— Ты усмирила золотого зверя. Проси чего хочешь, нумада.

Сифар прочёл над телом Тинга заклинание и, заверив Гинту, что нафф мангала пока далеко не уйдёт, занялся её ранами. Он привёл её в пещеру с тёплым целебным источником. Большой световой колодец и прозрачный диурин, из которого состояли стены пещеры, создавали здесь довольно яркое, но не резкое и приятное для глаз освещение. Круглое озерцо странного лиловатого оттенка мерцало изнутри, словно драгоценный камень. Сифар велел Гинте погрузиться в него с головой. Вода была солоноватой на вкус. Она моментально смыла и растворила в себе кровь и грязь, покрывавшие тело Гинты, и при этом осталась такой же чистой, какой и была. Раны слегка щипало. Сифар заставил их затянуться, остались только светлые рубцы. Гинте ничего не стоило от них избавиться, но сейчас она была разбита усталостью и горем.

— Врачеватель я не такой искусный, как ты, — сказал Сифар. — Сама долечишь свои рубцы. Потом. А пока немного отдохни и побереги силы. Тем более что в ближайшее время они тебе понадобятся.

— Я слишком выложилась, воздействуя на его волю, поэтому ослабила наружный анхакар. Но всё-таки я его держала, как могла. Иначе раны были бы гораздо глубже…

— Ты ещё оправдываешься, девочка, усмирившая одержимого зверя…

— То, что я девочка, — это злая шутка судьбы, — усмехнулась Гинта. — Мне следовало родиться мужчиной.

— Не надо так говорить. Ты ещё слишком юна, чтобы проклинать судьбу. Поверь, ты не пожалеешь о том, что родилась женщиной.

— Сифар, а как можно сделать одержимого?

— Это гораздо проще, чем переселить нафф по всем правилам и сделать новое разумное существо. Одержимый получается, когда в тело вселяется новая нафф, а прежняя нафф витает поблизости, доставляя новой беспокойство, причину которого та не осознаёт. И существо с новой душой постоянно чувствует себя так, будто его преследует кто-то невидимый. Сознание его то и дело раздваивается. Поэтому воздействовать на него почти невозможно. Вселяя в тело новую нафф, надо полностью обезопасить её от прежней, а это не так-то просто, если тело неповреждённое. Но я знаю, как распорядиться первой душой этого зверя. И душой человека-убийцы. Я всё сделаю как надо.

— В этом я нисколько не сомневаюсь. Просто я хотела поточнее узнать, что такое одержимый.

— Это не совсем точное название. И не совсем удачное. А что касается твоего зверя, то он был вдвойне одержимым, ведь в него вселили душу больного человека. Но ты справилась с ним. Думаю, со временем ты овладеешь и высшим анхакаром. Ты сможешь. Однако, хватит разговоров, нам пора.

Гинта отмыла от крови уже начавшее застывать тельце Тинга и, прижимая его к груди, последовала за Сифаром по длинному диуриновому тоннелю в глубь скалы. Сингал, подчиняясь её воле, шёл за ней.

В пещере, куда их привёл белый тиумид, не было световых окон, но здесь царило серебристое сияние. Оно исходило от стен, и Гинта поняла, что это аллюгин. Трудно было определить размеры пещеры. Она казалась небольшой и в то же время бесконечной. Многочисленные зеркала притягивали Гинту, словно стараясь поглотить её, и в какое-то мгновение ей почудилось, что она растворяется в них. Сингал жалобно рычал, в его мутных глазах застыли безумие и страх. Гинта заставила его лечь.

Сифар долго читал над телом Тинга заклинания, умоляя его нафф вновь соединиться с тонким телом. И Гинта едва не вскрикнула от изумления, увидев в одном из зеркал светящееся существо с узким личиком и огромными глазами. Саннэф!

— Он уже переродился, — сказал Сифар. — Твой друг поднялся на новую ступень и готов продолжить существование на более высоком уровне. Мангалы разумнее остальных животных, а нафф этого зверька уже достаточно мудра, чтобы получить другое тело и в ином мире. Спроси его, согласен ли он ненадолго задержаться здесь, ещё немного побыть в теле земного зверя.

— А имею ли я право? — прошептала Гинта. — Лишать его более высокого удела…

— Никто не лишит его этого против его воли. И мудрость, которую он обрёл, останется с ним, даже если он сейчас предпочтёт земное тело.

