Дед повертел камень в руке и снисходительно улыбнулся:
— Думаю, у одной из служанок порвались бусы. Или у кого-нибудь из гостей на твоих именинах. Это ведь явно камешек из бус… Или кулон. Посмотри.
В камне было маленькое сквозное отверстие — для шнура или тонкой цепочки.
— Странный кулон, правда, дедушка? Что это за камень? Я ещё никогда такого не видела.
— Это… Та-а-к… Что же это за… — Дед был явно озадачен. — Наверное, какой-то сплав. У каждого мастера свои секреты.
— Хорошо, — кивнула Гинта. — Допустим, это чей-то кулон или бусина. Но как она оказалась у меня?
— Наверное, ты нашла её той ночью в саду. Ты просто этого не помнишь. Ты увидела, что статуя светится, выбежала во двор. Эта бусина вполне могла валяться где-нибудь у фонтана, и ты её подобрала. Потом тебе стало совсем плохо. У тебя был сильный жар, а в таком состоянии мы часто принимаем свои фантазии за действительность. Это был сон, Гинта. Тревожный и неприятный. Постарайся его забыть. И не бойся, Эйрина никто не похитил. Эйринтам — просто гора. Диуриновая гора, которая издали кажется замком. Великая Ночь скоро кончится, и солнце снова взойдёт над Сантарой. Снег растает, появятся цветы… Ты увидишь, как прекрасна весенняя пора. Ты же совсем не знаешь весну.
Глава 9. Пробуждение
Разумеется, она не знала весну. Она просто не могла её помнить. В конце прошлой весны ей было немногим больше года. Теперь Гинте шёл девятый. Она смотрела на пробудившийся, расцветающий мир и чувствовала себя так, как будто переехала жить в какое-то незнакомое место, к которому ей никогда не привыкнуть.
«Это был сон… Постарайся его забыть», — думала девочка, глядя из окна своих покоев на сияющий нежными красками весенний сад. А перед глазами вставали сочные картины осени. Вспоминалась поездка в Улламарну. Гинта представляла себе храм огня и странное, печальное лицо молодого нумада… А как она любила вспоминать конец осени… Белые лепестки хеймонов, порхающие в тёмном, прозрачном саду. Ожидание снега и ожидание чуда. Беседы возле высокого камина — уроки танумана вперемежку с легендами, слушая которые, она порой хотела одновременно смеяться и плакать, и ожидание чуда томило её снова и снова… Она ждала и дождалась. А теперь должна забыть.
«Если это был сон, то и всё остальное было сном. И осень, и зима, и Улламарна, и хель… И мальчик с серебристо-голубыми волосами. Они сияли, как маленькое солнце… Весной всё просыпается — земля, деревья, цветы… Наверное, я тоже проснулась, но лучше бы я спала дальше».
Окружающий мир был нестерпимо светел, и казалось, в нём не осталось места для тайн. Забыть, забыть, и как можно скорее…
В начале весны она опять заболела. Не было ни жара, ни бреда. Она ни на что не жаловалась, просто целыми днями лежала в своей голубой комнате, вялая и безразличная ко всему на свете.
— Дитя моё, может, ты чего-нибудь хочешь? — осторожно спрашивала Таома.
— Я хочу вернуться в осень.
— Неужели тебе не нравится весна?
— Нет.
В замке то и дело появлялись известнейшие в Сантаре нумады-саммины. Гинта начала запираться в своих покоях. Она не пускала к себе никого, кроме Таомы.
— Почему ты сердишься на деда?
— Пусть перестанет водить сюда этих стариков, — холодно сказала Гинта. — Они мне все надоели. Я больше ни с кем не желаю разговаривать и хочу, чтобы меня оставили в покое.
Накануне праздника полнолуния Санты она лежала в своей голубой комнате на застланном пушистым покрывалом ложе и старалась ни о чём не думать. Шторы, расшитые узорами из белых цветов, были плотно задёрнуты и чуть колыхались от ветра. В комнате царил полумрак, похожий на зимние сумерки. Таинственно мерцали в углах серебряные и уллатиновые статуэтки, держащие лампы из голубого и нежно-лилового диурина. По обе стороны ложа аттаны стояли ночные светильники. Они были сделаны из мутноватого, почти непрозрачного диурина и, когда их зажигали, горели мягким светом, который не столько рассеивал темноту, сколько создавал атмосферу уюта. Два цветка с круглыми серединками и большими лепестками, а среди лепестков — фигурки цветочных духов. Тиоли и тиолины являются в виде хорошеньких мальчиков и девочек размером не больше ладони. Справа от Гинты в чашечке цветка стоял мальчик, тиоль, слева — девочка, тиолина. Тиоль в переводе с танумана «маленький бог». Корень — ти-/-ди- имел значение «дивный, божественный», а — оль- «младший, малый, меньший». Этот корень был и в слове ольм — младший ученик школы нумадов. Гинта уже четыре тигма не занималась и, наверное, отстала от своей группы. Впрочем, ей было всё равно.
