А сколько их таких бесполезно превратилось в буквы?

Вот, например, благородная боярышня Щербатая. Несмотря на ущербное прозвище, зубки имела ровненькие, взгляд шаловливый. Старый князь Щербатый ночей не спал — сторожил свое чадо. Опасался греха. Очень уж девка зазывистая была. Но только глазами. А прижми к стеночке, — такой визг поднимет! Блудливая недотрога. Каких женихов ей отец не подводил, — все не то. А скончалась бесполезно, от летучей заразы. Лежит теперь в часовенке фамильной, переживает. Готова отдаться любому стрельцу, лишь бы жить! Да и шлюшкой в шалмане служить согласилась бы, а нельзя…

Иван задумался над схемой раскаянья в безгрешности и продолжил выпивать. Картина разворачивалась занятная. Выходило, что при обмене целомудрия на жизнь, улицы Москвы наполнились бы гулящими бабами всех возрастов и сословий. Очень обидно становилось отцам благородных семейств наблюдать поругание родового достоинства. Зато и сами, — Иван рассмеялся в голос, — не очень-то по девкам бы шастали. А ну, как на мать родную угодишь, — покойную с кудрявых лет?!

«Ох, комедия грешная! — улыбнулся Иван, — хоть в книгу записывай, а то до утра забудешь. Сколько чудных снов кануло в бездну!»…

Царю вспомнилась вечерняя беседа со Смирным. Огромная Книга на Красной площади соединилась вдруг с реальным явлением — печатным ремеслом, и мысли потекли в серьезную сторону.

А что, если правда, — написать Книгу Всея Руси? Чтобы в ней были не только церковные наши правила, не только списки столбовых родов, но и каждый человек обозначался?! Родился ты, — пожалуй в запись! Сразу видно, сколько ты должен в казну, каких наград удостоен, какова сумма твоих дел. А помер — отмечайся за упокой во всероссийских святцах.

Книги-то у нас пишутся. В монастырях, в приказах. Степенная книга есть, Разрядная, Номоканон. А так, чтобы всю Русь записать и перечесть, — этого нету.

А между тем, в книгах — огромная тайная сила! Вот, Божьи заповеди — через Книгу к людям попадают. Если так же преподать наше, царское Откровение, то сила книги войдет в людей, в государственное устройство. И люди станут послушны царю, как они послушны Богу, а государство придет в порядок…

И ведь, это — чудо! Как до этого раньше никто не догадался! Евангелисты своей жизнью пожертвовали, чтобы втолковать нам, глупым: «В Начале было Слово!». А мы послушали, посмотрели и подумали — это не про нас! У евангелиста Иоанна Слово было, потому что он и сам был. А мы — есть! Значит должны понимать, что в любом Начале есть Слово!

Иван занервничал, возбужденно задвигал челюстями.

Вино скоро кончилось, свиная ляжка оголилась до кости, кость вылетела в окно и плюхнулась в лужу, где уже, — слава Аллаху! — не было Луны.

Иван стал ходить по комнате. Новые фантазии приходили в голову, призрак Великой Книги вставал из-за кремлевской стены, заслонял звезды, отражался в золоте соборных головок.

«И таким путем снизойдет благодать на наше царство! Говорили мне умные люди, что народ нелюбознателен, скорбен на голову, а я не верил, казнил клеветников без разбору! А всего-то и нужно, — дать каждому слово Божье, но и слово государево! А это что? — всех учить грамоте? Не обязательно! Они в церковь и сейчас неученые ходят. Поставим особых, мирских попов, пусть проповедуют наше Слово! А научатся читать — не беда. Создадим мирские, земские приказы, чтоб надзирали за народом…».

Тут великолепные построения переполнили голову Ивана, винный состав смешался с фантазиями, и он не выдержал. Следовало немедленно с кем-то поделиться.

Иван выбил дверь в коридор, закричал: «Смирного сюда, Смирного!».

Прибежала стража. Царь ревел нечленораздельно. Сонные стрельцы поняли только, что Федьку Смирного за какие-то чернокнижные штуки следует немедля найти, притащить к царю, — желательно живым.

«Пытать будет страшно!» — ежились стременные, убегая по переходам.

