— Ах, ради вашей верной службы?! — кричит Господь голосом Ивана из под купола, — так получите!

Из специальных котлов с многочисленных хоров льется огненное масло, нефть, сера. Все горит огнем!

Ну, и врата храма Господь, естественно, успевает заботливо затворить, подпереть крестами и хоругвями.

— Завидна судьба отошедших на Суд Божий в Доме Его! — успокаивает Иван мирных обывателей. Он почему-то и себя видит среди исполнителей кары Господней.

Но приходит утро, Иван подходит к окну — за рекой нет никакого пожарища, нет огромного сруба, нет и новостройки. Так, — одни лачуги, частоколы, лес до небес.

От этого здоровье царя ухудшается, его прямо рвет желчью.

На крик царицы Маши прибегают Бромелиус, Смирной, иеромонах Андрей, Гришка Скуратов, Данила Сомов и подполковник Штрекенхорн. Каждый предлагает несчастному свой способ облегчения.

— Вань, может, ты еще хочешь? — воркует в ухо Мария и вылетает вон, взлохмаченная.

Бромелиус просит принять микстуру европейского производства от всех ядов местного завода. Иван рычит, и доктор Елисей спешит за Марией, остудить ее досаду.

— Караул удвоен! — невпопад рапортует Штрекенхорн; видит, что не попал, ретируется через левое плечо.

— А давай-ка, государь, на воздух выйдем, — спокойно уговаривает Сомов. — Там снежок, на псарне щенки новые есть, уже по двору бегают, один смешной такой…

— Можно и коней посмотреть, — поддерживает Скуратов, — а то и выпить на морозе.

И уже нечего добавить духовнику Андрею, ибо дело душевного утешения сделано без его помощи.

Иван встает, подставляет плечи под шубу, выходит на зимний простор.

— И ты тоже с нами давай! — кивает Смирному.

Легко ли пить прошлогоднюю медовуху, в самом центре государства, на февральском морозце, в окружении верных друзей, коней и собак?

Должно быть, легко, — нам не узнать. То есть, не попадешь нынче в московский Кремль с собутыльниками, клубным конем и приблудной дворнягой…

Царь Иван побрел с товарищами по Соборной площади, и чем дальше уходил от Красного крыльца, тем легче ему становилось. Под стеной на псарне все было готово к встрече высокого гостя. Стояли сосновые козлы с настилом еловых досок, на чистой рогожке стояли глиняные плошки, непритязательная закусь соседствовала с бадейкой пива, большой бутылью немецкого вина. Рыбка имелась всех сортов. И все это как-то не казенно, без церемоний. От этого на душе стало тепло еще до выпивки.

Иван подозрительно скосился на Сомова:

— По ком гулять собрались?

— Ну… — запнулся Сомов, — вот хоть Касьян вчера был.

— И неделя о Мытаре не кончилась, — поддержал Смирной.

— Ну, и как он там?

— Кто?

— Мытарь.

— Хорошо, — Федя принял шутливый тон, — сначала честно волок царскую службу, сдирал три шкуры с православных, потом образумился, выбросил казенные деньги в грязь, пошел с друзьями отдыхать по белу свету. А потом книжку об этом написал.

— Вот и мы так. — Грозный тоже улыбнулся, — от службы, нелепых денег — бродить… — Грозный ковырнул снег, — … по белу свету. Только что про нас напишут?

— Не скучай, государь, сами и напишем. Вчера из Новгорода прискакал отрок. Наш человек везет печатный прибор под охраной конной сотни.

— Что за сотня? Я не посылал.

— От князя Курбского. На перемену идут. Легко раненые, но скакать годные.

— Уберегут прибор, если раненые?

— Уберегут.

— Ну, смотри мне! — Грозный приблизился к Смирному, — и не тяни время! Крестовые разбегутся, с тебя спрошу! Ты казнить не велишь!

Дальнейшее застолье происходило необычно. Царь в кресло садиться не пожелал. Стали выпивать, закусывать на ногах. С кубками и кусками еды переминались с ноги на ногу, медленно перемещались по кругу. Сверху, с Ивановой колокольни это выглядело забавно. Люди шли хороводом, запрокидывая головы под каждый тост. У всех этот кивок случался одновременно — никто не хотел отстать от царя. Ход при этом замедлялся незначительно, и казалось, люди совершают некий древний обряд вокруг незримого храма.