Глаза саннэфа сияли, словно маленькие солнца. Они смотрели на Гинту с любовью.

— Думаю, тебе и не надо ни о чём его спрашивать, — улыбнулся Сифар.

Он усыпил сингала и рядом с ним положил Тинга. Снова зазвучали заклинания. Душа полубезумного убийцы, усмирённая Гинтой, легко покинула тело зверя. На какое-то время оно оцепенело, потом девочка опять услышала дыхание, теперь уже глубокое и ровное. Огромный зверь спал, и Гинту восхитило величавое спокойствие, совершенно преобразившее его облик.

— Настоящая душа сингала покинула его навсегда, — сказал Сифар. — И нафф человека-убийцы тоже. К счастью, она пробыла в этом теле недолго и не успела оставить свой пагубный след.

— Ты имеешь в виду след в его памяти?

— Да. У твоего друга будет две памяти: та, что досталась ему от Тинга — вместе с его нафф, и слабый отзвук памяти сингала, то есть того, кто обитал в этом теле до вселения в него человеческой души. Новая нафф приносит с собой свой опыт и свою память. Нафф сингала с его памятью ушла, но след, отзвук этой памяти навсегда останется в его мозгу.

— А он не будет от этого страдать?

— Нет. У него сейчас душа и разум саннэфа. И этот более высокий разум будет довлеть над мозгом сингала, над остатками звериной памяти, по возможности извлекая из неё что-нибудь полезное.

— А память убийцы…

— Она умерла. И не без твоей помощи. Мне ничего не стоило изгнать его ослабевшую нафф. Она пробыла в этом теле всего несколько дней. Она так ничтожна, что ей уже не найти человеческое тело. И она недостойна его. Я вселю её в какое-нибудь растение… Не надо меня благодарить, нумада Гинта. То, что я сделал, принесёт пользу не столько тебе, сколько другим.

Сифар встал.

— Когда он проснётся, сразу уходите. Здесь не следует оставаться слишком долго.

Тиумид вышел, а Гинта прислонилась спиной к аллюгиновой стене и закрыла глаза. Она должна отдохнуть. Чутьё подсказывало ей, что впереди нелёгкие дни и ближайшее будущее не принесёт ей ничего, кроме новых забот и волнений.

Она проснулась от того, что почувствовала на себе взгляд. Зверь не спал. Гинту поразила его величественная красота. Золотой зверь в серебристом сиянии чудесных зеркал. Они ничего не отражали, но в какой-то момент Гинте показалось, что на них отовсюду смотрят призрачно-бледные большеглазые лики. А зверь смотрел на неё. В огромных ярко-жёлтых глазах Гинта уловила знакомые лукавые искорки. И подумала то же, что часто думала, глядя на Тинга. У этого зверя было лицо. Лицо, а не морда.

«Ты тоже умеешь улыбаться…»

«Тоже?»… Я всегда это умел».

«Да, конечно… Тебе нравится твоё новое тело?»

Сингал понюхал лежащего перед ним бездыханного зверька, и в глазах его сверкнула печаль.

«Одно плохо — я теперь намного тяжелее и больше не смогу носиться с тобой по деревьям».

Гинта рассмеялась.

«Мне это тоже уже как-то не к лицу».

«Зато новое тело сильнее. И оно для меня не совсем чтобы новое… Я хорошо себя чувствую в нём».

Гинта поняла — это память сингала. Того, настоящего.

«Может, вспомнишь что-нибудь ещё? Откуда ты прибежал? Что с тобой сделали?»

Глаза зверя слегка затуманились.

«Если тебе тяжело, лучше не вспоминай. Пойдём, нам пора».

Гинта отдала тело мангала Каиту, ученику Сифара.

— Похорони его возле нашей гробницы, — попросила она юного тиумида. — Он погиб, защищая меня.

«Не он, а я, — въедливо поправил знакомый голос. — Кстати, как ты меня сейчас будешь звать?»

«Может, Синг?»

«Почему бы и нет? Звучит не хуже, чем то имя, которым ты меня называла раньше».

«Был Тинг, а стал Синг. Серебряный зверёк превратился в золотого зверя… Но того зверька я тоже очень любила. Ты не весь покинул его тело. В нём осталась частица тебя, маленькая искра твоей жизненной силы, и место, где лежит это тело, всегда будет для меня священно. Я закажу мастеру Гессамину статую из серебра. А глаза он сделает из вириллов…»