В Новгороде не видно ни ногат, ни резаней, — единиц, употребительных в других землях. Наибольшая монетная единица была гривна, — слово, первоначально означавшее определенное металлическое шейное украшение, кольцо, потом вес и, наконец, монету по отношению к весу. Гривной, в монетном смысле, назывался отрубок металла в гривну весом[143]. Но гривна была двоякая: большая и малая — фунт и полфунта, потому и отрубки были двоякого рода — гривна в фунт (образчик найден в .Новгороде в Прусской улице) и гривна в полфунта. Но фунт был двоякий: византийский в 72 золотника и западный в 96 золотников; поэтому встречаются отрубки, соразмерные цельному и половинному весу или немного больше и меньше целого фунта и половины его по византийскому и по западному приему: одни около 73 — 96 золотников, другие около 36 — 38 золотников. Эти половинные куски разрубались еще на половиныи потому находили куски в 22 и 21 золотник и более. Эти гривны, выражая вес, и поверялись весом; для этого существовали при церкви св. Иоаниа-на-Опоках городские денежные весы: гривенка рублевая, для взвеса отрубков, называемых, по причине их рассечения на части, "рублями". Как отрубки были разные, то за отрубками большей величины удержалось название рублей, а половины их называли полтинами. Но так как для удобства обращения нужны были мелкие кусочки, то эти последние, находясь в обращении, подводились, по своей ценности, под ценность гривен и оттого-то гривна значила не только вес, но и количество мелких монет, удерживая, однако, и прежнее свое значение веса. Это образовалось тем удобнее, что и в отношении веса слово гривна употреблялось в различных значениях. Так составилось понятие о гривне кун, то есть ценности известного количества мелких монетных единиц. Сколько именно кун заключала в себе гривна кун, трудно проследить; да и в этом отношении она была в разное время неравномерна и в разных русских землях. Так необходимо значение гривны постепенно переходило от значения веса к значению количества. Из многих попыток уловить это ближе к истине предположение Карамзина, полагавшего, что в XII-м веке в гривне было около двадцати пяти кун. Действительно, в "Вопросах Кирика", памятнике ХП-го века, определено служить панихиды на гривну пятью, а на шесть кун единой. По этому расчету в гривне 'Должно выходить 30 кун; но Карамзин справедливо заметил, что если бы в гривне было тридцать кун, тогда бы не встречалось выражение "шестьдесят кун , а писали бы вместо того — две гривны. Он полагает, что в расчете за панихиды.сделана уступка для большого количества, и таким образом выйдет, что гривна кун содержала около 25-ти приблизительно. Должно быть, количество кун в гривне вертелось около этого числа и хотя видоизменялось в разные времена, но не давлеко удалялось от этой нормы. Так в XV-м веке куны были заменены шведскими ортугами, а в Швеции марка (равнявшаяся нашей гривне по весу) ортугов заключала в себе их двадцать четыре экземпляра. Так, впоследствии денег, заменивших куны, было в гривне 20, но во Пскове в 1407 году в рубле, заменившем гривну, было 30 кун. Но так как количественное значение слова "гривна" не изгнало совершенно весового значения и весовой счет на гривны серебра оставался при больших отрубках, то при сравнении гривны кун с гривной серебра, т.е. количественной гривны с весовой, происходило разноречие: надобно было несколько гривен кун, чтоб составить гривну серебра. Есть известие, что в Новгороде семь гривен кун равнялись одной гривне серебра. Если положить гривну в 25 кун, то, значит, в гривне серебра было приблизительно 175, следовательно, в гривне кун от 5 1/7 до  6  3/7 золотников, а в каждой куне около 13 граммов; — такие монеты действительно и попадаются. Мелкой монеты отдаленной древности не найдено; но есть мелкие монеты новгородские уже XIV и XV в. Они величиной в гривенник, на одной стороне изображение князя, сидящего с мечом в руке, а перед ним стоящий человек подает ему свиток; на иных между ними крест; на некоторых встречаются еще прибавления, например, буква С или три точки над головой князя, или два обручика за подающим свиток. По всей окраине кругом — точки. На другой стороне надпись: Великого Новагорода. Можно догадываться, что человек, подающий князю свиток, есть символическое изображение Новгорода, подающего князю договорную грамоту.

