Не тотчас исполнили новгородцы гостомыслово завещание, пока не произошло действительно междоусобия. Земля полян, Киев, имела первенство над другими славянскими народами в России. Племянники князя киевского Кия, Оскольд и Дир, повелевали древлянами и кривичами, посягали и на славян новгородских. Это произвело в самом Новгороде раздоры, волнения и усобицы. Они заставили новгородцев, кривичей, Мерю, Весь и Чудь (т.-е. изборских славян, поселенных в Чудской Земле) призвать с варяжского помория из Прусской Земли князя Рюрика с двумя братьями его".
В этой сказке следует отличать книжные вымыслы грамотея, писавшего ее под влиянием тогдашней учености, от народных сказаний, которыми он воспользовался, и которые отчасти сохранились в изустных местных преданиях. Поселенцы на берегах Ильменя и Волхова представляются пришельцами с юга, но сказка не говорит, что страна эта прежде была пуста: напротив, сказание о том, что Волхв превращался в змия и залегал пути, показывает, что народное воображение представляет край уже заселенным, прежде чем пришли поселенцы с юга, ибо залегать путь можно было тогда только, когда по этому пути было людское движение и сообщение. Между насельниками, которых на севере нашли пришельцы с юга, сказание признает славян. Река, переименованная пришельцами в Волхов, прежде называлась славянским именем Мутная. Эти славяне изображаются белорусами, т.-е. кривичами, ибо название Перуна сказание признает белорусским. Таким образом, по смыслу этого сказания, край Приильменский издревле населяли славяне отрасли белорусов, т.е. кривичей, а потом с юга подвинулись к ним другие единоплеменники, иная отрасль славянского племени[3].
Обращаясь к наречию новгородского края, можно удостовериться, что сказка в основе своей не лишена исторической действительности. Несмотря на этнографические потрясения, испытанные новгородским краем, все еще можно видеть и теперь, что здесь существовало наречие славянского корня южного происхождения, приближающееся к южнорусскому и отчасти к словацкому, но имеющее много своих самобытных признаков, и во всяком случае дававшее народу, употреблявшему его, колорит, не сходный с белорусским и восточно-русским населениями. Восстановить это наречие по современным оттенкам и по древним остаткам из древних актов и летописей невозможно, во-первых, потому, что в последние четыре века потомки древних новгородцев сильно смешались с наплывом восточно-русского племени; во-вторых, что влияние так называемой цивилизации, распространяющее в сельском народе городскую речь и городскую манеру выражения, парализиро-вало правильность форм древнего наречия. Тем не менее в разных деревнях новгородского края, между прочим, особенно в Паозерье (на правом побережье Ильменя), в Ладожском уезде и в некоторых местах Олонецкой и отчасти Архангельской губерний можно еще уловить следы прежнего наречия, которым говорили новгородцы. Это — произношение с как и, подобно южнорусам, неизменяемость о в а, отличающая вообще северный говор от московского и кривичского, отсечения: последних гласных в прилагательных и причастиях, окончания т в правильном наклонении глаголов не только в единственном числе, но и во множественном, изменения е в о в некоторых словах сходно с южнорусским (напр., чоловик, жона, чотыри), изменение е в у в некоторых односложных и двухсложных, напр., суль вм. соль, горузно вм. грозно (форма почти вышедшая из употребления в большей части слов). Своеобразное сходство винительного с именительным и во множественном числе творительного с дательным, замена звука л звуком в в прошедших глаголах (ходив вм. ходил — форма также угасающая и не повсеместная); заменение одних слогов другими в некоторых многосложных словах (напр., намастир вм. монастырь), що в.м. что, як вм. как; изменения многих ударений своеобразным способом; ч вм. ц и и, вм. ч (форма также не повсеместная) и множество слов, не употребляемых в великорусском наречии, часто таких, которые встречаются в южнорусском, а часто исключительно местных.
По целой Новгородской волости была не одна только пришлая с юга народность ильменских славян, — постоянно оставался с нею вместе кривский элемент. Это ощутительно и теперь, ибо на берегах Щелони видны признаки белорусского наречия. Псков со своей областью представляет уже основу кривскую или белорусскую, с примесью новгородского элемента. Наречие древней Псковской области сохранило следы общие, свойственные белорусскому наречию. Это делает еще более вероятным известие, указываемое преданием, что в землях Новгорода и Пскова, до поселения в них пришельцев с юга, уже находились славяне поколения кривичей, и давали местностям прозвища своим языком, называемым в повести белорусским.