Дверь открылась, и вошла Таома. За ней маячила высокая фигура в длинном сером одеянии — нумад. Гинта рассердилась — она же просила никого к ней не пускать, и тут узнала вошедшего. И так обрадовалась, что, если бы не воспитанная в ней с раннего детства привычка вести себя сдержанно, как подобает аттане, бросилась бы ему на шею.
— Сагаран!
Девочка встала и прижала руку к левой груди. Этот короткий приветственный жест был принят в Сантаре только между очень близкими людьми. Молодой нумад, который уже собирался приветствовать аттану по всем правилам, улыбнулся и повторил её жест.
— Таома, кажется, скоро обед? Пусть подадут нам в розовую комнату. И не забудь про тиговое вино для моего гостя.
— Может, раздвинем шторы? — предложил Сагаран. — Я так давно тебя не видел.
— Хорошо, раздвинь, — согласилась Гинта. — Надеюсь, ты не собираешься меня лечить? Они все почему-то считают, что я больна. А я просто…
Она замолчала и нахмурилась.
— Заскучала, — подсказал Сагаран.
— Да, пожалуй…
Они разговаривали долго. Гинта рассказала обо всём, что с ней произошло за последние год-полтора. О хеле, о мальчике с голубыми волосами. И о небесном дворце, куда она летала во время Божественной Ночи.
Наступил вечер, и пришлось зажечь светильники. В распахнутое окно то и дело врывался ветер, несущий запах свежей зелени.
— Такой запах бывает только в начале весны, — сказал Сагаран.
— Я не люблю весну.
— Ты её ещё не видела…
— Почему? Я была в лесу.
— Ты смотришь на неё осенними глазами. Говорят, ты хочешь вернуться в осень? Придёт время — и наступит осень. Всему свой черёд.
— Это будет уже другая осень, — вздохнула Гинта.
— Она будет лучше той.
— Ты уверен?
— Да. Прошлой осени ты уже всё равно не увидишь, а если умрёшь, то не увидишь и той, что будет.
— А разве я могу умереть?
— Если человек отвернулся от жизни, он может умереть. Ты отвернулась, — Сагаран говорил совершенно серьёзно. — Близкие недаром за тебя боятся. А тебе их совсем не жалко. Почему ты обиделась на деда?
— Он мне не верит.
— «Не верит»… — усмехнулся Сагаран. — По-моему, он просто… Он хочет тебя уберечь… Не знаю даже, как тебе объяснить…
— Ты хочешь сказать, он делает вид, что не верит? Это чтобы я сама не верила, да?
Молодой нумад пожал плечами.
— Видишь ли… Ты ещё совсем ребёнок, а твоё анх уже сильнее, чем у иного взрослого колдуна. Ты, наверное, мечтала увидеть хеля… Вообще-то мгногие дети мечтают покататься на дивном звере или хотя бы просто увидеть его. Но чем сильнее анх человека, тем исполнимее его желания. Ты должна быть осторожна. Ты способна воздействовать на явления высшего мира и устанавливать связь с теми, кто могущественней нас, людей. Они далеко не все добры. Может быть, в хаговой роще ты видела и не хеля, но утверждать это я тоже не могу. Я понимаю, чего боится твой дед. Человек иногда вызывает на себя то, с чем не может справиться. И оно поглощает… или сжигает его. В общем, губит.
Сагаран замолчал. Он как будто что-то вспомнил.
— Твой дед боится, как бы ты, сама того не ведая, не взвалила на себя что-нибудь такое… Ты ещё так юна.
— Сагаран, а ты веришь, что всё это было на самом деле, а не во сне?
— Верю. Я даже думаю, что всё это неслучайно. И возможно, будет продолжение. Но это не значит, что надо сидеть за закрытыми шторами, изнывая от тоски. Живи, радуйся жизни. Вокруг тебя люди, которым ты дорога и которые дороги тебе. Это уже немало. А там… Что будет, то и будет.