Что касается до кожаных денег, то существование их в Новгороде, несмотря на большое сомнение, возбуждаемое представлением о трудности обращения таких знаков, подтверждается современными свидетельствами — известием Рубруквиса из XIII века о всей России вообще, известиями Ляннуа в XV веке и Герберштейна XVI века специально о Новгороде. В XIV столетии мы встречаем указание на какие-то знаки в торговле, которых не хотели принимать немцы в 1373 году. Действительно, при существовании монеты меха не переставали иногда служить представителями платежа даже и в более позднее время, например, в XVI веке, когда из царской казны выдавались на жалованье и деньги, и меха. Во многих актах встречаются случаи уплаты, когда при деньгах даются на придачу меха, например, "заложил полсела в 10 рублях, да в трех сороках белки". Употрбеление же значков кожаных, дающих право на меха, вещь возможная и подтверждается несколькими примерами из истории других краев; например, в Ливонии, — по свидетельству одной ливонской летописи, — ходили беличьи ушки с серебряными гвоздиками. То же было в XIII веке в Италии, где император Фридрих пустил в монетный оборот кожаные лоскутки с серебряными гвоздиками и с изображением государя. При редкости и малочисленности звонкой монеты в то время, сообразно всеобщему обычаю, ходили и в Новгороде такие лоскутки и давали право на получение из новгородской казны мехов. Они-то, вероятно, и назывались мордцами.

Купец в народном воззрении принимал образ эпического богатыря. Таким является он в поэтическом типе, созданном народной фантазией, в песне о Садке, богатом госте. То же удалое побуждение, та же решимость, та же борьба индивидуальной силы, поддерживаемой кружком приверженцев против массы; те же эпические преувеличения этой силы до области невозможного, как и в богатырской песне, но еще более фантастической обстановки. Старинный языческий антропоморфизм явлений природы долго и после усиления христианства был душой поэтических образов, слагавшихся у народа в последующие времена, он переплетался в его творческой фантазии с христианскими верованиями. Немного, однако, осталось народных созданий, где бы он являлся с такой яркостью и очертанностью, как в песнях о Садке. Христианское начало входит сюда слабо и притом так, что языческая подкладка ясно видна из-под новой одежды. Миф о Садке вероятно один из самых общих. Его варианты различны и несогласны между собой не только в частностях, но и в существенных приемах; они имеют одно общее настроение — представить силу купеческого богатства, доведенную до чудесности, так точно, как в Ваське Буслаеве изображается, в гиперболических образах, сила боярская. Историческая действительность проглядывает сквозь самую затейливую пестроту вымысла.

"Садко, иначе Садке, был бедный гусляр; играть на почест-ных пирах, тешить музыкой и песнью веселую беседу богатых людей — то его хлеб и его утешение. Однажды перестают его звать на пиры. Проходит три дня. Пошел Садко к Ильмень-озеру, сел на бел-горюч камень и заиграл в свои гусельки. Вдруг вода заколебалась в озере. Садко изумился, перестал играть, ворочается в город. Идет день за днем и прошло три дня. Садка не зовут на пир. Садко с тоски пошел к озеру; и опять стал наигрывать на своих гусельках, и опять видит — вода заколебалась в озере. Садко опять изумляется, перестает играть и ворочается в Новгород. День прошел, другой прошел. Садко в унынии идет к озеру и опять играет на гусельцах. По-прежнему вода заколебалась: но либо горе было уже так велико у Садка, что он не испугался, либо явление последовало сейчас за колебанием воды, так что Садко не успел отойти от озера: только — выходит из озера молодец. В одном варианте называется он царь морской; из другого видно, что это сам Ильмень-озеро, божество озера. Молодцу Ильменю-озеру пришлась в утеху игра Садкова. Он хочет наградить его: он посылает его в Новгород — предложить богатым купцам новгородским удариться об заклад, что в Ильмень-озере есть рыба с золотыми перьями. Купцы никогда не видывали такого дива и будут утверждать, что нет такой рыбы. Но на дне озера есть много диковин; ник-о их не видит; их откроем божество водное тому, кому само пожелает открыть Садко возвращается в Новгород, и вдруг его зовут на почестный пир; он гостей утешает; они его угощают вином. Когда Садко подгулял, стал он тогда говорить: "Я знаю чудо-чудное — золотоперую рыбу в Ильмень-озере". Купцы говорят ему: "Нет, и быть не может такого чуда в Ильмень-озере". Садко предложил заклад. Сам он бедный гусляр — нечего ему ставить на заклад, кроме буйной головы: он ее и ставит на заклад. "Вы, купцы, люди богатые — говорит Садко — поставьте три лавки краснаго товара". Купцы так уверены, что золотоперой рыбки нет в озере, что согласились. Тогда Садко поехал с ними на озеро; закинули невод — золотоперая рыбка; другой раз закинули — другая золотоперая рыбка; закинули третий раз — тоже. Купцы отдали ему три лавки с красным товаром. С тех пор Садко стал торговать-расторговываться, получать барыши; и стал Садко из беднаго гусляра богатый гость новгородский.