Таким образом я осмеливаюсь находить в сказке тот исторический элемент, что в землю, где впоследствии образовалась земля Beликого Новгорода и Пскова среди аборигенов — Чуди, проникли первоначально кривичи, потом с юга, вследствие народных потрясений, двинулась воинственная колония другой ветви славян, близкой, а всего вероятнее единой с той, из которой образовался нынешний южнорусский и малороссийский народ. Эга колония стала в новом своем отечестве господствующей, так что белорусские поселенцы или смешивались с пей, или выступали прочь. Вместе с тем тогда же началось и подчинение Чуди, а па раннее отношение к ней указывает самое слово Волхв, которое есть чудское voiho и оттуда занесено но всю Россию с севера через посредство ильменских славян. Оставление за ильменскими поселенцами имени славян, в отличие от кривичей, указывает, что северные народы славянского племени называли вообще таким именем живущих на юге своих соплеменников, а потому за пришельцами оставили это генетическое имя.
Что касается до прозвищ местностей именами живых лиц, то этому факту по его основе нельзя отказать в народности. Мы встречаем и в Киевской Руси подобное: там но именам братьев Кия, Щека и Хорева названы урочища, а именем сестры их — река Лыбедь. О реке Дунае сохранился миф, что в эту реку превратился человек. Названия местностей по именам лиц особенно свойственны народному славянскому эпосу, как и другим народам. Но, очевидно, не все известия, находящиеся в сказке в том виде, в каком сказка до нас дошла, взяты с народного голоса; некоторые отзываются явными натяжками и неловким составлением. Напр., Порусия или Малый Волховец: такие имена народ едва ли создаст, ибо слово Порусия указывает непосредственно на местность; также и эпитет Малый очевидно принадлежит уже понятию о реке, безотносительно к какому бы то ни было мифу. Что касается до проименования Волхова от имени Волхва, то это несомненно взято из древнего народного предания. Предания об этом Волхве, о его чародей-ствах, о залегании пути по реке, о его смерти и о наименовании реки его именем до сих пор живут в народной памяти. Народ знает, что река Волхов называлась прежде Мутною, а Ильмень-озеро — Мойско-озеро. Название протока Жилотуг хотя, сколько известно, не оставило до настоящего времени какого-нибудь предания, но оно вероятно также соединялось с угасшим мифом; потому что это название, очевидно, по своему значению человеческое и только с человеческого имени могло быть перенесено на местность. Остальные все несомненно выдуманы книжником, который дополнил ими короткую народную номенклатуру преданий, вероятно, уже и тогда потерявших свою определительность. Известие о моровой язве, от которой люди бежали и населили Белоозеро и Весь, имеет историческое основание. Вероятно, в памяти народа оставалось какое-то темное воспоминание о страшном бедствии, заставившем поселенцев подвинуться на восток. Это предание несколько поясняет нам и то, каким образом впоследствии Весь была участницей в призвании варягов; ибо этот факт кажется возможен тогда только, когда в этой стране утвердилось уже славянское народонаселение. Сказка говорит, что после этой свирепой моровой язвы край надолго опустел, города обезлюдели, и потом снова уже совершился второй прилив славянского народонаселения, которое пришло туда по сознанию, что это была некогда земля предков. Далее у книжника все перепутано. Уже по втором заселении края пришли на поселенцев угры-белые и повоевали их до конца, и после того сделалось еще третье переселение. Автор отнес сказание об уграх-белых к северу, тогда как оно относится положительно к югу. В этот раз, по сказанию, пришли уже не одни славяне, но привели с собой и болгар и других инородцев, и населили землю, и поставили город, но уже не на месте прежнего Словенска, а ниже, на Волхове, и назвали его Новым-Городом. Отбрасывая форму выражения у автора, украсившего народное предание книжной мудростью, останется то, что в Новгороде пребывало воспоминание о бедствии, изгнавшем некогда народонаселение из края (голод и язва — одно из явлений обычных и впоследствии), и потом о приливе в этот край народонаселения вновь и об основании нового города вместо прежнего. Без сомнения, либо край был опустошен не до такой степени, чтоб в нем не оставалось никаких следов прежнего населения, либо же опустение его было недолговременно, когда новое заселение произошло по свежим преданиям о прежнем жительстве.
