После праздника Гинта вернулась в Улламарну. С иргинами было покончено. Не то чтобы совсем — Гинта оставила возле Уллатама несколько кустов, которые теперь росли нормально, не мешая другим растениям, но от засилья этих цветов Улламарна была избавлена. Хотелось бы ещё спасти её от второго, более страшного, бедствия — от бесплодия. Люди заметили, что последние полтора-два года бесплодие наступает гораздо медленнее, чем в прошлом цикле и даже весной этого, однако оно успело опустошить уже значительную часть мина.

Когда Акамин собрал в Белом замке очередной Совет, на него опять была приглашена Гинта. Большинство аттанов охотно выслушали все её соображения и тут же пообещали направить к ней людей. Как бы ни было велико её искусство, осуществить свой план в одиночку она не могла.

— Люди нужны для защиты границы и посёлков от нашествия, — недовольно заметил Канхаир.

— Теперь, когда у нас достаточно пушек, в том числе и больших, ни к чему держать на границе такие отряды, — твёрдо сказал Акамин. — А в случае вооружённого нападения людям недолго отбросить в сторону лопаты и взять в руки копья, лансы и кесты.

— Сейчас все оружейники заняты изготовлением этих кест, — проворчал Канхаир. — Оружие чужеземцев, конечно, хорошее, но… Сначала тут появилось их оружие, потом начнём перенимать их нечестивые обычаи…

— Кто же тебя заставляет перенимать нечестивые обычаи? — удивилась Гинта. — Уж если перенимать, так что-нибудь хорошее. Даарн родился здесь, в Сантаре. Он не чувствует себя здесь чужеземцем и, между прочим, вместе с нами защищает эту землю.

— Может быть, ещё скажем валлонам спасибо за то, что они сюда пришли, за то, что рушили наши храмы, — ехидно осклабился Фаюм. — Может быть, отблагодарим их за все эти войны, в которых погибло столько людей…

— Никто не собирается благодарить их за это, — сдвинул брови Акамин. — Мы надеемся, что войны с валлонами остались позади. Теперь перед нами другие проблемы, и мы должны их решать. Оружие валлонов помогло нам, и никто не станет это отрицать. И сейчас не время вспоминать старое.

— Скоро оно само напомнит о себе, — ухмыльнулся Фаюм. — Одним из самых нечестивых обычаев валлонов является обычай поклоняться только одному богу. А это, как известно, приводит к нарушению равновесия стихий. Они уже устроили такое у себя на родине! Не исключено, что и нас постигнет какое-нибудь страшное бедствие. Уж если наши аттаны начали ходить в валлонские храмы и покупать ихнюю писанину…

— Почтенный Фаюм, — мягко перебил аттана эрг-нумад. — Многие сантарийцы ходят в валлонские храмы солнца, а для живущих в центре это просто обязательно, но в душе они почитают и других богов…

— Я не знаю, кого они почитают в душе, — не унимался Фаюм. — В чужую душу не заглянешь! Я только вижу, что валлонская зараза распространяется с неимоверной быстротой. Здесь, на севере, бледномордым всегда оказывали самое стойкое сопротивление, здесь столько времени, несмотря ни на что, свято чтили свои традиции, а теперь… Это бесплодие… Это же гнев богов! Я глазам своим не поверил, когда увидел в Мандаваре толпы наших возле этого храма. Хотя, стоит ли их винить, если правители и наследники сами подают пример…

— Правитель и должен быть примером для своих подданных, — сдерживая гнев, промолвил Акамин. — И если валлонское оружие помогает нам одолеть врагов, то я прикажу отливать его всем оружейникам Улламарны, потому что мой долг как правителя защищать своих подданных. И если наследница Ингамарны готова оказать нам помощь, мои подданные будут делать всё, что она скажет, и пусть её стремление спасти нашу землю от бесплодия станет примером для всех! И между прочим, именно её отец, минаттан Ранх, заставил Эриндорн признать независимость северных минов. Валлонскому влиянию больше всего подвержены те, кто живёт в центре, так что гнев богов должен был обрушиться в превую очередь на них, а не на нас, до сих пор почитающих древние традиции. Обвиняя богов в своих бедах, можно действительно навлечь на себя их гнев. Чем выдумывать про них небылицы, обратимся лучше к своим людским заботам. Тем более что забот у нас хватает. И если боги одобрят наши деяния, они нам помогут.

— Между прочим, Фаюм — двоюродный брат Кайны, — сказал Сагаран, когда они с Гинтой после Совета вышли в сад.

