– Но ведь именно благодаря этим сведениям фон Шюсслер держит в руках Лану! У него имеются доказательства.

– Сынок, работа шпиона представляет собой скитания по зеркальным лабиринтам. Усвойте это сейчас, пока еще не стало слишком поздно. Поиск среди зеркал, отражающих другие зеркала.

– Что такое, черт возьми, вы несете?

– В апреле 1937 года Иосиф Сталин получил из Праги досье, содержащее материалы, которые свидетельствовали о том, что заместитель наркома обороны маршал Тухачевский и ряд других высших генералов составили заговор с немецким верховным командованием с целью совершить государственный переворот и свергнуть Сталина.

– Ну да. Это послужило основанием для множества судебных процессов против изменников, а еще больше народу было вычищено из армии и расстреляно без суда и следствия.

– Да. Расстреляли тридцать пять тысяч офицеров. Накануне войны Красная Армия лишилась всех своих командных кадров. Довольно выгодное стечение обстоятельств для нацистов, не правда ли?

– Выгодное?

– Стивен, ведь вы не можете воображать, будто мы единственные, кто умеет подделывать документы. Начальник гитлеровской разведки Рейнхард Гейдрих – это очень серьезный противник. Нет, честное слово – блестящий человек. Он знал, насколько Сталин подвержен паранойе, с какой охотой он поверит, что его ближайшее окружение составляет заговор против него.

– Вы хотите сказать, что доказательства виновности Тухачевского были фальшивыми?

– Гейдрих поручил это дело двум своим ближайшим помощникам – Альфреду Науйоксу и доктору Герману Берендсу, которым удалось состряпать гениальный обман. Они усадили специалистов из СД за работу, и те вскоре изготовили тридцать два документа – переписка Тухачевского и других высших красноармейских командиров с верхушкой вермахта, где русские якобы просили оказать им помощь в свержении Сталина.

– Иисус Христос! – выдохнул Меткалф. – Фальшивка!

– Гейдрих очень ловко всучил русским документы. Доктор Берендс отвез документы в Прагу и продал их – продал, заметьте, за миллионы долларов – советским агентам.

– Значит, Тухачевского погубили враги? Вы это хотите сказать?

– Революция, как Сатурн, пожирает всех своих детей, каждого в свой черед. Я убежден в том, что Гейдрих знает правду, потому что он сам выстроил ложь, которая заставила Сталина обезглавить собственные вооруженные силы. Он знает, что Тухачевский был ни в чем не виновен и, естественно, знает, что генерал Михаил Баранов тоже не был участником никакого заговора.

Значит, власть, которую фон Шюсслер имеет над Ланой, тоже мошенничество! Меткалфу остро захотелось как можно скорее сообщить Лане правду. Но его восторг умерился, как только он понял значение этого открытия.

– Выходит, честность намерений отца Ланы до сих пор остается под сомнением, – сказал он.

– Все остается под сомнением. – Корки выпустил из ноздрей две толстые струи белого дыма. – Включая судьбу операции «Wolfsfalle». Если мы не решимся сдать нашего собственного агента. Эта жертва призвана спасти операцию и, не побоюсь этого утверждения, спасет и весь мир.

Кровь отхлынула от лица Меткалфа.

– Я вас не понимаю.

– А мне кажется, что вы, напротив, все понимаете, – отозвался Корки очень тихим, чуть слышным голосом. Он продолжал ковыряться кочергой в камине, упорно отказываясь встретиться взглядом с Меткалфом.

– Объясните-ка мне это поподробнее, – сдерживая гнев, сказал Меткалф. – Я медленно соображаю.

– Соображаете вы, Стивен, как раз очень даже живо, но, как я понимаю, вы хотите, чтобы я высказал свои планы вслух. Если вам это действительно требуется, я это сделаю. НКВД должен поймать Светлану Баранову. Она должна быть арестована. Это единственная вещь, которая может убедить нацистов в том, что документы, которые она передала, являются подлинными.

Меткалф вскочил с места, встал навытяжку перед Корки и, словно пистолет, наставил своему наставнику в лицо указательный палец.

