

Тогда обсуди это с Хидё. Можешь нам не прислуживать. Иди к мужу. Он явно обрадуется тебе куда больше, чем мы.

Благодарю вас, господин.

И Ханако удалилась.

Сэйки улыбнулся. Как прекрасна жизнь, когда ты молод и влюблен! Даже трагические события не умаляют ее сладости. Возможно, они даже придают дополнительную остроту чувствам. И Сэйки, терпеливо ожидавший, пока Сигеру вернется к беседе, ненадолго погрузился в грезы, вспоминая свою юность и давно минувшие времена.

Если он верит Хидё, то и я ему верю, — сказал Сигеру, повторив слова Сэйки.

Сэйки поклонился.

Я думал, вы слишком глубоко погрузились в медитацию и не слышали меня.

Я пребывал в медитации, Сэйки, а не в обмороке.

Рад это слышать, господин Сигеру. Сейчас не время для обмороков.

Согласен. — Сигеру пригубил чай. — Близится последний этап сражения под Сэкигахарой.

Сэйки задумался над глубинным смыслом этих слов. Двести шестьдесят один год проигравшие отказывались признать свое поражение. Отказывались, невзирая на падение Западного регентства, полное уничтожение правившего там клана Тоётоми, на гибель ста тысяч воинов и на возвышение дома Токугава, казавшееся вечным. Отказывались, поскольку самурай не в силах смириться с поражением, пока он жив. Что же было несомненным? Одна лишь смерть. Вся эта ситуация, если взглянуть на нее бесстрастно, выглядела безумной. Однако же Сэйки всецело разделял взгляды побежденных, невзирая на всю их нелепость. В конце концов, он — тоже самурай, и он жив.

Я бесконечно счастлив тому, что это происходит при моей жизни, — сказал Сэйки. Глаза его увлажнились — от избытка чувств. Сколь благосклонна судьба, пославшая ему войну! Его отец и дед, куда более достойные воины, чем он сам, жили и умерли в мирное время. А вот ему выпала возможность восстановить честь предков.

Я тоже, — отозвался Сигеру.

Некоторое время они молчали. Сэйки налил чаю Сигеру, Сигеру — Сэйки.

День выдался необычайно теплым для зимы. Сэйки устремил взор в небо. По бледно-синему небу бежали белоснежные облака, — и на мгновение Сэйки с особой остротой ощутил полноту бытия.

Сигеру тем временем погрузился в воспоминания; он вспоминал ощущения, испытанные в тот момент, когда в руках у него оказались древние мечи. Несвоевременное вмешательство Сэйки помешало Сигеру испробовать их остроту на этом идиоте Каваками. Но даже просто извлечь их из ножен — это уже было неповторимым ощущением, ведущим к просветлению. В тот самый миг, когда он выхватил мечи, Сигеру осознал, что будет последним Окумити, который будет сражаться этими мечами. Он не знал, когда это произойдет. Не видел он также ни лица своего последнего противника, ни исхода этой схватки. Единственное, что знал Сигеру, — что он будет последним, и это наполняло его сердце скорбью.

В годы изнурительного мира, последовавшего за Сэкигахарой, сёгун Токугава велел составить список самых прославленных мечей, именуемых мэйто, записав, кому они принадлежат и в каком состоянии находятся. «Воробьиные когти», ныне принадлежащие Сигеру, не были занесены в этот список, поскольку тогдашний князь Акаоки, Уэномацу, отказался участвовать в какой бы то ни было затее Токугавы, затрагивающей мечи, душу самурая. Воробьи не имеют когтей, достойных упоминания, — потому это имя одновременно и было ироническим, и указывало на то, что у воробьев Акаоки имелись когти — мечи его воинов. Каждый Окумити знал, что сказал по этому поводу Уэномацу: его слова были должным образом занесены в тайные свитки клана.

«Пусть те, кто предпочитает схватке чаепитие, — сказал князь, — составят список знаменитых чайных чашечек».

Хотя ничего существенного так и не прозвучало, главный вопрос этой встречи уже был решен. Сигеру и Сэйки дали друг другу понять, что признают Гэндзи истинным князем Акаоки, и что готовы помочь ему ниспровергнуть сёгуна Токугаву, даже если это будет стоить им жизни. Они согласились отложить на время возможные разногласия — скажем, вопрос об отношении к миссионерам, — до тех пор, пока не будут решены более важные дела. Они не говорили об этом впрямую. Все и так было ясно.

Положение дел в монастыре Мусиндо было не таким, каким ему надлежало быть, — сказал Сигеру.

Сэйки знал, что Сигеру говорит не о своем недавнем содержании под стражей, а о надежности Сохаку, одного из самых значительных вассалов князя Гэндзи.

Равно как и положение дел в «Тихом журавле».

Сигеру кивнул. Значит, помимо Сохаку, придется устранить еще и Кудо. Вопрос не требовал дальнейшего обсуждения. Но время действовать еще не настало. Обстоятельства должны созреть, а тогда уже все произойдет своим чередом. Если Сохаку и Кудо попытаются убить Гэндзи исподтишка, то собственные вассалы покинут их. Подобному позору нет прощения. Они могут восторжествовать лишь одним способом: поднять открытый мятеж и одержать победу на поле битвы. Конечно же, они постараются выбрать наиболее выгодный для себя момент. И один из таких моментов настанет в самом скором времени.