Христианство должно было заботиться о поддержании правильных браков, и долго еще боролось со старыми языческими привычками: некоторые жили с женщинами не венчаясь; другие находились в связях со своими рабынями, не подозревая тут предосудительного. Вообще, в Новгороде на брачные связи смотрели легко, даже и в поздние времена; и так постоянно духовенство старалось искоренить браки без венчания, которые, однако, по народному понятию, почитались настоящими браками. Причина, почему избегали венчания, была та, что в старой жизни укоренились частые разводы: были нередко примеры, что муж передавал свою жену другому, другой третьему, и женщина оставляла мужа и переходила из рук в руки. С невенчанными можно было и при христианстве соблюдать обычай языческих нравов. Самое венчание не уничтожало разводов, и жены венчанные также разлучались с мужьями и сходились с другими. Нередко супруги расходились добровольно, по недостатку средств жизни. Все возникавшие по этому поводу дела принадлежали суду Церкви, и владыки старались постановить правила, предупреждавшие эти случаи, но принуждены бывали поневоле оказывать иногда снисходительность к народным обычаям. Таким образом, дозволялось мужу отпустить жену, которую он считал виновною в нарушении супружеской верности, и даже такой муж мог после того принимать священство. Вообще, церковные судьи, руководствуясь византийскими понятиями, были строже к женщине, чем к мужчине. Так, и в ответ Кирику епископ, на основании правила св. Василия, дает свободу мужу, лишая этой свободы жену: "ни по коей же вине жене не отлучатися мужа своего"; напротив — "аще жена от мужа со иным, то муж не виноват пуская ю".

Тогда как строгая византийская нравственность порицала .троеженство (хотя и допускала в крайности), и даже на самое второбрачие смотрела неблагосклонно, русские беспрестанно разводились, — даже в XV веке Фотий должен был научать новгородцев и псковичей, чтоб они не давали должности церковных старост разведшимся с женами, как и второбрачным.

Некоторые особенности в богослужении и в церковных требах сохранялись в Северной Руси в XIV и XV веках, отчасти дозволяемые, отчасти воспрещаемые властями. Видно, что в древние времена от недостатка научного образования духовенство путалось во множестве сложных обрядов, и возникали разные вопросы о богослужебном порядке и о требах; эти вопросы разрешались иногда духовенством самовольно, противно церковным правилам; для восстановления правильности богослужения следовало спрашивать владыку и даже митрополита. Напр., митрополит должен был объяснять, когда надобно было в церковном чине служить обедню св. Василия вместо Златоусто-вой. Богослужение на страстной неделе, когда, по церковному уставу, вводятся значительные отличия против обычного вседневного, было предметом особых вопросов. Так в XIV веке, в великую субботу, пели ефимоны, что запрещено было митрополитом, когда об этом его спросили. Духовенство не вполне сознавало значение церковных санов, ибо делало вопрос митрополиту Киприану. если где-нибудь нет диакона, то может ли священник служить за диакона? Ответ был, разумеется, отрицательный. В соблюдении постов вкрались произвольные отмены, напр., не постились в Преполовение, которое всегда бывает в среду, и в Усекновение главы Иоанна Предтечи; а пост праздника Воздвижения соблюдали два дня: канун праздника и самый праздник. При совершении крещения в Новгородской и Псковской Земле вкрался обычай обливания вместо погружения. Трудно решить, заимствован ли этот обряд с Запада, или сам собою образовался; вероятнее последнее, ибо естественно в древности могла возникнуть эта замена по удобству при крещении взрослых. Митрополит Кириан запрещал творить обливание, повелевал также не присутствовать при крещении младенца куму и куме вместе, но одному какому-нибудь лицу: или мужского, или женского пола. Наружный вид служения литургии в древности имел некоторые отмены и отличия в сравнении с нынешним порядком, как это видно из старинных пергаментных служебников. Из книги Зиновия против Косого видно, что в старину не пели "Верую во единаго Бога" и "Отче наш", но читали, и обычай петь осуждался как нововведение, возникшее первоначально в Псковской Земле.

