КВАЗИМОДО Сколько стоит душа? Ни гроша… Хороша, Но выходит из моды… И живет на земле, не греша, Золотая душа — Квазимодо. Он живет, неприметен и сер, В этом мире комфорта и лоска, В этом веке, где каждый нерв Обнажен, как Венера Милосская. Не коря ни людей, ни судьбу, Красоты молчаливый свидетель, Тащит он на своем горбу Непосильную ей добродетель. ВНАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО Человек простой и неученый, Всей душой хозяина любя, Пятница поверил в Робинзона, Робинзон уверовал в себя. Он уверовал в свое начало И в свои особые права. И — впервые слово прозвучало. Робинзон произносил слова. Первое пока еще несмело, Но смелей и тверже всякий раз, Потому что, став превыше дела, Слово превращается в приказ. И оно становится законом, Преступать который — смертный грех. Пятница — свободный человек, Но он хочет верить в Робинзона. МУШКЕТЕРЫ Бражники, задиры, смельчаки, Словом, — настоящие мужчины… Молодеют в зале старики, Женщины вздыхают беспричинно. Горбятся почтенные отцы: Их мечты — увы! — не так богаты. Им бы хоть бы раз свести концы Не клинков, а собственной зарплаты. Но зовет их дивная страна, Распрямляет согнутые спины, — Потому что женщина, жена Хочет рядом чувствовать мужчину. Бой окончен. Выпито вино. Мир чудесный скрылся за экраном. Женщины выходят из кино. Каждая уходит с д'Артаньяном. СКУПЫЕ РЫЦАРИ Скупые рыцари не пьют шеломом Дону И не пытают ратную судьбу. Скупые рыцари, не выходя из дома, Ведут свою смертельную борьбу. И пыль на их дорогах не клубится, На башнях их не выставлен дозор. Трепещут занавески на бойницах. Ковры на стенах умиляют взор. И — вечный бой. То явный бой, то скрытый — За этот дом, за службу, за семью. За каждый грамм налаженного быта, Добытого в нерыцарском бою. И все же рыцарь — по натуре рыцарь. И по ночам, наедине с собой, Они не спят, и им покой не снится, А снится самый настоящий бой. Но не пробить им собственные стены, Воды донской шеломом не испить. Привычных уз мечом не разрубить — Не вырваться из собственного плена. ПАНУРГ
Всем известно — кому из прочитанных книг, А кому просто так, понаслышке, сторонкой, Как бродяга Панург, весельчак и шутник, Утопил всех баранов купца Индюшонка. После торгов недолгих с надменным купцом Он купил вожака, не скупясь на расходы. И свалил его за борт. И дело с концом. И все стадо послушно попрыгало в воду. Ну и зрелище было! И часто потом Обсуждал этот случай Панург за стаканом. И смеялся философ, тряся животом, Вспоминая, как падали в воду бараны. Но одно позабыл он, одно умолчал, Об одном он не вспомнил в застольных беседах: Как в едином порыве тогда сгоряча Чуть не прыгнул он сам за баранами следом. Он, придумавший этот веселенький трюк, Испытал на себе эти адские муки, Когда ноги несут и, цепляясь за крюк, Не способны сдержать их разумные руки. Когда знаешь и веришь, что ты не баран, А что ты человек и к тому же философ… Но разумные руки немеют от ран, От жестоких сомнений и горьких вопросов. А теперь он смеется, бродяга хмельной, А теперь он хохочет до слез, до упаду… Но, однако, спешит обойти стороной, Если встретит случайно на улице стадо. ФИГАРО — Где Фигаро? — Он только что был здесь. — Где Фигаро? — Он там еще как будто. — Где Фигаро? — Он есть. — Где Фигаро? — Он здесь, Он будет здесь с минуты на минуту. Ах, этот Фигаро! Ему недаром честь. Поможет каждому и каждому услужит. Жаль, что он там, когда он нужен здесь, И здесь тогда, когда он здесь не нужен. СЛОВО, провозглашенное одним поэтом в тесной компании в честь другого поэта, смелого и бескомпромиссного Сирано де Бержерака, известного особенно широко по пьесе третьего поэта — Эдмона Ростана Беспощадный Сирано, Стань приятным Все Равно, Посмотри на вещи проще и шире. И не суй свой длинный нос Ни в один чужой вопрос, Разбирайся, где свои, где чужие. И костюм смени, поэт, Слишком ярко ты одет. Мы сегодня по-другому одеты. Может, это серо, — но Ты оценишь, Сирано, Пользу этого неброского цвета. Наливайте, сэр, вино, С вами выпьет Сирано, Хоть ублюдок вы, подлец и скотина, Хоть ничтожество и мразь, Подходите не стыдясь: Разве это, чтоб не выпить, причина? |