Но не так прост оказался колдун Федька, чтоб дожидаться стражи в своей каморке. За высаженной дверью обнаружилась несмятая постель, кусок скоромного рыбьего пирога, и страшное чудище с зелеными глазами в темном углу. Бойцы с дрожью отступили в гридницу для доклада.

За дело взялся подполковник фон Штрекенхорн. Он построил личный состав, послал в стрелецкую слободу разбудить полковника Истомина, объяснил наряду важность задачи, вздохнул про себя о рабе Божьем Федоре, — славный был парень, но грамота до добра не довела!

Три караульные группы отправились прочесывать Большой Дворец, Кремль, внутренние монастыри.

В Стрелецкой слободе с пробуждением полковника Истомина ударили в набат. Государственная измена, отягченная колдовством, да еще прямо в Кремле случалась не каждый день. Народ принял удары в малое било за призыв к пожаротушению. Схватил багры, ведра, факелы — чтоб виднее было, где горит. От этого и загорелось. Однако, огонь по апрельской прохладе погасили быстро.

Поиски преступника шли до утра совершенно безуспешно. На ноги поставили весь город. Половина москвичей больше не ложилась, — так и дежурили с баграми во дворах и на крышах.

В Кремле спали только четверо. Царь Иван лег досматривать сон о голых девках во всероссийской Книге. Засыпая, он отметил, что рисунки в ней тоже должны быть непременно.

Младший царевич Федор мучился вздутием живота, однако страдал во сне, не поднимаясь по надобности.

Его тезка — книжник Федор Смирной — спал в тайной библиотеке, положив голову на кожаный том византийского Прелестного Синода. В этой книге мечты царя об иллюстрированной порнографии были воплощены в полной мере — красочно и забавно. Поэтому сон Феди был глубок, ярок, многолюден и многоблуден.

Четвертым спящим был главный дворцовый кот Истома. Ему хватило разума не поддаваться на глупости. Реального пожара, землетрясения, нашествия татар и Антихриста он не предполагал. На этот счет у котов чутье точное.

Утром расхристанный Штрекенхорн явился к царю доложить, что вор очевидно скрылся из Москвы, так не нарядить ли дальнюю погоню? У двери в малую палату дежурила штатская стража — Данила Сомов с двумя громилами из псарей. На просьбу об аудиенции Штрекенхорн удостоился благосклонного кивка Данилы:

— Обожди немного, Ганс. Государь совещается по важному делу.

— С кем? — неуместно спросил Штрекенхорн.

— С царским советником, стряпчим Федор Михалычем Смирным, — важно добавил Сомов.

Штрекенхорн присел на лавку подумать: ждать приема или убираться от греха? Он чувствовал себя дураком:

«Вживаюсь в необъятную страну. Десять лет службы даром не проходят. Dumkopf in Dumland!».

Впрочем, резон дожидаться был. Государь мог заорать, чтоб Смирного хватали прямо здесь. Да и приказа никто не отменял, долг обязывал преследовать дичь до последнего предела. Можно считать, что мы его досюда и преследовали.

В горнице царя, тем временем, беседа шла спокойно, криков не раздавалось, и Ганс-Георг фон Штрекенхорн задремал, опершись на тяжелую офицерскую саблю.

Царь и Федор разговаривали заинтересованно, умиротворенно. Так большие ученые выдерживают профессорский стиль на пороге великого открытия, когда основные постулаты законспектированы, проверены, и никуда это открытие увильнуть уже не может. На свет появляется фарфор из академического ресторана, индийский чай размягчает и без того мягкую булочку с изюмом, и все произносимые фразы ложатся точно на предназначенное место. Так же укладывается последний ряд кирпича в здание храма. Но разве можно сравнивать бренное здание с вечным знанием?

С утра Ивану казалось, что ночные видения — пустой бред, игра безответственной фантазии. Часто человеку бывает стыдно за сонные надежды, пьяные мечты, любовные обещания. Но разве не из них рождаются великие военные и хозяйственные свершения, создаются династии?

Сегодня Федька Смирной вошел вовремя.

Уселся на скамеечку у ног самодержца, и как бы продолжил вчерашнюю речь:

— К туркам посылать за печатью нелепо, государь. У них, небось, один станок и пара буквенных наборов. Пока доедем, станок сломают, буквы растеряют. Да и не отдадут. Надо ехать к немцам, в завоеванные земли, в Европу. И своих мастеров искать.