Дверь была закрыта.

Этого он никак не ожидал. Посыльный видел труп Роджера; нормальная процедура хоть в России, хоть в Америке, хоть где-нибудь еще заключалась в том, что власти ограждали от посторонних место предполагаемого преступления и проводили расследование, чтобы выяснить, имели ли место насильственные действия и если да, то кто виновник преступления.

Он на цыпочках подошел к двери и, стоя вплотную, прислушался. Полная тишина.

Изнутри не доносилось ни голосов, ни звуков движения.

Это, конечно, был риск. Он вставил ключ в замок, повернул его и потянул на себя дверь, готовый молниеносно захлопнуть ее, если внутри кто-нибудь окажется.

Комната была темна и пуста. Никого там не было.

Окинув помещение быстрым взглядом, Меткалф быстро прошагал через комнату к открытой двери ванной, внутренне готовясь к кошмарному зрелищу – виду мертвого тела Черпака.

Но никакого тела там не оказалось.

Мало того, не было никаких следов того, что оно там вообще находилось. Ванная сверкала чистотой, и ничто не напоминало о том, что несколько часов назад здесь лежал труп задушенного мужчины.

Власти убрали тело и приказали идеально вычистить ванную, устранив все следы преступления, но почему?

Что, черт возьми, здесь творится?

Из другого телефона-автомата, находившегося в нескольких кварталах от гостиницы, Меткалф позвонил в посольство и спросил Хиллиарда.

Хиллиард снял трубку своего телефона. Его голос прозвучал грубо, очень напоминая лай:

– Хиллиард.

– Робертс, – назвал Меткалф имя-пароль. В том, что телефон посольства прослушивается, не могло быть никаких сомнений.

Последовала долгая пауза – секунд пятнадцать; потом Хиллиард произнес одно слово:

– Tain.

– Повторите, – попросил Меткалф.

– Tain. Не taint, а tain. – И Хиллиард резко повесил трубку.

Tain – это слово шло вторым в списке, который дал ему Корки. Подтверждение того, что Хиллиард действительно говорил с Корки и передал ему новости.

Tain, странное, редко употребляемое слово, обозначающее оловянную амальгаму, которой покрывают зеркальное стекло, происходит от французского слова otain – олово.

Даже выбор слова мог послужить классическим примером пристрастия Коркорана к словам и фразам, полным скрытого значения. Амальгама зеркала. Сразу приходила на память старая загадка, которую Корки так любил: почему зеркала меняют местами лево и право, а не верх и низ?

И еще одно высказывание: правда – это разбитое зеркало. Не порежьтесь об осколки – предупреждал он.

Можно было подумать, что Корки все время предупреждал его, даже выбором кодовых слов для связи. Меткалф вступил в мир зеркал, мир, чреватый опасностями.

Но Корки, даже Корки, не имел представления о том, насколько этот мир ими чреват.

Рудольф фон Шюсслер снова пробежал глазами все страницы, одну за другой. Удивительно! Просто удивительно! И все это – плод его собственных блестящих способностей; пусть так говорить о себе нескромно, но умение видеть возможности есть само по себе признак выдающегося интеллекта: сам фюрер не сказал бы лучше. Он видел возможность – тот факт, что его дорогой Красный мак имела доступ к документам самого высокого уровня секретности. А то, что она отдала их ему, является доказательством ее любви к нему. Она была беспомощна, охвачена страстью, предана ему; ну и что из того, что у нее тренированное тело балерины, на самом деле она слабое существо. Поскольку всегда и во всем она является олицетворением Ewig Weiblich – Вечной Женственности. И потому ее главной чертой было желание отдавать, как у мужчины над всем преобладает желание брать. И скоро герр Гитлер возьмет все и построит ту империю, какой заслуживает по всем божеским и человеческим законам.

Это создаст фон Шюсслеру репутацию. Нет, лучше сказать: это завершится тем, что он получит признание. Да, достойное признание. Он будет наконец-то признан тем, кем является на самом деле. Он почти наяву видел Рыцарский крест, приколотый к его прекрасному светло-синему мундиру. То, что Людвиг фон Шюсслер получил благодаря силе и открытой, лобовой смелости, его потомок защитил ловкостью и хитростью – умственными качествами, на первый взгляд куда более мягкими, но от этого не менее устрашающими.

