Девушка мгновенно забыла обо всем. Застонав от желания, она сомкнула руки у него на шее, позволяя ему подхватить ее в объятия. Неужели ей суждено стать счастливой? Хотя бы на короткое время. Время для нее замерло, и ничто больше не существовало в этом мире, кроме любви. Сжимая тело Лали в своих жадных объятиях, Антонио осыпал частыми поцелуями ее лицо, закрытые глаза, осушал слезы, заставлял трепетать от страсти, и она отвечала ему все более горячими поцелуями.

– Возьми меня! Подари меня мне… – взмолилась она странным, хриплым голосом.

Антонио мгновенно замер и отстранился, дрожа от желания и досады.

– Нет. Не сейчас. Пора надевать доспехи.

Девушка крепко зажмурила глаза, надеясь, что ослышалась, и с ужасом поняла, что он вновь ускользает от нее.

– Прошу тебя, не надо сражений… Отец не поскупится на мое приданое.

– Помнится, в первый день праздника ты заявила, что я слишком беден, чтобы иметь жену? Я отвечу, что согласен с обычаем османцев, когда мужчина платит за женщину, и очень редко – наоборот.

Холодный, немигающий взгляд Антонио, в котором растаяли следы недавней страсти, заставил ее покраснеть от досады. Стараясь сдержать рвущиеся гневные слова, Лали прижала руки к губам и с отчаянием уставилась в пол, покрытый пестрым ковром. А Карриоццо, словно не замечая ее смятения, заботливо натянул платье на ее дрожащие плечи, одернул сбитые юбки и прикоснулся пальцем к ее припухшим губам.

«Упрямица придумала себе сказку о великой любви и теперь не перестает мучить и себя, и меня. Ее не останавливает ни обида, ни ревность. Как же заставить ее одуматься и забыть меня?» – размышлял Антонио, ясно понимая, что прежде всего сам не может разомкнуть круг, который возник вокруг них в тот день, когда он впервые заглянул в ее вишневые глаза и услышал ее дивный голос, полный итальянской нежности и турецкой страсти.

– Ты уверена, что любишь меня? – шепнул он ей на ушко, заставив замереть от призрачной надежды.

Лали торопливо кивнула, но убедить его оказалось не так просто.

– Посмотри на меня, – он развернул ее к себе лицом. – Сейчас я далеко не красавец, весь в синяках и шрамах. Ты же достойна стать герцогиней, и твой отец сумеет найти тебе мужа более достойного твоей красоты и богатого приданого.

– Я полюбила тебя раньше, чем увидела, – простонала девушка, запрокинув голову, и золотые волосы окутали кружевным плащом ее тонкую фигурку. – Именно ты снился мне долгими ночами во дворце Ибрагим-паши, – в жарких речах Лали слышались нега, страсть и покорность юной женщины, жаждущей любви, заставляя Антонио терять разум. – Именно тебя я желала увидеть в своей постели в ту ночь, когда ко мне обманом забрался Мехмед. Ты назвался евнухом, но и тогда был желаннее любого другого мужчины. Здесь бьется маленькая птичка, которую ты взял в плен, – девушка приложила руку к груди, где тяжело ухало и колотилось сердце. – И только ты можешь открыть дверцу клетки, в которой томится моя любовь. И тогда ты услышишь, как она поет, радуясь свободе и возможности, не таясь, отдавать себя тебе. Ты все время говоришь о деньгах и титуле. Какое мне дело до этих глупостей? Я полюбила тебя, когда не знала, кто ты и кто я. И буду счастлива лишь в твоих объятиях, Антонио. Мне нет никакого дела до того, что наши предки вели войну. Ты уже выиграл сражение со мной, и я сдаюсь во власть победителя.

«Можно ли верить ей? – подумал мужчина. – Слова любви легко развеет ветер, если сердце девушки покорит другой мужчина. Разве не так же было с Монной? Лали уже успела вручить знак своего внимания Бенедетто. А до этого беспрестанно болтала на пиру с этим красавцем, родственником герцога Миланского. Поддавшись ревности, я вспылил в первый день праздника. Именно ревность и злость заставили меня сражаться уже который день подряд с возможными претендентами на ее руку. Именно эти чувства дают мне силы побеждать противников и принимать новые вызовы, пусть даже от усталости я порой едва стою на ногах».

– Мы поговорим об этом позже, – проговорил он_; – После сражения с твоим отцом.

