В следующее мгновение один из воинов, схватившись за живот, согнулся пополам. Другого Гинта сбила с ног и, приставив острие копья к его горлу, холодно спросила:

— В чём дело?

Воин попытался вырвать у девочки своё копьё и очень удивился, когда обнаружил, что ему это не под силу. Ещё один направлялся к Гинте, целясь в неё из кесты. Впрочем, целился он недолго. Кеста выпала у него из рук, и солдат со стоном закрыл лицо руками.

— Что вы делаете, идиоты?!

Абеллург, только что вызывавший в тёмном храме бога, бежал к ним с перекошенным лицом.

— Вам же ясно сказано — местных не трогать!

— Я не знал, что это колдунья, — прохрипел тот, который лежал на земле.

— Знал или не знал!.. Сантарийцев не трогать, что бы они ни болтали! Или вам не говорили об этом? Разве бедные дети леса виноваты в том, что они темны? Что им недоступен свет божественной истины! Но рано или поздно они должны прозреть и обратиться к богу! Эрин желает, чтобы они поверили в него по доброй воле, чтобы они полюбили его…

— И давно он этого желает? — насмешливо спросил кто-то из толпы.

— Да уж больше десяти лет! — раздался другой голос.

— Знать-то бледномордые и впрямь устали воевать!

— Бедное дитя леса, отпусти этого храброго вояку! — давясь от смеха, крикнул какой-то молодой парень. — А то скоро на храмовой площади появится лужа. Это же просто неуважение к богу!

— Пресветлый Эрин, как мне плохо, — стонал воин, недавно целившийся в Гинту из кесты.

Девочка отбросила копьё и взмахнула рукой, быстро начертив в воздухе знак.

— Сейчас пройдёт. Кто слишком любит размахивать оружием, может и сам пораниться ненароком.

— Я не хотел в тебя стрелять, — промямлил гвардеец. — Прости меня, великая колдунья.

— Меня ещё рано называть великой, — сказала Гинта, обращаясь главным образом к абеллургу. — Я дочь Синтиолы из рода Диннувира и минаттана Ранха. Скоро я займу трон правителя Ингамарны, и я не желаю, чтобы в моих владениях кто-то поднимал на меня оружие.

— Прости их, аттана, — с лёгким поклоном процедил абеллург. — Они проявили излишнее рвение только из любви к Эрину. Я был рад видеть тебя в храме. Ведь ты же сама убедилась — его невозможно не любить. Разве тебя не восхитила дивная красота бога?

— Он действительно прекрасен. По-моему, ваш бог слишком хорош для вас.

— Что поделаешь, — смиренно вздохнул абеллург. — Смертные ничтожны перед богом.

— Ничтожные души действительно обречены на смерть, — сказала Гинта и пошла прочь.

Прежде чем покинуть Мандавару, она свернула к священному участку Гины. Диурин на могиле Диннувира продолжал расти. Он всё больше и больше напоминал дерево — что-то вроде маленькой арконы, усыпанной кристаллическими цветами. Гинта прикоснулась к одному из них, и прозрачный голубой камень засиял глубоким, мягким светом. Никто из окружающих даже не обратил внимания. Стоит ли удивляться, что ученице нумада вздумалось зажечь диурин? Тем более, на могиле своего родича. Удивилась только сама Гинта. Она не хотела ничего зажигать. Она вообще не использовала силу…

Под этим живым камнем покоится прах её далёкого предка. Когда человек умирает, нафф покидает гинн, нао растворяется в наоме, но частица анх остаётся с телом. Только в отличие от тела она нетленна. И эта частица некогда принадлежавшей покойному силы способна влиять на окружающий мир, на всё живое. Потому-то и принято поклоняться могилам, особенно могилам могущественных людей. И вот теперь нетленная искорка великой силы Диннувира зажгла этот камень, словно погребённый здесь почувствовал близость своей нафф, которая обрела жизнь в новом, юном теле.