Это и был наш самый старый, исконный обряд! И храм туманный в середине круга чудился каждому русскому. Вот, разве что подполковник Штрекенхорн шествовал в недоумении.

По ходу дела царь спрашивал что-то у одного, тут же выслушивал другого, включался в посторонние беседы, которые у нас на Руси, как известно, вскипают беспорядочно уже после третьей рюмки.

Смирной тащился у левого плеча властелина. Правое плечо прикрывал Гришка Скуратов, впереди рассекал немногочисленное сообщество Данила Сомов с лопоухим щенком на руках.

— Ты обещал рассуждение о стольном граде, — напомнил царь. — Смотри, скоро понадобится.

Тут же заметил конюшему, чтобы красных лент в гривы на царских выездах больше не вплетали, — не девок сватаем!

— И помни, Крестовую стаю хочу выбить под корень!

— Не опасайся, государь, — ответил вместо Смирного Скуратов, — они все считанные, меченые. Прошка Заливной списки составил, места жительства известны. Особые люди в волостях следят и доносят о перемещениях. Не опасайся!

Снова выпили.

Говорят, русские много и беспорядочно пьют.

Как же тут не пить при такой нервной нагрузке?! И какой порядок выпивки может быть при беспорядке бытия?

— Что в промен отдали? — спросил Иван у левого плеча, и Федор понял, что это о цене станка.

— Как договаривались — телегу книг. Но все — двойники поздней переписи.

— Это как?

— Когда есть две одинаковые книги, мы отдавали новую, а древнюю себе оставляли. Книга, Иван Василич, не сапоги — чем старее, тем ценнее.

— Легко сторговались?

— Легко — не легко, а скоро год нашему торгу. Князь Острожский хотел сам ехать на просмотр книг.

— А кто б его, литвина, пустил? Он из каких?

— Православный польского подданства. Владеет собственным городом, Острогом…

— Не на озере ли Неро?

— Нет, в Киевской Руси. За книги готов отдать и этот город, и еще много чего. А к нам мы его отговорили ехать…

Федор запнулся: удержать Острожского удалось только диким враньем о перерождении русских медведей в оборотней-людоедов.

Грозный остановился и заставил Федора выпить из своих рук жалованный кубок. Присутствующие навострили уши — за что такая милость? Но никто, кроме лопоухого щенка, не услышал царского шепота:

— Пей, Федька, чтобы книгу испечь и главу сберечь.

Подвыпившему царю казалось, что «печь» и «печатать» — глаголы одного корня.

А может так оно и есть?

Книжный прибор был готов с лета. Виленские немцы приступили к работе сразу после прошлогоднего уезда Головина. Они получили у князя Константина аванс, пристойно обмыли это дело и заложили новейшую конструкцию.

«Этим мастерам можно верить», — думал князь, отъезжая к себе в Острог. Он не раз имел с ними дело. Вот же они ему и карету починили.

Цеховики устроили совещание. Несколько посвященных знатоков наперебой предлагали способы улучшения станка. В итоге возник чертеж, лишь по краям подмоченный пивом.

Усовершенствовали и легенду Острожского. Теперь не набор запчастей делали для царя Ивана, а целый станок для себя. А старый решили разобрать именно на запчасти. Русским и «бывалый прибор» сгодится. Его всего-то и нужно: вымыть, почистить, подновить лак на раме, смазать винт.

Новенький пресс испытали летом 1562 года и сразу установили в типографии. Проделали задуманный Abgemacht, и послали Острожскому радостное письмо — все готово, прибор в ящиках, изволь приехать и принять. И монету гони.

Острожский ответил, что монета давно в Вильне дожидается. Нужно только зайти на квартиру к князю Андрею Михайловичу Курбскому, получить у него денежки под расписку. По предъявлению сего письма, конечно. А станок я после заберу.

Курбский вынужден был заплатить вторую половину, — свою долю уставного капитала в совместном с Острожским предприятии. Осталось провернуть колесо взаимозачета. Острожский желал иметь «свои» книги, после чего Курбский получил бы ящики, и по удовлетворению заказчика — царя Ивана и по расписке последнего Курбский мог претендовать на половину прибыли в тиражировании византийских раритетов. Естественно, — когда таковые тиражи будут сверстаны, отпечатаны и проданы.