Таксист, взявшийся нас отвезти в госпиталь, довольно бегло разговаривал по-английски.

О катастрофе в небольшом южном городке знали все. И как могли, выражали сочувствие. Таксист не хотел с нас брать денег. Мы подъехали к чистенькому, из белого кирпича, зданию морга и вошли внутрь.

– Знаете ли вы одежду, обувь, драгоценности, которые были на пассажире? – спросила меня представитель Красного Креста, организовавшего здесь временную помощь пострадавшим.

Ничего я не знала, но кивнула в знак согласия, потому что представилась не как бывшая жена Сережи, а просто родственницей. Фамилию я по-прежнему носила его, не поменяла по многим причинам. О Даше я не обмолвилась ни словом, все равно опознать бы не сумела. Даже в чем была в день отлета на видеозаписи, что мне показывали в аэропорту, не запомнила, а обнаженной видела ее только однажды, и то мельком, издалека, случайно. Рассмотреть по-настоящему могла только на фото. Однако стоп! Сотрудница Красного Креста спрашивает о шрамах, послеоперационных швах. У Даши было кесарево! Сын говорил мне о том, что ее кесарили. Увидела я это тоже случайно.

Раньше мы с Серым ходили в бассейн по абонементу.

Как-то, мы уже разошлись, мне позвонила знакомая:

– Вы сегодня идете? Я с вами.

«А не сходить ли мне действительно?» – подумала я и согласилась.

Мир оказался тесен. Конечно, я не ожидала встретить там свою соперницу. Знала, что она только-только родила. Но молодость беспечна. Даша сидела в кафешке возле бассейна, потягивая из трубочки коктейль. Хвостик белокурых волос, подколотый на затылке, во рту сигаретка, татуировочка на плече.

Как Серый все это терпит? Но Серый подплыл к ее ногам, Даша наклонилась, протянув свою сигаретку изо рта, дав ему затянуться, и чему-то звонко расхохоталась. Запомнила ли я в ее облике что-нибудь важное, что могло бы сейчас пригодиться? Светлые волосы. Так теперь они почти у всех светлые. Выщипанные и нарисованные заново брови? Тоже не редкость! Про татуировку и говорить нечего. Наводка – только послеоперационный шов. Тогда в бассейне я обратила на него специально внимание. Он был свежим, едва зажил. Шов – важная деталь для опознания!

Женщина тщательно занесла в книгу мои данные и показала на вход... в ад.

– Я пойду с тобой, – твердо объявил Женя и показал представителю Красного Креста американскую лицензию врача. Посторонних туда не пускали.

Я увидела, что это подействовало на сотрудницу, и она с готовностью подскочила с места.

– Прошу вас... – сказала женщина и добавила: – Сэр.

Меня раздражало, как она смотрела на Джека. Он не просто понравился ей, она его уважала.

– А вам, – словно забыв об этом раньше, обратилась она ко мне, – понадобится помощь психолога.

– Спасибо, я сама психолог.

Мой ответ ее не убедил.

– Это не имеет значения, – строго возразила сотрудница.

Значит, так положено, и точка. Она выполняет инструкцию, ей не нужны обмороки и дополнительные хлопоты.

– Спасибо, мы обойдемся, – пришел на помощь Джек.

И она отступила.

Женя подтолкнул меня ко входу, именно подтолкнул, потому что, как бы я ни храбрилась, вспоминая далекие студенческие годы, анатомичку и прочие страсти, однако не очень-то была готова к такому испытанию, а потому невольно застряла в проходе.

Мы вошли в морг. Послеоперационных швов у тел, представленных на опознание, я не увидела. Были раны, ссадины, кровоподтеки и многое другое, но не швы. Сережу я не нашла тоже. Джек заставлял меня внимательно всматриваться в то, что лишь условно можно было назвать лицами. Он надел перчатки и пробовал, вопреки инструкциям, проявлять профессиональную самостоятельность. Он по несколько раз возвращался к тому, к чему вернуться одна я бы не смогла, и вынуждал меня подтверждать, что я не идентифицирую тот или иной труп. Однако благодаря его настойчивости, выйдя из морга, я с уверенностью заявила, что Сергея среди мертвых мы не нашли. И Дашу тоже. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что хорошо, оставалась надежда. Плохо, потому что здесь придется побыть еще.

После двухчасового пребывания в морге я вышла на воздух никакая.

Заодно мне предложили в соседнем помещении взглянуть на вещи.