– Цель оправдывает любые средства, так, что ли, Корки? Так? Если человек начинает вам мешать, становится помехой, вы, не задумываясь, бросаете его волкам? Даже женщину, которая действовала так смело ради нас, подвергала свою жизнь опасности…

– Избавьте меня от ваших ханжеских рассуждений, достойных плохого школьного учителя. Я говорю о выживании Европы, Соединенных Штатов – о выживании демократии на этой планете. И я не нуждаюсь ни в каких лекциях насчет оперативной этики. – Глаза Коркорана, полуприкрытые тяжелыми набухшими веками, сохраняли ледяное спокойствие.

– Оперативная этика? Вы это так называете? – Исполненный отвращения, утративший дар речи, Меткалф не глядя шагнул назад, снова опустился в кресло и уставился остановившимся взглядом в огонь. – Позволить арестовать ее – это же безумие!

– Да, конечно, ведь, как сказал лорд Литтлтон[92], любовь может сохранять надежду там, где разум уже приходит в отчаяние, угу? – Янтарный свет накладывал на изрезанное глубокими морщинами лицо старика прихотливые тени.

– Что вы можете знать о любви?

– Я шпион, Стивен. О чем я хорошо знаю, так это об отчаянии.

– Так же, как и о «разумных причинах»?

– И об этом тоже. Главным образом о причинах для отчаяния. Верьте мне, я понимаю, что женщина – это чудо из чудес. Но знаете ли вы еще кое-что? Что мир во всем мире – это изумительно, что это тоже чудо из чудес. А спасти планету, которой грозит реальная опасность быть сожранной фашистским военным чудищем? Тоже прекрасно, правда? Воспрепятствовать Третьему рейху подчинить себе человеческую цивилизацию? Ну, и вот он, глоток холодной воды.

– Прекратите, – проронил Меткалф, сидевший с каменным выражением лица.

– Вы сами вынудили меня. – Коркоран, не мигая, смотрел в глаза собеседнику.

– Вы никогда не меняетесь, ведь так, Корки?

Коркоран чуть заметно наклонил голову.

– Зато вы заметно изменились.

Меткалф пожал плечами.

– Я? Возможно, это мир изменился.

– Стивен, Стивен, почему вы никак не поймете? Мир не изменился. Мир не меняется вообще. И не будет изменяться – только мы изменяем его.

Меткалф закрыл лицо руками. Колесики в его голове завертелись с лихорадочной быстротой. Должен же найтись какой-то выход! Спустя одну-две секунды он взглянул в огонь, и на его лице явственно отразилось облегчение.

– Что вы намерены сделать? – без выражения спросил он.

– Завтра вечером ведущие артисты балетной труппы Большого театра прибывают в Берлин – делегация дружбы из Москвы. Они будут выступать в театре «Штаатсопер». Вероятно, выволокут из нафталина всем надоевшее «Лебединое озеро» – сойдет для неразборчивых немцев.

– Лана будет там.

– И ее любовник-нацист фон Шюсслер – тоже. Провести дома небольшой отпуск, посетить свою старую ферму… Вовремя шепнуть НКВД – больше ничего не потребуется. НКВД арестует ее, а немцы явятся свидетелями этого события. И все в мире пойдет своим чередом. Мне ужасно жаль, Стивен.

– И она скажет НКВД правду.

– Вы так думаете? – без всякого интереса к предположению Меткалфа осведомился Корки. – Вообще-то никакой разницы уже не будет. Она может объяснять всем все, что захочет, но, как только нацистское командование услышит о ее аресте, можно будет сказать, что план «Wolfsfalle» спасен.

– Хотелось бы, чтобы это оказалось так просто, – произнес Меткалф, внимательно следя за своим голосом. – Выдать Лану слишком опасно. Я не знаю, что доносили вам ваши источники, но я знаю эту женщину, я провел с нею немало времени, и, так уж получилось, выяснил, что она питает определенную привязанность к фон Шюсслеру.

Корки не сумел скрыть, что эти слова его озадачили.

– Ни за что не поверю во что-то подобное!

– Может быть, вы считаете, что лучше меня разбираетесь в женском сердце? Я знаю только то, что почувствовал сам. Мне кажется, что она испытывает некоторое сожаление по отношению к этому немцу, хотя не исключено, что чувства могут оказаться даже более глубокими.