Кундров говорил слабым монотонным голосом, как будто находился под гипнозом. Все тем же движением он медленно покачал головой.

– Фон Шюсслер был страшно недоволен и встревожен, но сказал, что она настаивала на том, чтобы ее немедленно доставили на вокзал. Он согласился отправить своего шофера, чтобы тот отвез ее на Ostbahnhof[105]. Оказалось, что «Даймлер» исчез – я теперь вижу, куда он делся, – и он отвез ее на другой машине.

– Они похитили ее?

– Я в этом очень сомневаюсь. Она сделала это добровольно.

– Но почему?! – отчаянно выкрикнул Меткалф. – Почему она сделала это?

– Позвольте мне кое-что сказать вам. Я собрал на эту женщину досье, вероятно, на две тысячи страниц, а то и больше. Мои наблюдения за ней были более тщательными, чем любое другое наблюдение, когда-либо проводимое за любым другим советским гражданином. Я наблюдал за ней вблизи, в течение многих лет. И все же не могу сказать, что я ее понимаю.

Меткалф взглянул в небо, в котором ровно светила яркая луна. Издалека донесся слабый высокий скулящий звук, который он, сам того не сознавая, слышал уже в течение минуты; вот он превратился в характерный звук мотора «Лайзандера», похожий на шум циркулярной пилы. Самолет только-только показался из-за горизонта.

– Сигнальные огни! – крикнул Меткалф.

– Зачем? – вяло спросил Кундров. – Какой смысл во всем этом без нее?

– Иисус Христос! – Двое мужчин стояли неподвижно, глядя в небо. «Лайзандер» описал над полем медленную петлю. Через мгновение самолет скрылся из виду.

Меткалф в очередной раз взглянул на часы.

– Менее чем через полчаса поезд остановится на Восточном вокзале. Если мы поторопимся, то сможем туда успеть.

Они подъехали к выстроенному в готическом стиле, похожему на собор железнодорожному вокзалу; его закопченный фасад не был освещен, лишь через высокие окна пробивался слабый свет желтых натриевых ламп. Вокзал был безлюден, шаги двоих мужчин гулко разносились по зданию, когда они бежали через него, остановившись лишь один раз для того, чтобы взглянуть на расписание и узнать номер нужной платформы.

Платформа была пуста. Около нее стоял поезд, в затемненные окна можно было разглядеть спящих пассажиров. Когда они выбежали на платформу, прозвучал сигнал, предупреждавший об отправлении.

Небольшая группа мужчин в темных пальто собралась в конце платформы; кроме них, в поезд никто не садился. Меткалф бежал изо всех сил, превозмогая боль, видя перед собой только лицо Ланы, стоявшее перед его мысленным взором. Но к тому моменту, когда он добежал до нужного вагона, пассажиры уже входили в вагон, и он не увидел среди них ни одной женщины. Да была ли она здесь на самом деле? Была ли она в поезде?

Где она? Он хотел громко прокричать ее имя, но крикнул лишь мысленно. Его сердце отчаянно билось, страх вытеснял все остальные чувства.

Где она?

Его догнал запыхавшийся Кундров.

– Эти люди из НКВД. Я слишком хорошо знаю этот тип. Она наверняка в поезде. Это эскорт, охрана.

Меткалф кивнул. Он смотрел в окно вагона, в коридор которого только что вошли эти люди. Они шли медленно, похожие, как братья-близнецы; они внушали ужас и отчаяние.

Лана! – беззвучно крикнул он.

А потом позвал вслух:

– Лана! Лана!

Громко зашипели тормоза, поезд чуть заметно дернулся и тронулся с места. Меткалф бежал рядом с вагоном, заглядывая в каждое окно, выкрикивая ее имя:

– Лана! Прошу тебя! Милостивый бог!

И тут он увидел ее.

Она сидела в купе, а по бокам ее сидели мужчины в темных костюмах; она вскинула голову. Их взгляды встретились.

