В Новгородской Земле обычным временем торговли были ярмарки; их было множество по пригородам и погостам, как это видно из актов XVI-ro века, когда хотели ограничить их число, существовавшее исстари. Ярмарки отправлялись по поводу праздников и продолжались по неделям и больше, смотря по важности торгового пункта, так что купцу можно было целый круглый год разъезжать по ярмаркам из одной жилой местности в другую; и это было в обычае у купцов. Близ самого Новгорода были ярмарки в окрестных посадах: в Липне, в Понедельске, на Взводе; в новгородской волости значительные торжища были: в Русе, Ладоге, Торжке, Яме, Орешке, Кореле, в Бронницах, в Бежицах и в Порхове. На всех этих торгах толпились купцы не только новгородские, и новгородских пригородов и волостей, новоторжцы, ржевичи, бежичане, шелонцы, вожане, деревцы, но и других земель: псковичи, москвичи, рязанцы, тверичане, бе-лозерцы, торопчане, смольняне и литвины. Торжища собирались близ разных монастырей на их храмовые праздники; поездки туда совершали вместе и для торговли, и на богомолье. Все эти торжки были в те времена сборным местом сношений: туда приезжали не только закупщики товаров и продавцы, но и хозяева для закупки домашнего обихода. Эти торжки были и местом развлечения: тут заводились корчмы с пьяными напитками и веселыми женщинами; там скоморохи потешали народ зрелищами. Поэтому, кроме тех, которые являлись туда наживаться, были и такие, которые приезжали туда проматывать состояние: одни Богу молиться, другие беса тешить. Сообщения происходили по рекам, и потому торжки заводились в таких местах, которые прилегали к водному пути. В этом отношении новгородская волость представляла большие удобства, потому что из Новгорода во все стороны разветвлялся водяной путь. Переезжали с Торжка на Торжок на учанах, ладьях, стругах; гребцы стекались толпами на работу к пристаням: этот промысел питал значительную часть черного народа. Другие держали сухопутные подводы на волоках между реками. Таким образом, торговля имела странствующий характер, и купец вел подвижную жизнь, как воин.

Меры и весы в Новгородской Земле были своеобразны, и даже после падения независимости долго оставались особенности, отличные от обычаев других земель. Старые новгородские единицы мер и веса приблизительно видны из позднейших известий по их отличию от московских. Сыпучие тела измерялись коробьями, которые подразделялись на зоб-ни: каждый короб имел три зобня, зобень — два ползобня. Другие, более массивные меры сыпучих тел были пуз и пошев. Это были глазомерные единицы. Более определенная мера была окова, делившаяся на четыре четверти, а каждая четверть была более московской и весила до 8 V2 пудов, тогда как московская весила от 5 до 6 У4 п. Впрочем, и на Севере были разные четверти; так, например, во Пскове была своя, больше новгородской; на Двине была иная, еще больше псковской. Каждая четверть делилась на две осьмины. Соль продавалась пошевами.

Для жидких тел употреблялись бочки и ведра. Ведро делилось на носатки. Для меры сукон и материй существовыали локти, но эти товары чаще продавались кусками, носившими название материи; величина была разная. Вес в Новгороде для тяжелых товаров был кап — 8 пудов ливонских, а каждый пуд ливонский равнялся нашим 1 V2 пудам. Другой, меньший вес был пуд. Еще меньший — гривна, или фунт. Гривна новгородская была более гривен других земель русских, потому что и впоследствии новгородская гривна равнялась 92-м золотникам 92-м долям московской гривны. Весы назывались скалвы. Для предотвращения недоразумений в Новгороде существовали скалвы, утвержденные правительством при церкви Иоанна-на-Опоках. Была также и правительственная мера — локоть и находилась при той же церкви. В торговле с немцами в употреблении был немецкий вес, который принимали псковичи у себя, но новгородцы неохотно принимали его, и если случалось им продавать на него свои товары в ливонских городах, то оставались в потере. Так в 1396 году возникли по этому поводу недоразумения, и новгородцы присылали своих послов; вообще, торгуя с немцами, новгородцы охотнее продавали и покупали неопределенными единицами, сообразными разным товарам, например, материи штуками (stucke) и терлинками (terlink), на которые разделялись штуки, питья — бочками, сукна — кусками (laken); но здесь уже по самой неопределенности нельзя было избегнуть недоразумений. Новгородцы жаловались иногда, что немцы привозят к ним бочки маленькие или "лакены" короткие, и, уменьшая массу или размер товара, брали за него ту же цену, как прежде.

Меры и весы вообще существовали собственно только для предотвращения споров. Обыкновенно торговля в Новгороде редко происходила на вес и меру, а чаще всего на единицы, имевшие неопределенное значение, в роде пуза, пошева, короба, зобня, веника — для сена и соломы. Когда один покупал у другого, то размышлял, какой объем известного товара может удовлетворить его потребностям на известное время и поэтому делал покупку. Так, например, соль продавалась пошевами. Хозяин знал, насколько ему, примерно, пойдет пошев и покупал таким образом. Весу и меры для него не нужно было. Точно так же и покупая тягучие тела, например, сукно, покупщик смотрел на кусок и соображал, что из него можно сделать.

О монете в древние времена нашей истории есть достоверные сведения. После открытия нежинского клада, после разработки этого вопроса нашими учеными, нет возможности в настоящее время признавать старую гипотезу о том, что у нас в старину звонкой монеты не было, а заменяли ее кожаные лоскутки. В Новгороде приготовление звонкой монеты было тем возможнее, что новгородцы издавна получали слитки закамского серебра от Перми и Югры. Но несомненно то, что до XV-ro века в общественном понятии представление ценности соединялось неразрывно не с выражением ее посредством монетных знаков, а с предметами, составлявшими действительно драгоценную потребность жизни. Такими предметами преимущественно перед другими были меха. Поэтому единица, выражавшая ценность, была куна, куница, т.е. понятие о ценности известной вещи слагалось так, что за эту вещь можно приобрести столько-то куньих мехов. Почему именно куница, а не другой мех получил это значение, указывает то, что куний мех был из всех мехов среднего достоинства — не слишком низкий, не слишком высокий. Для означения более низких ценностей служили белки или векши; то есть, применяя это название, выражали ценность вещи тем, что за нее можно приобрести беличий мех. Но меха ценились разно, по сорту, и оттого возникли ценности более частные* как ногата и мордка, то есть такие единицы, на которые можно приобрести мех из ног или морд животного. Меха не составляли исключительного представления ценности; оно соединялось также со скотом; скот означал вообще казну, сокровищницу, потому что в древнейшие времена скот составлял домашнее богатство хозяина. В скрах немецкого двора есть выражение ценности го-ведо, вероятно штука скота или кусок мяса. Еще выражением ценности служили хлеб и мед. Постановляли, что по такому-то поводу надобно заплатить столько-то хлебом и медом. Потребности были так немногосложны, что при покупках сейчас же приходило в голову количество, потребное для обычного домашнего обихода, предметов, усвоенных в жизни, так. что количество монет прежде всего в воображении представляло количество общеупотребительных материалов. Теперь количество рублей не может живо напомнить нам всего, что на эти рубли.можно приобрести, ибо наши потребности разнообразны, а в юношеские времена общества это было возможно и удобно. Впрочем, все эти предметы ценности уступали мехам, так что последние принимались для названий ценности. Но название мехов для названия денег удерживалось даже и в века большого разнообразия житейских потребностей, хотя уже утрачивало свое буквальное значение, так как и у нас до сих пор существуют рубли, хотя это уже не рубленые куски, каковы были те, с которыми первоначально соединялось значение этого слова.