Диннувир был не только знаменитым нумадом, но и красивым мужчиной. Наверное, его многие любили, а он… Любил ли он кого-нибудь? Гинта попыталась представить себе величавого, статного мужчину, являвшегося к ней во сне, но вместо него перед её внутренним взором возник совсем другой образ. Узкое бледное лицо, обрамлённое голубыми волнами волос, огромные глаза, прозрачные, словно чистые, глубокие озёра, в которых отражаются небеса. В них хочется смотреть и смотреть, даже если знаешь, что это опасно. Глаза бога бездонны. В них можно утонуть…

Гинта нахмурилась и, развернув Тамира, пустила его вскачь. У развилки дорог она резко осадила хорта, подумала и поехала к Ингатаму. Надо оставить Тамира в замке и сходить в святилище. Сколько она уже там не была, занятая всеми этими улламарнскими делами…

Святилище выглядело вполне пристойно. Чисто, не натоптано, только цветы облетели. Подношений было мало, но одно из них смутило Гинту. Крупный искусно отшлифованный танарит. Священный камень Танхаронна. От него веяло такой ненавистью, что Гинте стало не по себе. Его неспроста сюда положили, как и цветок иргина. Это не подношение богам, а угроза их служителю. Или предупреждение. Гинта попыталась выяснить, кто здесь побывал, но не извлекла из воды ни одного суннао. Видимо, последние семь-восемь дней в святилище не заходили, а камень принесли раньше.

Гинта сменила воду и пошла на озеро за цветами. Здесь было так хорошо, что на неё навалилась блаженная истома. Она села, прислонившись к стволу старой илги, и долго сидела, ни о чём не думая.

Огромные хаммели плавно покачивались над мерцающей водяной гладью. Те, на которые падали солнечные лучи, вспыхивали белым пламенем. Вспыхивали и тут же гасли… Они качались всё сильнее и сильнее, словно там, под водой, кто-то трогал их длинные тонкие стебли. Поверхность озера стремительно меняла цвета — то серебристый, то белый, то голубой. Временами вода темнела до синевы, а потом вдруг снова загоралась яркой белизной.

«Это ветер, — сонно подумала Гинта. — Ветер гонит облака… Скоро будет дождь. Надо идти… И цветов надо нарвать…»

Двигаться не хотелось. Гинта прижалась щекой к тёплому стволу.

«Илга, подружка, попроси своего милого нарвать цветов. Я украшу его святилище. Скоро дождь… Ведь под дождём линны иногда выходят на берег…»

«Попроси сама, — прошелестела илга. — Я же дерево. Он охотней откликнется, если его позовёшь ты».

«Как мне его позвать?»

«А разве ты не знаешь?»

«Но их же всех зовут одинаково. Линн…»

«А разве тебе не всё равно, кто из них придёт?»

«Нет!»

«Ты видела лицо своего бога. Ты хочешь узнать его имя?»

«Хочу».

«Ну так слушай!»

До Гинты донёсся чей-то тихий смех. Она огляделась — никого. Её неодолимо тянуло в сон. Веки отяжелели, она с трудом их поднимала.

Наверное, где-то далеко начиналась гроза. Сквозь полудрёму Гинта слышала глухие раскаты грома, похожие на ворчание великана, а ветер, овевая её свежей прохладой, выдыхал ей прямо в лицо:

— Э-э-й… Э-э-й…

— Э-э-й-р… Э-э-й-р-р… — подхватывало вслед за ним эхо отдалённого грома.

Гинта почувствовала на себе чей-то взгляд и открыла глаза. И невольно зажмурилась от яркого света. Быть может, если бы это сияние не ослепило её, она бы успела разглядеть того, кто смотрел… Или ей всё это почудилось? — Бледное лицо, волнистые пряди голубых волос, тонкие белые руки, раздвигающие ветви илги… И огромные глаза, прозрачные и холодные, как чистая вода, завораживающие своей бездонностью…

Гинта растерянно смотрела на подсвеченные солнцем серебристо-голубые листья илги. Они защищали её от дождя, но она со всех сторон была окружена сверкающими струями. Она была в центре солнечного водопада, и вокруг неё играло множество радуг. Солнечный дождь! Он шуршал в листве и, пробиваясь сквозь ветви, со звоном ронял на траву крупные, блестящие капли:

— Лин! Линн!

Тонкие, сияющие в лучах солнца струи звенели, касаясь озёрной глади:

— Линн… Лин-н-н!

— Э-э-й-р-р… — хрипло и страстно выдыхал небесный великан, низвергая на землю потоки солнечного света.

— Линн… Лин-н-н! — звонко и нежно пело в ответ.

Ответ… Неужели она нашла ответ?

Гинта выбралась из-под дерева и замерла от удивления. Прямо перед ней на мокрой траве лежала огромная охапка только что сорванных хаммелей. Кто это сделал? Гинта вспомнила мелькнувшее среди листьев илги лицо, и внутри у неё похолодело. Ей не было страшно, но она вся дрожала.