Девушка ждала, что в ответ на ее пылкое признание возлюбленный произнесет слова любви, откроет свое сердце, как это сделала она, но он в очередной раз обманул ее надежду. Кто поймет этого невыносимого гордеца? Похоже, Лали никогда не сумеет добиться его любви, ведь Антонио стремится к ней, подчиняясь лишь желанию плоти, а не стремлению души.

– Если ты сейчас не ответишь мне, то уже не ответишь никогда.

Его взгляд стал жестким.

– Это твое решение?

– Да.

Сжав кулаки, Антонио отступил на шаг.

– Тогда уходи.

Скрывая слезы, девушка отвернулась, схватила лежавший на ковре чепец и принялась трясущимися руками прятать под него волосы.

Полог в шатер слегка приподнялся.

– Прошу прощения, – произнес Филиппе, окинув скользящим взглядом своего брата и его гостью. – Кажется, сюда идет епископ Строцци.

Лали расширившимися от ужаса глазами уставилась на старшего Карриоццо. Ей прекрасно было известно, что ждало женщину, осмелившуюся остаться наедине с мужчиной. Там, в Стамбуле. А в Парме?

– Задержи его, если сможешь, – сухо приказал Антонио брату.

Когда Филиппо исчез, Антонио быстро надел непослушный чепец на голову Лали, потом схватил кинжал и, вонзив его в плотную ткань палатки, прорезал узкую щель у самой земли. Выглянув наружу, он убедился, что поблизости никого нет, и протянул к Лали руку:

– Быстрее. Тебя не должны застать у меня.

Девушка опустилась на колени, чтобы выскользнуть из палатки, но не удержалась, чтобы не взглянуть на Карриоццо. И встретила его взгляд, полный нежности и желания, который он мгновенно скрыл.

– Антонио…

– Лали, твоя честь и честь твоего отца не должны пострадать из-за глупого безрассудства, которое управляет твоими поступками, – проворчал он и слегка подтолкнул ее.

– Ответь мне честно – ты меня любишь?

– Любовь – это сказки для юных девушек, – фыркнул он, прислушиваясь к звукам, доносящимися снаружи… – Тебе пора повзрослеть.

«Что-то умерло в ее глазах, или мне показалось? – подумал Антонио, чувствуя себя в эту минуту ничтожнейшим из подлецов. – Но я не могу поступить иначе. Если признаюсь в любви – она останется здесь, и тогда мне придется сражаться с ее отцом, который не простит поругания чести Бельфлеров».

– Прощай, Антонио, – чеканя слова, проговорила Лали. Подбородок у нее дрожал, слезы навернулись на глаза, но она справилась с собой и, нырнув в щель, исчезла.

Антонио быстро придвинул к прорези стул и опустился на него как раз в тот момент, когда в палатку вошел епископ.

– А где?.. – изумленно проговорил тот.

– Кого или что вы ожидали увидеть здесь? – холодно поинтересовался Антонио.

– Мне сообщили, что ты развлекаешься в обществе женщины, – пристальный взгляд епископа скользил по углам палатки.

«Похоже, за Лали кто-то проследил и донес служителю церкви».

– Разве это возбраняется? Я не давал обета целибата. С какой стати вы решили мне помешать? Ищете новых развлечений? – презрительно хмыкнул Карриоццо.

– Если бы речь шла о женщине свободных нравов, – епископ слегка поморщился, – я не стал бы нарушать твой отдых. Но мне доложили, что видели входящей в твою палатку дочь одного знатного синьора. Я должен наставить на путь истинный заблудшую овцу. Пока ее не съел волк.

Антонио едва устоял против соблазна ответить священнику при помощи кулаков.

– Уверяю вас, отец мой, что вы ошиблись. Я – не волк, а скорее – сторож. И с удовольствием помог бы вам в случае, если бы овечка забрела в мой шатер.

– Надеюсь на это, сын мой, – поджав губы, священник выскользнул из палатки.

«Если девчонка не образумится, то обязательно попадет в плохую историю. Епископ настроен против нее. Чем Лали могла так его разозлить?»

Филиппо вошел в шатер и сообщил, что пора готовиться к новому сражению. Перед тем как надеть доспехи, Антонио вытащил из маленькой шкатулки браслеты с колокольчиками, укрепленные на тонкой золотой цепи. Последние дни сражения он носил их на груди. Гул толпы и звон металла не мешали ему слышать нежное звучание колокольчиков, напоминающее пение девушки.