– Лана! – отчаянно прокричал он. Его голос разнесся по пустому вокзалу, отдавшись гулким эхом.

На голове у нее была косынка; никакой косметики, кроме губной помады. Она отвернулась.

– Лана! – снова крикнул он.

Она снова чуть заметно скосила глаза, их взгляды снова встретились, и теперь Меткалф увидел в ее прекрасных глазах нечто такое, отчего он почувствовал ледяной холод в душе. Это был взгляд, исполненный мудрости, который говорил: Я знаю, что делаю.

Я приняла решение. Отступись.

Это моя жизнь, сказало ему выражение ее лица. Я обречена смерти. Меня не удержать.

Он крикнул снова, на сей раз в звуке ее имени без труда угадывался вопрос:

– Лана?

Он видел в ее лице смирение и в то же время решимость. Она чуть заметно, очень резко кивнула и отвернулась.

– Нет! – крикнул он, обрушиваясь в бездонную пропасть страдания.

Теперь она глядела прямо перед собой с мрачной, стальной решимостью. На ее белом, словно светящемся лице читался ужас, и вызов, и, как ни странно, глубокая просветленность человека, принявшего наконец-то должное решение.

Маленький человек с не то седоватыми, не то пепельно-серыми волосами повернулся и вышел из расстрельной камеры. Хотя ему приходилось присутствовать на множестве казней, замещая своего начальника, главного следователя Рубашова, он никак не мог привыкнуть к ним и считал их ужасающими. Да и вообще вся деятельность НКВД вызывала у него глубокое отвращение. Вот почему он чувствовал себя едва ли не счастливым оттого, что немногим более года тому назад ему выпала удачная возможность начать тайно работать на немцев. Он был готов на что угодно ради того, чтобы помочь разрушить советскую машину террора. О нацистах он знал немного; впрочем, его интересовало лишь то, что Гитлер был настроен уничтожить ненавистное Советское государство. Если те сведения, которые он тайно передавал в Берлин, смогут хоть немного приблизить день крушения Сталина, он будет считать себя по-настоящему счастливым человеком.

Бледный адъютант следователя отметил в мыслях точное время смерти. Абвер пожелает узнать все детали. Они также хотели получить все расшифровки стенограммы допросов этой женщины. Она была поразительно красивой, одной из самых замечательных балерин во всей России – и все же она была агентом и работала на Берлин! Пытки, которым ее подвергли, были прямо-таки зверскими, и в конечном счете она все-таки призналась в том, что украла сверхсекретные военные документы у своего отца, генерала, и передала их своему любовнику, немецкому дипломату.

С точки зрения человека с пепельно-серыми волосами, балерина была настоящей героиней. Она была тайным врагом Кремля и шпионкой Берлина, как и он сам. Но она смогла перенести многочасовые мучения, не поддающиеся воображению, прежде чем все же призналась. Он спросил себя, обладал ли он такой силой духа, такой храбростью, какие выказала эта женщина, прежде чем ее сломили и она сказала все, как это бывает здесь в конечном счете с каждым.

Брезент, расстеленный на полу, был залит кровью прекрасной женщины, образ которой остался в его памяти и пребудет там вовеки. Скоро тело уберут, а потом придет уборщица со шваброй. Все детали следствия и казни Светланы Барановой будут захоронены в архивах НКВД, после смерти она должна остаться безымянной.

Но он позаботится о том, чтобы не получилось так, будто эта храбрая женщина погибла понапрасну.

Сегодня вечером, когда он возвратится домой и сядет писать донесение в абвер, он изложит там все, что знает об отважном служении этой женщины на благо нацистов. Берлин должен знать правду. И дело было не только в том, что это его работа – сообщать обо всех подобных событиях. Он также чувствовал, что это самое малое, чем он мог почтить память храброй маленькой балерины.

Адмирал Канарис должен был сознаться перед самим собой, он буквально смаковал то, что собирался сказать. Он обращался непосредственно к Рейнхарду Гейдриху, который все время поднимал вопрос о подлинности сведений, полученных из Москвы.