— Вот оно что! Я и не знала. Властолюбие в этом семействе просто какая-то неизлечимая болезнь. Он и на прошлом Совете был настроен против…

— Против правителей и наследников, — подсказал Сагаран, заметив, что Гинта замешкалась, подбирая слова. — Теперь он по поручению своей сестрицы будет создавать о тебе в Улламарне то мнение, какое бы ей хотелось создать. Да вот только вряд ли у них это получится. Тебя здесь полюбили, даже на меня стали поласковей смотреть. Наверное, я лучше выгляжу в лучах твоей славы… Ладно, ладно, не ерепенься. И всё же тебе не следует ходить в валлонский храм. Хотя бы пока. Чтобы меньше было разговоров. Ты же у всех на виду.

— А ты в последнее время где пропадаешь? — спросила Гинта. — Я на днях два раза заходила в святилище, а там какой-то юноша.

— Это Амит, мой помощник.

— Раньше ты обходился без помощников.

— Ну-у… У меня ведь должен быть ученик, преемник…

— По-моему, ты ещё не стар.

— Но и не так уж молод. Что тебя удивляет? Амит — младший тиумид, как я когда-то был при Вазисе. Он прекрасно справляется с моими обязанностями, когда меня подолгу не бывает. Амит недавно из абинтов, его не взяли на третью ступень, но с огнём он ладит. Это его стихия. Из него выйдет хороший огненный тиумид… Гинта, что случилось?

— Вообще-то это я хотела у тебя спросить, что случилось. В последнее время ты мне не нравишься.

— Ну вот! Только я, вроде бы, стал нравиться другим, как перестал нравиться тебе. И чего мне так не везёт…

— Я не шучу.

— Да я уж вижу. Ты в последнее время тоже изменилась. Что поделаешь… В таком возрасте все девчонки становятся несносными, даже великие нумады… Гинта, постой!

Сагаран догнал её и, осторожно взяв за плечи, заглянул ей в глаза.

— Ну чего ты взъелась? Вы что, повздорили с Амитом, когда ты приезжала в свя…

— Да при чём тут Амит?! Меня интересует, что с тобой. Ведь что-то не так.

— По-моему, ты просто устала. Ты ещё так юна, а столько на себя взвалила. Гинта, со мной всё в порядке. Наверное, я тоже немного устал, вот и всё. Как здесь хорошо, в этом саду! А ведь совсем недавно тут…

— Сагаран, а где ты пропадал, если не секрет?

— Да какой там секрет… Ходил по деревням. Я ведь лечу. Мне сейчас больше доверяют, так зовут.

— А я побывала у чёрных тиумидов. И кое-что узнала.

Сагаран выслушал её рассказ, ни разу не перебив, а потом долго молчал, обдумывая услышанное.

— Ты больше никому об этом не говорила?

— Нет и не собираюсь.

— Правильно. Во всех этих слухах, оказывается, гораздо больше правды, чем я думал. Лучше, если люди и дальше будут довольствоваться домыслами. Если они узнают, как всё было на самом деле… Нет, сейчас это совершенно ни к чему.

— Хорошо хоть, эти «дети света» перестали тут бродить, — сказала Гинта. — Теперь их вряд ли будут слушать с таким интересом, как раньше. Надеюсь, они это поняли. Непонятно только, откуда они приходили. Их ни в Лаутаме, ни в Ингамарне не видели…

— А как ты их распознаешь в толпе, если они снимут свои белые балахоны?

После знаменитой битвы в грозу Улламарна уже два тигма жила спокойно. С тех пор не было ни одного гостя из пустыни. На сторожевых вышках по-прежнему стояли дозорные, границы охранялись, но количество людей в отрядах значительно сократили. Теперь почти все мужчины занимались очисткой территории от мёртвого леса: корчевали засохшие на корню деревья и кусты, перекапывали землю. Женщины и дети были заняты в основном посадкой.

Гинта трудилась до изнеможения, зато молодые насаждения поднимались с такой скоростью, что люди смотрели на новые рощи со смесью восторга, изумления и страха. Точно так же многие смотрели на Гинту, и её это очень смущало. Впрочем, иногда она так уставала, что вообще ничего не замечала вокруг. Случалось, она засыпала прямо в поле или в роще. Её бережно переносили куда-нибудь под навес. Несмотря на хороший аппетит, она ещё больше похудела. Фигура её по-прежнему оставалась неразвитой, и в узкой набедренной повязке она бы выглядела совсем как мальчишка, если бы не удивительная грация, которая сквозила в каждом её движении.