Это оказалось легче. Чемодан, который я покупала сама, найти не удалось, хоть что-нибудь знакомое из тряпок не попалось на глаза тоже. Вдруг небольшой чемоданчик, кажется, тот, что я видела на пленке в аэропорту, мелькнул в горе перебитого хлама. Именно так сейчас выглядели вещи. Я показала рукой на находку.

Чемоданчик был закрыт на ключ.

– Можете перечислить то, что в нем лежит? – спросил меня служащий в летной форме.

– Всего не могу.

– Назовите хоть один предмет, желательно наиболее ценный. Бритву, к примеру, фотоаппарат.

– Картина, – осторожно выдохнула я.

– Картина?

– Да, она без рамы, написанная маслом, на дне чемодана.

Служащий поставил чемодан за стойку так, чтобы содержимого не было видно.

– Что на ней изображено? – скучным голосом продолжил он.

– На ней...

Боже, что там рассказывал мне музыкант? Ах да, там изображен его дедушка-скрипач.

– Человек в смокинге, играющий на скрипке, – выпалила я.

– Картина есть, – сказал служащий.

– И сверху картины женские вещи, – воодушевленно закончила я.

– Женские вещи тоже имеются. Забирайте чемодан, пишите расписку. Больше ничего не нашли?

– Нет. – Я помотала головой.

Мы вышли из здания. За время опознания Женя не проронил ни слова. Мне было так лучше. Он чувствовал, что я не хочу разговаривать.

– Наташа, – он тронул меня за плечо, – тебе нужно выпить чего-нибудь крепкого и отвлечься.

– Не могу.

– Ты ведь отказалась от помощи психолога, – напомнил он. – Значит, будешь слушать меня. Пошли.

Он потащил меня на шумную улицу, в самое развлекательное сердце городка. Мы не заметили, как внезапно за горизонт закатилось солнце, превратившись в яркую оранжевую луну. Она освещала только море. На город опустилась густая южная темнота. Однако здесь, в центре, все светилось, пело и плясало. На открытых лотках шла бойкая торговля браслетами, серьгами, ракушками и прочей ерундой. Толпы людей вывалили на променад. Я впервые была на Востоке. И если бы не несчастье, приведшее меня сюда, я могла бы вволю насладиться блеском волн, полумесяцами мечетей, сладким шепотом восточных мужчин, не обделяющих вниманием ни одну особу женского пола.

Уличный зазывала втащил нас в яркий ресторанчик. Хозяин, тщательно прилизанный молодой мужчина, в слишком строгой для такого заведения одежде, белой сорочке и черных брюках, усадил сначала Джека, мужчину, как принято у них, а потом уж меня на разноцветные пуфы, принес яблочный чай, лукум и пахлаву – от заведения, гостеприимно, по-восточному, приложил руки к груди и поклонился.

Мы заказали озу, по-другому ракию, словом, турецкую водку.

Он подал ее в узком прозрачном стакане со льдом, от которого этот прозрачный анисовый напиток на глазах приобрел вид молока и стал менее крепким.

– За удачу! – тихо произнес Женя и, протянув руку, погладил меня по волосам. Я припомнила, как смотрела на него сотрудница Красного Креста. И, выпив одним махом до дна, поморщилась.

Женя улыбнулся:

– Может быть, тебе станет легче, если я расскажу, что Антон Павлович Чехов перед смертью попросил бокал шампанского. Понимаешь?

Пригубив свою рюмку, Женя почувствовал выраженный анисовый вкус, удивился, но допил до конца.

– Раз Чехов... – махнула я рукой, – закажи еще!

Хозяин поставил перед нами ведерко со льдом, торжественно водрузив посредине бутылку. Мол, если вы так, я готов! И порекомендовал плов из баранины.

Дымящийся рис выглядел блестящим, длинным, словно речной жемчуг, рисинка к рисинке. Мягкие душистые кусочки баранины таяли во рту. Большой поднос с терпкими травами и красочными овощами дополнял горячее блюдо. После такой восточной трапезы и турецкой озы жизнь приобрела краски в полном смысле этого слова. Я заметила, что сижу на мягком ярко-желтом кожаном пуфе, поджав под себя ноги, словно падишах. Жаль, что на голове нет тюрбана. Поджарая кошка с острыми, как у дога, ушами подкралась незаметно на длинных тонких лапах, требовательно мяукнула и стала ластиться ко мне.