Молчалин уже не Молчалив, а Пришибеев Сослуживцы опечалены: Откуда такие манеры у Алеши Молчалина? Был он ко всем почтителен, а стал откровенно груб, Всем поголовно тыкает, даже старухе Хлестовой. Сергей Сергеич — вы его знаете — полковник Скалозуб Боится при Молчалине вымолвить слово. Князь Тугоуховский, хоть и на ухо туг, Слушая Молчалина, не мог не заметить, Что все матери вздрагивают на километр вокруг, Когда он ведет разговор у себя в кабинете. И откуда напористость эта взялась, Этот характер, перед которым даже сильные души слабеют? Не зря заметил Тугоуховский, уважаемый князь, Что в каждом Молчалине скрывается свой Пришибеев. Привычные истины свой расширяют круг, И мир становится вдруг непривычным и небывалым. И конь Дон-Кихота, заезженный, старый друг, — Росинант становится Буцефалом Ветряные мельницы остались далеко позади, И теплый сарай, и небо мирное, голубое… Росинант поднял голову и увидел себя посреди Настоящего поля боя. Это поле щетинилось копьями и вздымало к небу мечи, И оно бряцало угрозами и взрывалось хохотом; «Кляча! Старая кляча! Ну-ка давай, скачи! Ну-ка давай, вручи Битве свою удачу!» Росинант загремел доспехами, которые состояли из выпирающих ребер, ключиц и мослов, И хвост его затрепетал от неумения стлаться по ветру… Старая кляча… От этих обидных слов Ноги подкашиваются, как от пройденных километров. Старая кляча… Об этом забываешь, когда вокруг ветряные мельницы с амбразурами дыр и щелей, И тогда хочется вскинуть голову и ударить копытом о камень, И помчаться навстречу опасности — все быстрей и быстрей, Распластавши по ветру хвост, не касаясь земли ногами. Старая кляча… Росинант глубоко вздохнул, Отчего еще явственней проступили его доспехи. И заржал, И ударил копытом, И гривой опавшей тряхнул, И шагнул — прямо в пасть, оскалившуюся в дьявольском смехе. Старая кляча… У каждого свой талант, Свой удел. Но когда прозвучат боевые клики, Буцефалом становится Росинант, Дон-Кихот становится Александром Великим. Все это на сцене мы называем игрой, Рассчитанной на публику — в назидание или в угоду. Но если бы, если бы, если бы, отбросив привычную роль, Человек сумел одолеть привычку свою и природу! И Мальчик-с-Пальчик в кармане бы не зачах, А, выйдя в широкий свет, превратился в такого детину, Что весь этот свет широкий жал бы ему в плечах, А небо мешало бы распрямить спину. Если б всем надоевшая баба Яга Выступала почаще в роли Спящей Красавицы (И чтоб ее не будили!)… Если б умный слуга Не делал глупостей, чтоб своему господину понравиться. Если бы, если бы, если бы… Поскольку жизнь — не игра, В ней не любую роль нужно играть, а с разбором. Есть отличные роли. Для них наступила пора. Слышите? Вслушайтесь: Это шаги Командора. XIV. Фома Мюнцер
Несколько эпизодов Великой Крестьянской войны Человек, которого Энгельс назвал пророком революции, не имеет точной даты рождения. Но дата смерти его известна: 27 мая 1525 года. Это было время, неблагоприятное для пророков революции, которые, впрочем никогда не знали благоприятных времен и всегда впадали «в святую ошибку любви и нетерпения» (Герцен). Генрих Гейне писал об этом человеке в книге «Французские дела», хотя дела эти были не французские, а немецкие. Потому что в борьбе за свободу нет сугубо немецких или сугубо французских, русских, американских дел. Есть общие дела, которые касаются каждого. Человек этот был Томас Мюнцер. Фома Мюнцер. Человек из Истории, из памяти многих поколений. * * * Нашей жизни прошлогодний снег Заметен снегами и веками. И навряд ли вспомнит Мертвый камень То, чего не помнит человек. Пусть он даже мрамор и гранит, Пусть поднялся вровень с облаками, Но не вспомнит, Не запомнит камень То, что в сердце человек хранит. Мы не выбирали наше время, Это время выбирало нас. Звездный час, Как звездное мгновенье, Мимолетно вспыхнул — и погас. Но вдали, за смертной полосою, Может быть, замедлит время бег. В чьей-то жизни Выпадет росою Нашей жизни прошлогодний снег. |