Когда он быстро шел по направлению к кабинету посла графа фон Шуленбурга, его сердце колотилось часто и сильно. Коротко кивая некоторым из своих коллег, отвечавших ему пустыми взглядами и лишь едва поворачивавших головы в ответ, он вспоминал кое-какие снисходительные замечания по поводу его зачисления в московское посольство, подслушанные им в министерстве иностранных дел. О, теперь они будут смотреть на него по-другому. Информация была из тех сведений, которые предопределяют победу в войне! Так всегда было и будет – знай себя и знай врага. И чем больше уровень детализации, тем более ценным является знание. Он в который раз скользнул глазами по первой странице пачки документов, по аккуратно напечатанным колонкам чисел. ОКВ больше не придется строить домыслы о военных способностях Советов. Теперь они будут знать.

– Боюсь, что граф фон Шуленбург сейчас занят, – строго проговорила фрау с необыкновенно жирной шеей, служившая личным цербером посла. Вернер всегда относился к нему сердечно, хотя и несколько покровительственно… но кое-кто из окружавших посла держал себя весьма нелюбезно, на грани бесцеремонности, правда, никогда не давая формального повода для жалобы. Нельзя же жаловаться на тон голоса, быстрое движение глаз, выражение неопределенного презрения – так можно и самого себя выставить дураком. Однако фон Шюсслер все это замечал. Он очень много чего замечал. Он обладал замечательными способностями наблюдать и делать выводы, что в итоге закончилось вот этим – этим! – самой ценной разведывательной информацией из всей поступившей в рейх.

– Ах, он сейчас занят?! – мурлыкающим голосом, исполненным абсолютного почтения, отозвался фон Шюсслер. Занят – она всегда говорила одно и то же, и это ничего не значило. У него проходит совещание? Он проводит время в обществе стакана шнапса? Какой смысл она вкладывала в слова «он занят»? Так или иначе, она чувствовала за собой право останавливать его с непререкаемостью пограничного шлагбаума. Что ж, это скоро изменится.

Церберша с жирной шеей ответила ему быстрой холодной улыбкой.

– Занят. Сожалею, герр фон Шюсслер. Я скажу ему, что вы заходили.

– Занят или нет, но он не откажется принять меня, – заявил фон Шюсслер. Он постучал в дверь кабинета посла и, не дожидаясь ответа, повернул сияющую бронзовую ручку двери и вошел.

Кабинет посла был просторным и величественным, с деревянными панелями на стенах и изумительными восточными коврами на полу. Уже скоро фон Шюсслер сможет украсить свой кабинет в таком же стиле. До сих пор подобное сочли бы самонадеянностью. Но после этого дня благородная почтенная обстановка будет как раз кстати.

Граф Вернер фон Шуленбург сидел за столом, склонившись над грудой бюрократических бланков; вид у него был усталый, глаза казались мутными. На углу стола стоял стакан с бренди. Он искоса взглянул на фон Шюсслера.

– Руди, – недовольным тоном произнес посол, – что вы здесь делаете?

– У меня есть кое-что для вас, – ответил фон Шюсслер, и его лицо перекосила улыбка. – Кое-что такое, что покажется вам интересным. Между нами, я уверен, что это произведет впечатление и на самого фюрера.

Посол Стивен Меткалф подошел к командиру командос из группы «Альфа» КГБ, остановивших лимузин. Улица была темна и пуста, по сторонам зловеще вздымались стены старых зданий – дело происходило в древней части города.

– Это вы здесь командуете? – требовательно спросил он.

Предводитель ответил по-русски потоком канцелярских оборотов. Меткалф перешел на русский язык. Даже за прошедшие полстолетия он не забыл правило Альфреда Коркорана за номером один: когда представители власти предъявляют вам претензии, вы всегда должны ссылаться на вышестоящую власть.