В сравнении с Восточною Русью северный край все-таки был книжнее и образованнее. В Новгороде были школы, где учили детей грамоте и письму. Так, в житии Ионы говорится о школе, в которой учились дети. Были школы и по селам. Это видно из жития Антония Сийского. Родом поселянин, он был отдан в сельскую школу. В Новгороде и Пскове всегда находились так называемые философы, люди, занимавшиеся чтением писания и церковных книг и любившие словопрения и благочестивые разговоры. К таким-то принадлежали те, о которых упоминается в житии Евфросина Псковского, и те, о которых говорится в Новгородской Летописи, по поводу вопроса о "Господи помилуй". В 1471 г. митрополит Филипп, уговаривая новгородцев не отдаваться латинскому королю, говорит: "вем, яко книжней мудрости сами разумни есте". От таких-то любителей мудрования, конечно, пошли и вольнодумные идеи, положившие в этой стране начаток тому раскольническому движению, которое проходит чрез всю нашу историю,и которое, в отличие от обрядного, мы назовем рефор-мационным.

Множество церквей было характеристической особенностью наших северных городов. Одни из них строились обществом, другие владыками из своей казны, иные частными людьми. Когда строило общество — это называлось строить пометом, т.е. складчиною. Иногда строила церковь целая улица, т.е. имеющие дома на улице, где ставилась церковь; иногда основывалась церковь торговою корпорацией): так построена была св. Пятница заморскими купцами, а в Русе построили церковь купцы прасолы. Во время моровых поветрий ставили обыденные церкви, которые следовало в один день и поставить и освятить. Частные люди по каким-нибудь случаям в жизни давали обеты поставить церковь, и такие церкви назывались обетные. Это бывало так, что когда угрожает опасность, то дают обещание построить церковь, если Бог поможет избавиться от опасности, и когда опасность минет, ставят церковь в благодарность Богу. Другие, чувствуя за собой грехи, думали загладить их перед Богом построением церкви.

Построение церквей в Новгороде началось с самого появления христианства. Еще до общего крещения Новгорода и истребления идолов, по известию Иоакимовской Летописи, существовала в Новгороде церковь Спаса Преображения, может быть, на том месте на Торговой стороне, где была такая же церковь впоследствии и где существует она под тем же названием и теперь. В конце Х-го века построена в Детинце деревянная церковь во имя Софии Премудрости Божией о тринадцати верхах, а в Х1-м веке, на другом месте, в том же Детинце, сооружена каменная церковь св. Софии. Она строена пять лет (1045-1050). Для расписки стен ее призваны греческие художники. Об этом событии сохранилась такая легенда. Иконописцы писали образ Спасителя на куполе, по обыкновению, с благословляющею рукою. Но через ночь написанный ими образ оказывался не с благословляющею, а с сжатою рукою. Иконописцы поправили по-своему; через ночь у нарисованного Спасителя рука снова была сжата. И еще раз поправили иконописцы, и еще раз увидали поутру сжатую руку. Наконец, на четвертое утро, иконописцы услышали глас: — "Писари, писари, о, писари! Не пишите меня с благословляющею рукою, а со сжатою! Я в этой руке держу Великий Новгород, а когда Моя рука разожмется, тогда будет граду сему скончание!" О другом местном образе Спасителя сохранилась такая легенда: образ этот привезен из

Греции, и писан когда-то греческим царем Эммануилом. Однажды этот царь хотел наказать священника. Тогда ночью явился ему Спаситель в том виде, в каком был им изображен на иконе, и сказал: "Зачем восхищаешь ты святительский суд?Тебе дано начальство над людьми, — твое дело оборонять их от врагов, а духовно вязать и решать поручено святителям". Явились и ангелы; Спаситель протянул перст и приказывал им нанести удары царю. Когда царь проснулся, то почувствовал на теле боль от ударов и увидел, что на иконе у Спасителя перст был протянут. Тогда царь понял, что не следует светским властям судить духовных особ. Этот образ был патрональным для владыки и всего новгородского духовенства, потому что с ним соединялось предание, охранявшее Церковь от своевольства новгородцев. После падения Новгорода он был отвезен в Москву и поставлен в Успенском соборе.